Дела твои, любовь - Хавьер Мариас

К этому разговору мы возвращались еще не раз. Сейчас мне кажется, что при каждой нашей встрече — а это происходило не часто — мы говорили о Луисе. И начинал всегда Диас-Варела. Я почему-то не могу называть его Хавьером, хотя обращалась к нему по имени и, когда думала о нем, называла именно так. Я думала о нем по ночам, вернувшись домой после нескольких часов, проведенных в его постели (в чужих постелях долго не задерживаются, разве что хозяин постели приглашает тебя остаться в ней до утра, но он меня никогда не приглашал, а, наоборот, всегда придумывал какой-нибудь предлог, чтобы заставить уйти, — и совершенно напрасно: я никогда и нигде не задерживаюсь дольше, чем это необходимо). Перед тем как закрыть глаза, я смотрела в открытое окно на деревья, что растут перед домом. Я едва могла различить их очертания (рядом с ними нет фонаря), но я слышала, как шумят в темноте их листья, словно предвещая грозу — в Мадриде грозы собираются часто, но не всегда разражаются. "Какой в этом смысл, по крайней мере, для меня? — думала я. — Он не притворяется, не обманывает меня, не скрывает, о чем на самом деле мечтает, что жаждет заполучить. Даже если бы он хотел это скрыть, ему не удалось бы: это слишком заметно. Он ждет, пока она выйдет из оцепенения и снова начнет замечать то, что ее окружает. И когда начнет смотреть на него другими глазами — не как на верного друга, которого оставил ей в наследство покойный муж. Ему нужно проявлять крайнюю осторожность, делая каждый из шажков (а это должны быть очень маленькие шажки) к сближению, чтобы не быть заподозренным в неуважении к ее горю или, того хуже, в неуважении к памяти ее мужа. И еще ему нужно следить за тем, чтобы в ее окружении не появился кто-нибудь другой — любой может стать соперником: даже самый некрасивый, даже самый глупый, даже самый занудный и самый никчемный. Опасность подстерегает повсюду, и нужно быть начеку. А пока он поджидает свою добычу, он встречается со мной и, вероятно, с другими женщинами тоже (мы условились не задавать друг другу вопросов), и мне начинает казаться, что по отношению к нему я поступаю так же, как он поступает по отношению к Луисе: пытаюсь незаметно привязать его к себе, надеюсь стать незаменимой, чтобы ему было трудно решиться расстаться со мной, когда придет время. Некоторые мужчины с самого начала предупреждают: "Между нами никогда не будет ничего более серьезного, чем то, что есть. И если ты надеешься на большее, лучше расстанемся прямо сейчас", или: "Ты у меня не единственная и никогда единственной не будешь. Если тебя это не устраивает, поищи себе другого", или (так сказал мне Диас-Варела): "Я люблю другую, но она пока не может ответить мне тем же. Однако когда-нибудь это случится. Мне нужно набраться терпения и ждать. Не будет ничего плохого в том, что ты, пока длится ожидание, развлечешь меня, если хочешь. Но помни: мы лишь временные спутники. Нам друг с другом интересно, нам хорошо в постели, мы просто добрые друзья". Нет, конечно, он не произносил этих слов, но они и не были нужны: все и так было понятно. Бывает, что мужчины, которые с самого начала предупреждают о том, что не рассматривают свои отношения с женщиной как серьезные, потом начинают думать иначе, а женщины — почти все оптимистки и к тому же очень самоуверенные (намного более самоуверенные, чем сильный пол), и потому они очень скоро забывают, какая роль отведена им в отношениях с тем, кого они любят. Мы рассуждаем так: он переменится, со временем он поймет, что ему без меня не обойтись, что я не такая, как другие женщины, с которыми он встречался раньше, в конце концов он пресытится всеми этими женщинами (мы даже начинаем сомневаться в том, что эти женщины вообще существовали, и предпочитаем думать, что, кроме нас, у него никого и нет, и тем больше убеждаемся в этом, чем дольше встречаемся с ним и чем больше влюбляемся в него). Мы убеждаем себя: стоит еще немного потерпеть — и я навсегда останусь рядом с ним. Мы знаем, что он нас не любит так, как любим его мы, но надеемся, что наша преданность и наше постоянное — незаметное, ненавязчивое — присутствие рядом будут в конце концов вознаграждены, и то, что мы получим, будет куда ценнее, чем то, что мы получили бы, если бы настаивали и требовали. Мы знаем и то, что, если такое произойдет и мы будем праздновать победу, мы никогда и ни в чем не будем уверены до конца. Но мы согласны и на это — пусть только наша заветная мечта сбудется. Однако в том, что она сбудется, нельзя быть уверенной до самой последней минуты, до того как борьба закончится. И даже самые самоуверенные (и имеющие для самоуверенности все основания), даже те, кем все вокруг восхищаются и кого все, кажется, готовы носить на руках, могут потерпеть сокрушительное фиаско: мужчины не собираются сдаваться и в конце концов делают то, о чем предупреждали. Я не принадлежу к этому разряду женщин — я не самоуверенна, и я не лелею надежд. Единственное, на что я надеюсь, — это что у Диаса-Варелы ничего не получится с Луисой. И тогда, возможно, если мне очень повезет, он останется со мной — просто чтобы не искать никого другого. Даже самые деятельные, даже самые неугомонные мужчины могут иногда потерять всякую охоту что-либо предпринимать. Это случается с ними после долгого и безрезультатного ожидания или после тяжелого поражения. Мне не важно, что я буду всего лишь заменой, — в конце концов, каждый из нас становится заменой кого-нибудь. Диас-Варела хочет заменить Луисе ее покойного мужа, его самого может заменить мне Леопольдо (я не сбрасываю его со счетов, хотя он и не слишком мне нравится. — наверное, держу его на всякий случай), с которым я начала встречаться незадолго до того, как столкнулась с Диасом-Варелой в Музее естествознания и долго слушала, как он говорил, и все смотрела и смотрела на его губы (до сих пор, когда мы встречаемся и он начинает говорить, я отрываю взгляд от его губ лишь затем, чтобы посмотреть в его затуманенные глаза). Возможно, и сама Луиса когда-то была для Десверна лишь заменой, кто знает? Она ведь была второй женой этого улыбчивого человека, который и представить себе не мог, что кто-нибудь может причинить ему вред или бросить его (и вот, поди ж ты: его убивают ножом посреди улицы, и скоро его забудет жена). Да, мы очень часто становимся заменой тех, о ком даже никогда не слышали, но кто был дорог тем, кто сейчас дорог нам. Тех, с кем наши любимые не смогли быть рядом, или тех, кто был рядом с ними долго, но потом (устав от них или пресытившись ими) их покинул, не оставив следа, — лишь завихрилась дорожная пыль. Или тех, что когда-то тоже любили наших любимых, но потом умерли, оставив в сердцах близких глубокую рану, которая со временем затянулась. Мы не первые, мы не избранные: мы лишь те, кто оказался под рукой. Мы остатки, мы выжившие, мы то, на что соглашаются за неимением лучшего, — но сколько великих историй любви начиналось именно так, сколько прекрасных семей было построено на фундаменте из этого не слишком благородного материала! Мы все — результат случайностей, результат компромиссов. Мы появились потому, что кто-то был отвергнут, кто-то был слишком робок, а кто-то потерпел неудачу. Но, несмотря на это, мы готовы жизнь отдать, чтобы остаться рядом с теми, кого в один прекрасный день нашли на чердаке, или приобрели на дешевой распродаже, или случайно выиграли в карты. Или с теми, кто нашел нас самих в куче мусора. Невероятно, но нам удается убедить себя в том, что это и есть тот единственный, предназначенный нам человек, и мы полагаем, что нас с ним свела судьба, хотя на самом деле это была всего лишь лотерея на деревенской ярмарке в конце лета.

Потом я гасила лампу на ночном столике, и через несколько секунд уже могла видеть деревья более отчетливо, и засыпала, глядя (или мне лишь казалось, что я их вижу?) на колеблемые ветром листья. "Какой во всем этом смысл? — думала я. — Наверное, только в том, что все мы готовы ухватиться за соломинку, все рады любому проблеску надежды. Быть рядом с ним еще один день, еще один час, даже если этого часа придется ждать долгие годы. Робко ждать новой встречи, даже если до этой встречи придется прожить множество пустых, ничем не заполненных дней. Мы отмечаем в записной книжке те дни, когда он позвонил, или те, когда мы виделись, подсчитываем, сколько уже дней от него нет вестей, и до глубокой ночи ждем, не решаясь причислить и этот день к прожитым зря — вдруг все же зазвонит телефон, и он прошепчет в трубку какие-нибудь глупости, и нас охватит безмерная, неизъяснимая радость, и жизнь покажется прекрасной и милостивой к нам. Мы вслушиваемся в каждый звук его голоса, в каждое глупое слово, пытаясь уловить в этих словах глубокий скрытый смысл, которого в них нет и которым мы сами наполняем их в своем воображении, мы снова и снова перебираем эти слова в памяти — нам кажется, в них звучит обещание счастья. Нам дорог этот звонок. Даже если то, что мы услышали, было наглой ложью, даже если с нами говорили грубо, даже если позвонили лишь затем, чтобы под каким-нибудь надуманным предлогом отменить встречу. "По крайней мере, он вспомнил обо мне", — с благодарностью думаем мы. Или: "Это обо мне он вспоминает, когда ему скучно или когда у него не ладится с тем, кто для него важен: с Луисой. Возможно, я у него на втором месте, сразу же после нее. А это уже кое-что значит!" Иногда кажется, что все устроится, стоит исчезнуть тому, кто занимает первое место (такие мысли часто приходят в голову младшим братьям королей и принцев. И даже их менее близким родственникам, и даже бастардам, которые знают, что в этом случае они тоже продвинутся с десятого места на девятое или на пятое с шестого, с четвертого на третье, и может наступить минута, когда все они молчаливо выразят общее желание: "Не should have died yesterday" или "Ему следовало умереть вчера, или давным-давно", — а потом самые дерзкие подумают: "Еще не все потеряно. Он может умереть завтра, и для послезавтра это будет вчера. Если сам я до послезавтра доживу"). Нам не стыдно перед самими собой за эти мысли — в конце концов, кто будет нас судить? Да и свидетелей нет. Когда вожделенная цель недоступна, воображение подсказывает нам тысячу способов достичь ее. И в то же время мы готовы довольствоваться малым: увидеть его, ощутить его запах, различить вдалеке его силуэт, почувствовать его приближение. Достаточно видеть, как он уходит, пока еще не скрылся за горизонтом, пока не совсем исчез, пока вьется вдали пыль, поднятая его ногами.