Ты такой светлый - Туре Ренберг

поселок, ведь, например, в компании этих двоих она просто расцветает. В плане общения они вообще люди занятные, особенно зубной врач и дочь его Рагнхильд: чрезвычайно одаренные, но одновременно и совершенно бездарные. Не знаю никого, кто так же, как эти двое, будто рентгеном, считывал бы настрой в компании, но не знаю и никого, кто настолько бы игнорировал личные границы людей. Возможно, эти два качества неразрывны, мне трудно сказать, я‐то совсем другой. Они весь вечер, словно два клоуна на манеже, и, разумеется, вся эта их движуха, их прибаутки и хохмы ужасно забавны, но нам с Вибеке приходится запасаться терпением, чтобы вынести обоих в таких объемах.

В коридоре зубной врач ткнул Видара кулаком в живот и сказал, что пусть не зазнается, даже если ему исполнилось тринадцать и все внимание на празднике досталось ему.

– Вот про мой день рожденья вспомнил хоть кто‐нибудь? Нет!

Мы услышали приближающиеся со стороны гостиной шаги, и зубной врач, вероятно, распознав походку Вибеке, крикнул:

– Слышь, Вибеке, а ты чувствовала себя сегодня в центре внимания?

В дверях гостиной показалась Вибеке, вконец измотанная целым днем праздничной суеты.

– Папа, – сказала она, – кончай болтать и иди домой. Кому интересны дни рожденья, когда исполняется 64 или 41?

– Мне мои дни рожденья всегда интересны, – ответил зубной врач.

Со второго этажа спустилась Рагнхильд; она ходила посидеть с Эйольфом. Ее за уши не оторвешь от заболевших детей: так и тянет их потетешкать, спеть им, погладить по головке.

Я хорошо ее понимаю, я и сам такой же.

– Он такой лапочка, когда болеет, – сказала она, окинув взглядом сгрудившихся в коридоре людей: малышню со сладкой ватой, усталых, но сытых и довольных взрослых.

Мы принялись обниматься, крепко прижимаясь друг к другу, как любят в их семье: шумно, бестолково, весело. Мне часто приходит в голову, что, если бы я женился на девушке из другой семьи, где не принято так брутально выражать свои чувства, мне бы не довелось испытать подобного, потому что мне такая манера не свойственна.

– Надо будет устроить еще такой праздник, – сказала Трине Метте, целуя Хокона, которому, похоже, не терпелось скорее вернуться домой.

– Устроим, не сомневайся, – отозвалась Рагнхильд.

Вибеке прощалась со всеми сразу, стоя на пороге гостиной. Она не участвовала в бурных прощаниях-обниманиях, но тоже улыбалась, кивала, наклонялась чмокнуть племянников.

Народ разошелся, коридор опустел.

Настал вечер.

Я вздрогнул, увидев позади Вибеке Стейнара, на голову возвышавшегося над ней.

Прямо на него светило закатное солнце, образуя вокруг его фигуры оранжевый ореол. На лице Стейнара застыло странное выражение, принадлежащее, как мне сначала показалось, вовсе не ему, а кому‐то на него похожему – актеру, политику, медийной персоне. За несколько секунд я восстановил в памяти это выражение: такое же лицо было у него в те две ночи в Лондоне.

Должно быть, он пересек сад, вошел к нам через веранду и несколько минут стоял в нашей гостиной. Один. Стоял и слушал, что мы делаем, что говорим.

Когда за спиной моей жены вырос силуэт Стейнара, внутри у меня все заворочалось. Снизу, из живота, поднялась тошнота и подступила к горлу, меня тошнило от этого зрелища.

Я не ближний себе

Эта мысль

меня гложет

все время

Стало быть, вас вижу ясно —

сам себя не увижу никак

– Сорри, – сказал Cтейнар, – я не хотел к вам вламываться, просто забыл блюдо из‐под торта. Ну что, как дела у мелкого? Спит еще? Фантастически чудесный праздник вы устроили, у вас совершенно замечательная семья! Кстати, в понедельник мы едем в горы, там у жениных родных домик, и мы подумали, может, взять вашего младшего с нами, ну знаете, компания для Магнуса, рыбалка, походы, костер? Конечно, если Эйольф будет хорошо себя чувствовать и если сам захочет, ясное дело. Подумайте! Окей, да, вечер, поздно уже, пока-пока, еще раз спасибо за такой потрясный праздник, вот оно, настоящее гостеприимство!

Тошнота отпустила, но посеянное явлением Стейнара беспокойство осталось. Когда разъехались последние гости, когда Стейнар, пройдя садом, скрылся за изгородью, мы с Вибеке принялись наводить порядок в коридоре, гостиной и саду. Оставалось сделать не бог весть как много – Рагнхильд, Трине Метте и еще другие уже разобрались с грязной посудой и разложили вещи по местам.

Из кухни донеслось звяканье стекла. Потом голос жены:

– Не хочешь стаканчик?

Я улыбнулся:

– Я бы и от пяти не отказался.

– Красного? Испанского?

– Испанское в самый раз.

Она вышла из кухни – прическа растрепалась, помада немножко смазалась, – но сама Вибеке показалась мне, пожалуй, еще более привлекательной, чем только-только принаряженная к празднику. Люблю жену, подумал я, ощущая возбуждение в теле, в мышцах, в скулах, в паху. Вибеке поставила на столик два бокала и налила в них красной “Риохи”; мы уселись на диван. Она, положив ноги на столик, держала бокал обеими руками. Я, опустив голову на спинку дивана, уставился в потолок.

Вибеке крутила в пальцах бокал. В тишине комнаты едва слышно поскрипывало стекло.

– Ты к Эйольфу заходил?

Я поднял голову, кивнул и взял бокал. – С полчаса назад. Спит сном младенца.

– Завтра наверняка будет как огурчик. А Видар?

– В своей комнате, играет.

– Господи, – сказала она, – никак не могу свыкнуться с тем, что наши дети столько времени сидят перед экраном.

– Ты сейчас говоришь, как какая‐нибудь старозаветная тетушка.

– Я и есть старозаветная, – парировала она, – и горжусь этим. Как так получилось? Неужели нет никого, кто мог бы поколебать это экранное всемогущество?

– Наверное, нет, – пожал я плечами.

Может, она и права, Вибеке скептик, точнее говоря, она амбициозный и заядлый скептик, то есть скептик иного пошиба, чем мой отец. Я‐то, в отличие от нее и многих наших ровесников, не вижу ничего ужасного в том, что ребята играют в компьютерные игры. Что из того, что они ночами шарят в сети? Они могли бы заниматься в тысячу раз худшими вещами.

Вибеке поднесла бокал к своим красивым губам. Посмаковала вино, глотнула, а потом повернула голову ко мне, словно бы, как мне показалось, описав ею полумесяц, и сказала:

– Да еще этот Стейнар.

Я вскинул брови, будто сказанное оказалось для меня неожиданностью. Я так постоянно делаю, сам не знаю, почему, – может быть, я так борюсь с напряжением, когда все идет к тому, что надо поговорить. На работе дело другое, там мне нравится говорить, но в личной жизни… даже не знаю. Точно вольный воздух вокруг нас становится больно вдыхать; вот было нам так хорошо, а теперь вдруг надо поговорить?

– А что – Стейнар? – ответил я, сохраняя на лице притворно изумленное выражение, хотя и знал, что она