Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I) - Егор Петрович Ковалевский

многие предметы в их настоящем свете. Народ, не получив и того, что ему обещали в минуты опасности, возмутился. Сначала послышался общий ропот, потом затаенная злоба и месть, которые, как сетью, покрыли тайными обществами государства Германо-романские. Правительства, вместо разумных мер и уступок, умели противопоставить тайным обществам тайную полицию, создание Фуше, возведенное в систему и науку Меттернихом. Народ чувствовал свою силу тем сознательнее, что во главе правительств были люди слабые, выродившиеся; великий век унес великих деятелей; другие же, более развитые, стали на сторону народов.

Нужно ли говорить, что такая затаенная, глухая борьба между народом и правительством влечет за собой неизбежно заговоры, всякого рода насилие, доходящее до исступления; таким образом, тайное общество, собравшееся в Вене, положило убить трех человек и раздало торжественно кинжалы трем убийцам. Избранные для начала, как сказано в собрании, жертвы были: плодовитый драматург Коцебу, профессор Шмальц и Стурдза, имя которого мы так часто поминали в книге. – Известно, что только первое убийство удалось привести в исполнение. Шмальц, здоровый и сильный, успел отделаться от убийцы, а Стурдза, предупрежденный заранее, вовремя уехал в Россию. Вскоре потом, некто Ленинг, которому также выпал жребий кинжальщика, кинулся на Нассауского президента Ибеля, но тот также отбился и только слегка ранен.

Причиной покушения на жизнь Стурдзы было следующее обстоятельство: изучая дух и систему преподавания в германских университетах, которые часто посещал, он составил записку о направлении их и представил графу Каподистрия; эта записка, по воле Государя, была разослана главнейшим посольствам нашим, как водится, в литографированных экземплярах; неизвестно как оттуда попала она в английский Times в искаженном виде, и потом перепечатана во многих немецких журналах. Она-то и возбудила негодование германской молодежи против Стурдзы.

Против самого Государя составлен был за границей заговор; впрочем, это было делом политической партии, которая имела целью, остановив Александра Павловича во время переезда его через Бельгию, вынудить объявить сына Наполеона императором французов; но вовремя предупрежденные местные власти не допустили исполнения.

Возвратившиеся из-за границы наши войска и лица, сопутствовавшие им, занесли в Россию идеи, ей прежде неизвестные; но тут нашли они другую почву и более правильное применение. Государь стоял в главе либеральных преобразований. Его пример, столько же, как настояния Штейна, способствовали тому, что король Прусский, видевший в Александре совершенство политической мудрости, приступил к коренным преобразованиям; но в Пруссии были два государственных человека, поддерживавшие короля на этом пути – Штейн и Гарденберг, люди совершенно противоположных качеств, друг друга пополнявшие, и взятые вместе, составляли как бы одно целое, в высшей степени полезное при тогдашних обстоятельствах. Александр в то время стоял одиноким деятелем во внутренних реформах своего государства.

По возвращении в Петербург, он опять обратился к любимой мысли – уничтожения крепостного права. В 1816 году был сделан первый опыт этого – утверждением положения для Эстляндских крестьян; инициатива освобождения принадлежит дворянству. Курляндии Государь предложил сделать то же, а когда дело замедлилось, он повелел (в 1816 году) ввести или выработанный для нее проект или утвержденное уже Эстляндское положение. Дворянство согласилось на последнее. Лифляндия боролась долго с различными сопряженными с этим многосложным делом затруднениями; наконец, в 1818 году, и она приняла учреждение об освобождении крестьян. Замечательны слова Александра лифляндскому дворянству по этому случаю: «Радуюсь, что лифляндское дворянство оправдало мои ожидания. Ваш пример достоин подражания. Вы действовали в духе времени и поняли, что либеральные начала одни могут служить основою счастья народов». Присоединение Псковской губернии к Остзейскому генерал-губернаторству показывает, что Государь хотел начать с нее опыт уничтожения крепостного права в русских губерниях; но, видно, слава этого дела суждена была Александру II, и самое дело от этого замедления много выиграло, потому что развившиеся понятия и изменившиеся обстоятельства дали возможность привести его в исполнение на иных началах, чем оно приведено в Прибалтийских губерниях.

То же направление Александра видно в других отраслях управления. Еще годом ранее, он даровал Польше конституционную хартию, которая значительно расширила и дополнила права и преимущества граждан, сравнительно с прежним органическим уставом. Поляки приняли с восторгом конституцию, но не умели воспользоваться этим добровольным даром Александра, великодушно отплатившего добром восставшему против него народу. «Когда Силла хотел дать свободу Риму, – Рим не в состоянии был принять ее» – говорит Монтескьё[47]. Речь Государя, произнесенная на первом польском сейме, показывает ясно, какого рода преобразования Государь готовил для России.

Мысль и слово мало-помалу также освобождались от тех уз, которые наложили на них обстоятельства или излишняя ревность тогдашних исполнителей цензурных правил. Речь Уварова, сказанная в Педагогическом институте, сочинение Тургенева «о налогах», разбор его Куницыным, самые лекции последнего, читанные в Царскосельском лицее, и некоторые вышедшие в то время сочинения служат явным тому свидетельством. Официальная газета «Северная почта» (1816) заявила формально, что свобода печати покровительствуется самим Августейшим Монархом, и потому дает возможность доводить до него истину, что она противна только тем, которые хотели бы отчуждать Государя от его народа, а таких людей, конечно, никто не послушает в царствование Александра I.

В литературе, более чем где-либо, с некоторого времени проявлялось стремление сбросить с себя старые, обветшалые формы так называемого книжного церковно-славянского языка и обновиться живой русской речью. Ревнители старого порядка во всем и всюду, только потому, что он старый или сверстный и сподручный им, от которого оторваться они не в силах, спохватились уже тогда, когда раздалась живая, понятная и гладкая речь Карамзина, когда плавные стихи Дмитриева, гармонические Жуковского, звучный стих Батюшкова и бойкий Крылова пробудили, оживили публику, усыпленную стихами Хвостова и его предшественников. Громом и бурей разразились они против нововводителей в литературе, видя в них не только людей, глумящихся над русским словом, извращающих его, но растлевающих русские нравы, – людей, вредных общественному порядку, угрожающих святыне религии. Мы с грустью должны сказать, что именно такой оборот этому, по-видимому, литературному спору, дал Шишков, отвечая Д.В. Дашкову на статьи его, помещенные в № 11 и 12 журнала «Цветник» (1810 г.), издаваемого Бенитцким и Никольским. Это был разбор перевода двух статей Лагарпа, сделанного Шишковым в 1808 году. Здесь, может быть, впервые в то время является критическое воззрение на предмет, а не сухой разбор формы и фраз. Увлечение Шишкова дошло до фанатизма. Он напечатал «Присовокупление к рассуждению о красноречии священного писания (1811 г.)». Это уже не филологическая статья, но обвинение в безнравственности, в безверии, в отсутствии всякой привязанности к отечеству людей, подобных Дашкову и его кружку. Тогда-то Дашков напечатал свою известную брошюру «о легчайшем способе отвечать на критику», где указал значение статьи Шишкова