Город наверху - Кир Булычев

На третий день Крони проснулся со странным ощущением знания. Он знал что-то, неуловимое с первых мгновений, но реальное и значительное. Он подумал сначала, нежась под прикосновением простыни, что он хорошо выспался. Перестук капель воды по оранжевой крыше означает, что идет дождь, а не лопнула ржавая труба и не протекла изоляция. Может быть, причина заключалась в успокаивающей надежности вещей в Городе Наверху, за исключением, правда, – и тут Крони улыбнулся, – хозяйства Станчо Кирова, который, наверно, с рассветом чинит гравитолет. И память сразу подарила ему образ насупившегося в решении неразрешимой технической задачи загорелого, голубоглазого, наполненного неисчерпаемым доброжелательством Станчо.

В госпитальный отсек заглянула Анита Соломко и сказала:

– Доброе утро, Крони.

– Здравствуйте, Анита, – сказал Крони. – Пора вставать?

У Аниты было гладкое лицо, которому чужды были сильные эмоции. Потому Крони не уловил ликования, овладевшего Анитой при звуке его голоса.

– Можете понежиться, Крони, – сказала Анита. – Но завтракать будете в столовой. Как желудок, не беспокоит?

– Нет, – Крони покраснел, потому что такие вопросы женщина не должна задавать мужчине.

– Ничего удивительного, – сказала Анита. – Такая резкая перемена диеты не может пройти безболезненно.

И Анита поспешила наружу, где ходил, мучаясь головной болью, Гюнтер, заранее решивший, что ничего не вышло и все его мучения оказались напрасными. Анита выдержала паузу. Нет, не преднамеренно. Просто перед тем как обратиться к Гюнтеру, она попыталась подавить в себе тягучее чувство нежности к этому грузному, не очень молодому человеку. Анита сосчитала до двадцати и сказала:

– Гюнтер.

Голос дрогнул, и получилось не так просто, по-товарищески, как ей хотелось сказать.

– Спит? – спросил Гюнтер, стараясь не двигать головой, чтобы не вызвать приступа боли.

– Он проснулся. Говорит, что желудок его больше не беспокоит.

– Да? – сказал Гюнтер. – Я пойду тогда завтракать.

– Выпей сначала вот это. От головной боли.

Гюнтер протянул ладонь, тронутый догадливостью Соломко.

Крони спрыгнул с койки и поднял руки, чтобы поглубже вдохнуть. Ему нравилось, как пахнет здесь воздух. И на улице, и даже в палатке. Легкие запахи лекарств, жившие в воздухе, лишь подчеркивали его свежесть.

Крони отодвинул шторку умывальника и включил воду похолодней. Почистил зубы и причесался. Надо бы постричься, как Такаси. Потом вернулся в комнату и, перед тем как одеться, застелил койку. Он подошел к столику и нашел там записку: «Для Крони. По таблетке три раза в день». Проглотил таблетку не запивая. И тут ноги его стали слабыми, и он опустился на койку, сжимая в руке записку.

Он зажмурился, ударил ребром ладони по ноге. Снова прочел: «Для Крони. По таблетке три раза в день».

Крони не умел читать. Ни на каком языке. Ни на своем, ни на верхнем.

Он появился здесь два дня назад. И все попытки общения за прошедшие два дня ограничились примитивными действиями. Он бил себя в грудь и говорил: «Крони». Такаси бил себя в грудь и говорил: «Такаси». И оба смеялись и повторяли эти имена, потому что имена уже обещали на будущее какой-то сдвиг в отчаянном и обидном непонимании.

– Гера? – спрашивал Крони и показывал на Наташу.

– Наташа, – отвечал Такаси.

Круминьш обводил руками город и спрашивал что-то. Крони показывал в сторону леса, к пещерам. Потом Крони обводил руками вокруг, и Круминьш показывал на потолок, по которому крутилось, показываясь порой из-за сизых пятен, освещая землю, текучее Озеро Легкой Лавы.

Какой потолок? – подумал Крони с легким чувством снисхождения к себе, вчерашнему. Потолок бывает в пещерах. А над палатками – небо, бесконечное небо, по которому плывут облака и которое тянется в звездный мир, приславший сюда археологов, потому что на планете никого нет в живых.

Информация, перешедшая к Крони и принадлежавшая ранее Гюнтеру, не подавляла то, что было известно Крони ранее, она добавилась к его знаниям и опыту, и убежденность мозга в том, что новые знания и язык, которым он владеет, свойственны ему искони, помешали Крони осознать свое перерождение сразу. Он говорил с Анитой, не чувствуя, что говорит на чужом языке, он прочел записку и послушно выпил таблетку, не поняв сначала, что не умеет читать. Он рассуждал о характере Станчо, забыв, что до той минуты не выделял Станчо из других членов экспедиции и это звукосочетание ничего ему не говорило.

Надо идти завтракать. А то они будут волноваться. Крони натянул еще вчера ушитый Кирочкой комбинезон и сунул записку в карман. Ему жаль было расставаться со свидетельством причастности к миру, перед которым бессильны и Мокрица, и все директора, и, как его звали? – квартальный Ратни, грязная жаба с лицом голодного паука.

Он вошел в столовую и сразу догадался, что они уже обо всем знают.

– Доброе утро, – сказал он. – Куда садиться?

– На свое место, – ответил Круминьш, не поднимая глаз от тарелки, потому что ему хотелось смеяться.

– Макароны будешь? – спросил Петерсон, обладавший удивительным свойством переходить на «ты» на второй час знакомства.

– Буду, – сказал Крони.

– Как спалось? – спросил Такаси.

– Хорошо, спасибо.

Петерсон подвинул к Крони тарелку с макаронами, молоко, сок.

– Можно подумать, что я именинник, – сказал Крони. – Все молчат и слушают.

Он резко подвинул к себе стакан с соком, сок выплеснулся из стакана и брызнул на брюки.

– Доннерветтер! – вырвалось у Крони.

И хохот, как наводнение, захлестнул столовую.

И когда стало потише, Анита сказала рассудительно:

– Гюнтер переборщил со словарным запасом.

– Надо было лучше фильтровать, – сказал Станчо.

– Правильно, – согласился Такаси. – Умоляю тебя, Крони, не произноси слов, которые тебе приходят в голову в моменты стресса. Родители не обращали должного внимания на воспитание Гюнтера.

– Не обижай моих родителей, – сказал Гюнтер почти серьезно. – Они пытались сделать все, что могли, и даже послали меня в школу.

– Наташа, – сказал Крони, – передай мне, пожалуйста, соль.

– Почему вы так смотрели на меня? – спросила Наташа, когда они после завтрака вышли из палатки. – Как будто вы со мной знакомы.

– Я знаю одну девушку, там, у нас. Она очень на вас похожа.

– Она вам нравится?

– Она не может мне нравиться. Она чистая, а я – вонючий трубарь.

– Кто?

– Трубарь, который чинит трубы в туннелях.

– Крони, – сказал Круминьш. – Если вы готовы к разговору, мы вас ждем.

Крони кивнул.

– Я тоже останусь, – сказала Наташа.

– Неволить никого не буду, – сказал Круминьш. – Только подумайте, что работать нам осталось несколько дней. А может, и того меньше. Зарядят дожди, и все. Я сам постараюсь успеть на раскоп.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});