Проживи мою жизнь - Терри Блик

Марта двинула лбом под грудь, потёрлась носом о сестринскую рубашку, всхлипывая, проворчала:

– Ты даже одеться как обычный человек не можешь, даже когда ты не на работе.

Подняла заплаканные изумрудные глаза, схватила за узкую ладонь, за сильные тонкие пальцы, с жаром прошептала:

– Май, ты же согласна со мной, ведь согласна, да? Но ты молчишь и только губы грызёшь, а я могу сказать. Тебе тоже не нужен этот мифический принц. Не нужен рафинированный и ухоженный Макс. И знаешь, почему? Потому что у вас и так всё устроено, всё благополучно и предсказуемо. Но даже не это главное. Он не знает, какая ты есть на самом деле. Потому что ты сама этого до сих пор не знаешь. Ты думаешь, что главное – это твоя работа. Но ведь это совершенно не так! Нет ничего важнее тебя самой. Ты только представь, что ты встретишь человека, который будет таким же сильным и нежным, как и ты. И ты захочешь ему покориться, захочешь его покорить.

Ты попробуй пожить моей жизнью, пусть тебя накроет такая любовь, что накрыла меня: тогда ты поймёшь разницу между лощёными, благонадёжными любовниками и пусть нелепой и неожиданной, но дикой, нежной, яростной встречей.

Ты поймёшь, что это такое, когда земля встаёт бешеным конём на дыбы, а твоя колесница зависает над пропастью. Ты услышишь, как задерживают дыхание облака, замершие в восхищении от силы твоего сердца, твоих рук, подбрасывающих землю, коня и колесницу в небо. И небо заливается спелой вишней на закате.

Ты поймёшь, как это бывает, когда обрушивается обожание. Когда с каждым днём нарастает паника от того, что ты не можешь дышать, как без кислородного баллона, без чьих-то ресниц, изгиба руки, широкого браслета на загорелом запястье. Когда ты немеешь от чьей-то усталости и намёка на улыбку, и в тебе взрывается ослепляющая музыка, и ты разлетаешься на ноты, на вихри, на капли дождя…

Марта внезапно отвернулась и прислонилась полыхающим лбом к стеклу:

– На вот эти капли дождя. Но ты не можешь, как я. Потому что ты такая же, как отец. Бесчувственная. Но пойми меня, Май. Поживи моей жизнью, а потом упрекай. А сейчас уходи, пусть останется ложь о беспутной и ветреной Марте, что позорит отца, что ей «вынь да положь», что «уж если не пьёт, то в карты»… Ты меня не сдавай. Я немного прошу. В ледяные лучи «света», «сливок» кто бы ни возвращал, я не хочу. Я живу. Я дышу. Всё. Счастливо.

Майя тихо отошла, подхватила с кушетки сумку, направилась к дверям, но остановилась:

– Спасибо, Март. Я тебя люблю.

Не дождавшись ответа, повернулась и ушла. Это был последний раз, когда Майя сказала сестре, что любит её. Не понимает, но – любит.

* * *

На набережной стало зябко, перевалило за полночь, тьма превратилась в какую-то едкую и влажную плёнку, которая липла к щекам. Верлен поднялась со скамейки слитным движением, отодвигая воспоминания, словно убирая в коробку диск с фильмом. Впереди много работы, и хотелось бы иметь трезвые и холодные мозги, способные копаться в цифрах, фотографиях, сличать, находить зацепки, выявлять, принимать решения. Марта была права, её старшая сестра – практически бездушный механизм.

Дошагала до гостиницы, поднялась в номер – на часах половина второго, ещё раз сходила в душ и прячущейся дикой кошкой нырнула под простыни: «Спать, спать. Как-то безнадёжно, бессовестно вся измоталась, никаких сил не осталось». Свернулась калачиком и провалилась в то нежданно настигшее цветное видение, в котором она летела вдоль Невы, но не к сестре, а к Диане.

И потом, когда перед рассветом выдернулась из хмельных картин сна, и позже, когда размашисто пласталась в бассейне, выгоняя из мышц усталость, и когда работала на ноутбуке, тщательно изучая налоговые декларации, сведения об имуществе, фотографии из соцсетей, данные о телефонных звонках за последние два месяца начальника безопасности уральского филиала и сотрудницы кредитного отдела, сосредоточенно ища детали, повторения, цифры и коды, которые указывали бы на их связь с отцом или братьями, где-то в затылке, или, может быть, ближе к лопаткам, звучал смех сестры и обжигающими дорожками бежали её слёзы.

Кортина

Она рвёт мне всю душу. Она плачет, обхватывает меня невесомыми руками и целует, целует, вцепляясь в плечи, будто ураган отрывает её от земли и вот-вот унесёт. А я исступлённо кричу, вырываясь из-под обжигающих солёных капель: «Ольга, не делай этого! Мы найдём способ быть вместе, жить вместе, только не уезжай, пожалуйста!».

Я не знаю её адреса и телефона, она не позволяет мне даже сфотографировать её и практически ничего не рассказывает мне о себе. И я тоже молчу. Будто у нас нет прошлого. Мы жили в горячих ладонях настоящего, но щёлкнули мокрые холодные края завистливой вселенной, сомкнулись над нами, и теперь мы пытаемся говорить о будущем, которое кажется страшным…

Она замолкает и начинает молиться. Какому Богу можно молиться, чтобы разрешил остаться со мной? Кто даст ей сил отказаться от привычной замужней обеспеченной жизни и ринуться со мной в другой мир, где нет ничего вернее, чем любовь? Вот же я, живая, настоящая, рядом, и я знаю, что она любит меня безумно. Почему, ну почему мы должны расстаться? Почему она говорит мне, что сначала должна всё решить с тем, что осталось там, дома: почему она говорит, что стоит перед выбором?

А потом она начинает гладить меня по голове, словно ребёнка, а я выворачиваюсь и в бешенстве бросаю злые слова: «Уезжай! Чёрт с тобой! Но если ты уедешь, я никогда больше, слышишь – ни-ко-гда! – не вернусь к тебе, даже если ты будешь меня умолять».

А потом мы обе рыдаем, и эта истерика прекращается только тогда, когда наши руки сплетаются, а одежда пропадает неизвестно куда. Но спустя пару часов всё повторяется вновь, и я не выдерживаю, хлопаю дверью и несусь по ночным улицам, мечтая только о том, чтобы меня сбил какой-нибудь пьяный лихач, потому что нет сил от этого раскалённого живодёрного вертела, который крутится и наматывает на себя остатки сердца.

Танда 6

Танго-зал гудел, переполненный людьми и эмоциями. Диана чувствовала себя так, словно над ней тянулись провода с зарядом в пятьсот вольт, а молекулы воздуха, казалось, щипались и брызгались, как сорванные ветром шапки пены с морских волн. И так же, как море, волновались пришедшие в зал люди, переплетаясь, сталкиваясь, окликая, улыбаясь. Через два часа – открытие фестиваля, в костюмерной не протолкнуться: фраки, жилеты, цветастые цыганские юбки, узкие чёрные платья, белоснежные батистовые рубахи, роскошные бальные наряды – всё и вся готовятся к номерам.

Почти всё сделано, но вдруг нахлынуло раздражение, заплясало жгучими каплями по рукам, по лицу, нестерпимо захотелось несколько минут тишины. Орлова, проскальзывая между островками людей, приветливо кивая головой, держа на лице дежурную улыбку, добежала до своего кабинета, захлопнула дверь, оперлась на неё спиной и прикрыла глаза.