Квартира - Даша Почекуева

из серванта карандаш и клочок бумаги и протянула Фролову. Сверяясь со списками, Фролов выписал три фамилии: Носов, Охотский и некая Т. С. Иванова.

Первые два пункта подходили на все сто, а про Иванову стоило еще разузнать. С одной стороны, он точно помнил, что какая-то Иванова уехала с мужем на вахту в начале лета, с другой стороны, на заводе работали десятки людей с такой фамилией.

— Почему ты держишь меня за идиота? — спросил Ванька.

Фролов так удивился, что даже поднял голову от списков.

— Чего?

— Думаешь, я не разберусь, в какой институт поступать?

Лицо у него было напряженное и сердитое. Фролов едва не закатил глаза.

— Слушай, я все понимаю: ты хочешь быть взрослым и самостоятельным. Молодчина, хвалю. Но поверь, не все в твоем возрасте могут принимать взвешенные решения. Мы с матерью хотим уберечь тебя от этого, вот и все.

Лена посмотрела на него с выражением угрюмости и неприятного удивления. Вероятно, этот взгляд означал: меня-то не впутывай.

— Знаешь, а ведь это не такое уж большое дело — понять, что тебе нравится. Мне уже сейчас все ясно.

— Это ты так думаешь. Поверь опыту, а? Мне сорок лет, а тебе семнадцать.

— Ну и что?

— Повторяю: тебе семнадцать. И я уже говорил: молодые люди часто не могут принимать нормальные решения.

— Кто, например, не смог? Ты?

— Не хами.

— Я серьезно. Вот ты уехал из Ленинграда. И чего, счастлив?

С тем же успехом Ванька мог взять кирпич и от души шмякнуть отца по физиономии.

— Если бы не уехал, тебя бы вообще не было.

— Это понятно, — согласился Ванька. — Но раз ты сюда приехал по доброй воле, значит, и здесь не так плохо? А там было хуже?

— Мой случай совершенно не имеет отношения к твоему.

— Если твой опыт не считается, то почему ты решил, что разбираешься в таком деле? — допытывался Ванька. — Ты вот говоришь, что в Ленинграде куча возможностей. Если так, то зачем ты оттуда уехал?

— Ну хорошо, — согласился Фролов, охваченный прорывающимся гневом. — Можно в Свердловск — там, говорят, тоже неплохо…

— А если я останусь здесь?

— Мы уже обсуждали это. Не останешься.

— Но почему?! Если ты так хочешь уехать — так соберись и едь, при чем тут я?

— Ваня! — рявкнул Фролов. — Я твой отец, ты живешь в моем доме. И пока это так, я решаю, что для тебя лучше. Нельзя всю жизнь — вот так, по течению!.. Тебе же скоро восемнадцать! Пора бы подумать, как строить жизнь.

— Уже подумал, хочу подать документы на радиотехнику.

— Из-за этих чертовых транзисторов? Большое дело — всю жизнь телевизоры ремонтировать.

— А мне вот нравится.

— Ладно! Нравится ему! Ну прекрасно!

— Пап, ты чего орешь?

— Я ору?! Я? Хочешь остаться в этой глуши — ради бога, протирай штаны на этой своей технике. Только не приходи ко мне через двадцать лет со словами, что жизнь прошла зря. Ты меня понял?

Разозлившись, он вскочил, взял с полки пачку сигарет и вышел в коридор общежития. Когда он вернулся, Ваньки уже не было: тот забрал гитару и ушел гулять — не то с Оксаной, не то еще с кем-то. За окном стемнело, и по телевизору началась программа «Время». Лена стояла у окна и смотрела на улицу. Где-то там в синих сумерках вспыхивали и гасли чужие окна, во дворе желтым светом моргал высокий фонарь.

— Зачем тебе это все? — спросила Лена.

— Зачем? — переспросил Фролов.

— Здесь его дом. Его семья и друзья.

— Ёлки-палки, парню семнадцать лет, а ты никак не можешь оторвать его от юбки.

Лена, не оборачиваясь, пожала плечами. На мужа она не смотрела.

— Вова, я хочу подвести тебя к мысли, что было бы неплохо помогать ему, а не устраивать проверку на прочность. У него такой возраст… мы либо его поддержим, либо станем ему врагами. Я выбираю поддержку.

— Ну разумеется. Пусть он тратит свою жизнь на всякие глупости, зато ты останешься хорошей в его глазах.

— Значит, вот как? Я хочу казаться хорошей?

— Без обид, но…

— Ты бы посмотрел на себя, а? Мы не для того заводили сына, чтобы…

— Мы? — переспросил Фролов. — Да ты-то вообще его не хотела.

Лена ошеломленно замолчала. Фролов набычился и скрестил руки на груди.

— И чего ты от меня хочешь? Чтобы я сказал: да, Ванюша, иди и порти себе жизнь? Уж прости, я его отец, и я имею право защищать своего ребенка от всяких глупостей. А это самая настоящая глупость.

— Господи! Вова! Ты хоть представляешь, как это его обижает? Все, что придумал ты, хорошо и правильно, а все, что нравится ему, глупость и детский сад!

— Так ты определись, чего хочешь: чтобы он не обижался или чтобы у него жизнь хорошо сложилась?

— Ой, все, с меня хватит.

Все опять скатывалось в какую-то ссору, вязкую и безвыходную. Фролова потрясало, как жена не понимает простых вещей: что ребенок остается ребенком, даже если выглядит почти как взрослый, и если у него еще не хватает ума и опыта сделать верный выбор, к выбору нужно подтолкнуть. На то и нужны родители.

С ноткой злорадства, совершенно ему несвойственного, Фролов даже подумал, что эта узость Лениного мышления вызвана ее же нерешительностью в прошлом. Она так и не согласилась уехать в Ленинград, хотя шансы были, так и выбрала жизнь в этом непримечательном городе рядом с властной матерью и без особых успехов.

Может, придерживая Ваню рядом, она таким образом пыталась оправдать собственный выбор. Фролов не хотел с ней спорить, но был обязан выступить против — если не ради собственной правоты, так ради сына.

9

— Иванова? — переспросила Танечка, затягиваясь сигаретой. — Тамара Сергевна? Да, она уехала на вахту в Нижневартовск. У нее муж крановщик, здоровенный такой, ростом под два метра, мы с девчонками его видели как-то раз. Говорят, хороший