Четыре сезона - Андрей Шарый

Литературной основой голливудского фильма стала книга Кинелли, первое издание которой вышло не как сугубо документальное исследование, а с подзаголовком «роман». Основой для труда Кинелли стали воспоминания Леопольда Пфеффенберга, владельца кожгалантерейной мастерской в Лос-Анджелесе, в детстве — еврея под номером 69006 из списка Шиндлера. Американский историк Дэвид Кроув, тоже автор книги о Шиндлере, посетовал: «После того как вышел в свет фильм о Шиндлере, кроме публицистической книги о нем, я не смог найти ни одного источника информации». Чешский коллега Кроува, пражский исторический авторитет номер один, Иржи Валента, подтвердил: «С научной точки зрения проблема Шиндлера остается открытой — это проблема источников. Личные свидетельства субъективны. Ученый должен избегать соблазна эмоционального подхода к личности Шиндлера, который спасенным им людям представлялся как рыцарь без страха и упрека, почти как ангел».

Так что скептики задают вопросы. Не оставался ли Шиндлер убежденным нацистом почти до самого конца войны, пока не стало окончательно ясно, что Германия проиграет? Не обогатился ли он поначалу за счет шиндлерюден, а потом вновь использовал их жизни для того, чтобы спасти репутацию? Ради чего предприниматель с такой легкостью расставался с деньгами, а член нацистской партии проникался состраданием к евреям? Был ли подвиг, если Шиндлер спасал человеческие жизни во имя эксплуатации? Или весь его героизм состоял в добровольном отказе от нажитого капитала, потому что за деньги можно купить жизнь? Зачем после войны Шиндлер бежал в Аргентину, куда бежали от суда нацистские преступники? Не потому ли, наконец, в Тель-Авиве в 1962 году Шиндлера провозгласили Праведником, что тогда же приговорен к смерти нацистский палач Адольф Эйхман и Израилю требовалось показать всему миру: наряду с плохими немцами бывают и хорошие?

На все эти вопросы существует только один ответ. Оскар Шиндлер спас жизни многих людей, так какая разница, почему он это сделал. Ведь уцелевшие — дороже погибших, хотя и о погибших нужно скорбеть.

«Мне в жизни нужны три вещи: хороший врач, снисходительный священник и умный бухгалтер», — говорит Шиндлер в начале фильма Спилберга своему деловому партнеру и подчиненному, счетоводу Ицхаку Штерну. «Власть — это когда у нас есть основания убить, но мы этого не делаем», — говорит Шиндлер в середине фильма гауптштурмфюреру Амону Готу по прозвищу Кровавый Пес, коменданту концентрационного лагеря Плашов, который по утрам развлекался тем, что расстреливал из снайперской винтовки заключенных с балкона своего особняка. Евреи из этого лагеря за сущие гроши работали на заводе Шиндлера (и потому предприятие было прибыльным), детей и стариков из Плашова он обманом и подкупом оформлял через липовую картотеку на места квалифицированных слесарей и металлистов. Когда в октябре 1944 года этот концлагерь ликвидировали и всех его заключенных отправили в Освенцим, Шиндлер добился открытия в моравском городке Бруннлиц (Брненец) нового, военного, производства, куда перевели из Кракова прежних работников в точном соответствии с «директорским списком». Потом к ним добавили еще сотню — и число людей, спасенных от печей Освенцима, составило 1200 человек.

Вот одна из последних сцен «Списка Шиндлера»: в знак признательности спасителю в последний день своих мучений, в день поражения Рейха и победы антигитлеровской коалиции, шиндлерюден дарят Шиндлеру благородный перстень, отлитый из страшного пожертвования — чудом и хитростью убереженных от нацистов золотых зубных коронок одного из заключенных. На перстне начертано изречение из Талмуда: «Тот, кто спасает одну жизнь, спасает целый мир». Как утверждают некоторые историки, оказавшись в эмиграции в Аргентине, от разорения, горя и отчаяния Оскар Шиндлер пропил подаренный ему спасенными евреями перстень с вещей надписью из Талмуда. Но когда Шиндлер, неудачно пытавшийся заняться в Латинской Америке разведением нутрий, вернулся в Европу, шиндлерюден подарили ему новый.

Дотянуться до небес

Воздушный шар кого хочешь может утешить. Если шар будет зеленый — они подумают, что это зеленый листок. А если шар будет синий — он будет похож на кусочек неба.

Винни-Пух

Воздушный шар ОК-1731 окрашен в бело-голубые цвета и несет на боку рекламу фирмы «Минольта». В небо над Прагой он поднял троих — чешского пилота Иржи Пасека, моего давнего московского друга Андрея Кулакова и меня. Те, кто остались на земле, с Винни-Пухом не согласились: воздушный шар даже на двухсотметровой высоте не похож на кусочек неба. Он похож на летящий над городом воздушный шар.

Магия шара заключается в его практической никчемности. За два с лишним века воздухоплавания человечество, как могло, пыталось приспособить воздушный шар для практических потребностей: перевозки груза и пассажиров, проведения научных опытов, бомбометания и рассекречивания вражеских объектов. Но извлеченная польза неизменно оказывалась несоразмерной с затратами и опасностями. В итоге воздушный шар оставили в покое. Он так и остался приятным пустячком, диковинным небесным цветком, посредником между человеком, небом и ветром. Несомый волей стихий, воздушный шар куда в большей степени есть символ человеческих слабостей, нежели знак превосходства людского гения над природой. Человечество, по-видимому, настолько сильно, что может позволить себе роскошь хоть в чем-то остаться слабым.

Усатый пилот облачен в просторный джинсовый комбинезон и широкополую соломенную шляпу, словно на бахчу собрался. Волнений новичков Иржи не разделяет, он летает без малого четверть века раз по двадцать в году. То, что для нас с Андреем — романтика, для Иржи — ремесло. Романтические будни. Оказывается, в полуторамиллионной Праге — два десятка воздушных шаров, владельцы которых кормятся туристскими и рекламными полетами.

Меня не беспокоят светофоры. Как Карлсон, я лечу, куда хочу. Над рекой и холмами. Над мостами и площадями. Над проспектами и парками. Над черепичными крышами с их уютными чердаками и чумазыми дымовыми трубами, с их хитросплетениями рыжих плоскостей и остроугольных коньков. Один чудак на открытом балконе развешивает на просушку белье, другой на террасе поливает цветы, третий загорает на крыше.

Геометрия пражских улиц — как линии на ладони. С высоты подтверждается информация из музея: лет двести пятьдесят назад Прага была не единым городом, а пятью независимыми поселениями, разбросанными по холмам в долине Влтавы. Время давно залатало исторические швы: там, где проходили крепостные стены, протянулись проспекты, теперь и Градчаны, и Вышеград, и Новый город, и Мала Страна — самый что ни на есть центр. Только с воздуха просматриваются еще кое-как очертания того, что иным способом увидеть уже не дано.

Гигантский план города ковром расстелен на земле. Под ногами медленно проплывают застроенные частными особняками кварталы Браник и Крч с аккуратными голубыми квадратиками бассейнов во двориках, среди цветущих миндальных и яблочных деревьев. Под автомостом, несущим на асфальтированной спине магистраль из Праги в Брно, раскинулся квартал Нусле. С Нусельского моста, где иногда сводят счеты с жизнью несчастные влюбленные, конфигурацию балконов и крыш изучить попроще, чем с воздушного шара. Но мы и так летим низко: автомашины — со спичечный коробок, пешеходы — как муравьи.

А вон — Национальный театр с похожей на перевернутую салатницу крышей. Вдали, толстой ниткой через серебряную от солнца Влтаву — Карлов мост, вдоль моста двумя шеренгами солдат выстроились бронзовые скульптуры святых. В 1393 году по велению Вацлава IV под мостом безжалостно утопили главного пражского викария Яна из Помука, отказавшегося открыть императору тайну исповеди его четвертой супруги. За смерть во имя веры церковь воздала мученику должное: несчастный викарий причислен к лику святых под именем Яна Непомуцкого, и именно к подножью его статуи, гласит поверье, должен прикоснуться турист, загадывая на Карловом мосту желания.

У меня в настоящий момент желания такие: все рассмотреть, благополучно долететь и удачно приземлиться. Желательно не вон там, не на крутом берегу, в парке Летна, рядом с монументальным фундаментом, на котором когда-то стоял исполинских размеров памятник другому святому — Иосифу Сталину. Когда политическая мода переменилась, монумент взорвали, а сейчас на его месте качается стрелка гигантского метронома, размышляет о причудах времени.

Знак качества любого города — в продолжительности его истории. Любоваться Прагой с высоты — словно смотреть на увядающую актрису с последних рядов зрительного зала: как же она до сих пор хороша. Секрет вечной молодости — в расстоянии, отделяющем зрителя от красоты и изящества. Не видно морщин, не заглянешь на стройплощадки и в мусорные контейнеры, не разглядишь ни дряблой кожи, ни трещин в асфальте. Вот и получается: Прага — древний юный город, как сказал бы не склонный к романтике оценщик, город в отличном состоянии.