Замок Бландинг - Вудхаус Пэлем Грэнвил

– А слезть не может.

– То-то и оно. Если бы он спускался по лестнице, мы бы его встретили. Значит, он в одной из комнат. Обыщем.

– Эгберт, не надо!

– Э? Что? Револьвер при мне.

– Не надо! Подожди Чарльза и Томаса. Что-то их нет.

– Хорошо, старушка. Спешить некуда. Мерзавец от нас не уйдет.

Когда беды обступили со всех сторон, рано или поздно наступает мгновение полной загнанности. Вспомним кабанов. Бывает это у индейцев. Пришло и к Генри.

Он не знал, кто такие Чарльз и Томас. Были они, заметим, лакеями и вносили в гостиную на наших глазах сливки и сахарную пудру. Сейчас, в людской, они без особого пыла слушали Биджа, который объяснял им, что именно от них требуется. Объяснял он обстоятельно, но они полагали, что странно ловить воров, когда самое время для чая с бутербродами.

Генри их не знал и узнать не хотел. Человек его силы и храбрости не испугался бы сотни Чарльзов с Томасами, тысячи полковников – боялся он леди Гермионы. Она побуждала его к действию, словно кактус, положенный в брюки.

Прежде всего он запер дверь. Потом поспешил к балкону. Полковник Уэдж считал, что мерзавцу не уйти; но он не учел, как воздействует на разум его супруга. Вдохновленный ею, Генри быстро понял, что на стенах бывают водосточные трубы, а там одну и увидел. Сердце у него упало. До нее было футов десять.

Для дрессированной блохи это пустяк. Раскланявшись с публикой, улыбнувшись друзьям в первом ряду, отряхнув с усиков пыль, она бы, конечно, воскликнула: «Алле-гоп!» – и прыгнула. Генри этого не мог. Когда-то один молодой человек летал на особой трапеции – но сколько лет он тренировался! Он не Генри.

Однако надежда не исчезла. Стену замка всплошную увивал плющ, на вид – успокоительно-крепкий. Но кто его знает! Покрасоваться всякий может, ты покажи на деле.

Так размышлял Генри, понимая, что в случае неуспеха окажется на траве, с виду жидкой и неприветливой. Он так и видел, что лежит бездыханный, словно человек из стихов Лонгфелло под названием «Excelsior».

Он взвешивал «за» и «против», когда услышал женский голос:

– Дверь закрыта. Он здесь. Взломайте ее, Чарльз!

В конце концов лежать бездыханным на траве – еще не самое худшее. Генри перекинул ногу через балконные перила и коснулся ею плюща.

Одновременно с этим Типтон, пробежав мимо стоявших в коридоре, юркнул к себе, словно кролик в норку.

3

Радостно хрюкнув, Типтон опустился в кресло. Сторонний наблюдатель заметил бы, что под пиджаком у него слева – какая-то штука, вроде большой шишки.

Когда Генри Листер, узнав все, что нужно, о Чарльзах, Томасах и револьверах, вышел на балкон и начал разглядывать плющ, Типтон покинул комнату Галахада, осторожно, словно кабан, который еще не загнан, но хотел бы не привлекать лишнего внимания. Он бежал по коридору, уже на втором этаже заметил группу, включавшую леди Гермиону, полковника, дворецкого и лакеев. То, что они глядели на соседнюю дверь, вызвало в нем не любознательность, но благодарность. Они стояли спиной к нему.

Теперь, в безопасности, он вынул фляжку, нежно на нее посмотрел и сделал пробный глоток. Кабана он еще напоминал, но не загнанного, а прибывшего на источники вод. Он облизнул губы.

Благосклонность переполняла его. Он был рад, что предоставил концессию Фредди, истинному брату (не змию). Почему, в сущности, нельзя подарить сестре какую-то безделушку?

Но избавление от нелепой враждебности, равно как и чувство, что ты обручен с единственной девушкой в мире, еще не подвигли бы его на кражу фляжки. Была и третья причина: он знал, что долина сени смертной позади. Сам Э. Дж. Мергатройд с чистой совестью сказал бы: «Здоров».

Вы смотрите – да, он хлебнул для смелости и увидел свинью. Но какую? Настоящую. ЕЕ видели все. Будь там Э. Дж. М. – и он бы увидел, а к тому же с удивлением узнал бы, что нет никаких лиц. Впервые за время испытания Типтон выпил – а лица нет.

Что это значит? Поворот. Чистый воздух сделал свое дело. Он здоров и может пить сколько душе угодно.

Собираясь продолжить, он заметил краем глаза что-то странное и посмотрел получше. Лицо он недооценил. Что его раньше задержало, трудно сказать – наверное, дела; но, решив, что оно отстанет, Типтон ошибся.

Оно прижалось к стеклу и пристально на него глядело, словно хотело что-то сказать.

4

Глядело оно потому, что Типтон в окне был для него тем, чем был парус для Робинзона. Сказать же оно хотело, что не прочь войти.

Когда ты лезешь по плющу к трубе, может случиться, что, увидев трубу вблизи, ты в ней разочаруешься. Генри усомнился в ней, подобно тому как прежде сомневался в плюще.

Поэтому, увидев Типтона, он изменил весь свой план. В приятном обитателе замка он сразу признал длинного и пугливого обитателя рододендронов, но понадеялся, что в особых обстоятельствах он переборет свой страх. По-видимому, он застенчив, чурается незнакомых, но если речь идет о жизни и смерти – великодушен и прост.

Тем самым он может впустить его и дать скромное прибежище – скажем, под кроватью, – пока пыл погони не угаснет в сердцах загадочного Чарльза, таинственного Томаса, неопознанного типа с револьвером, а главное – леди Гермионы. Ни мешать, ни навязывать знакомство он, Листер, не станет. Если хочет, пусть не здоровается и впредь.

Все это нелегко сообщить через закрытое окно, а потому, для начала, Генри приложил к стеклу губы и сказал «Эй!».

Именно это междометие ввергло Типтона во тьму и мрак, напомнив ему о недавней встрече. Ладно, пускай эти лица молчат, если иначе нельзя, но издавать звуки – нет, это слишком! Он взглянул на Генри именно тем взором, каким глядел на мучителей святой Себастьян.

Листер же чувствовал то, что чувствует осажденный гарнизон, когда морская пехота США прибудет – и уйдет, повернувшись на пятках. Неохотно ухватившись за трубу, он стал спускаться, размышляя о том, что никогда больше не понадеется на длинных, тощих типов. «Чем толще, тем лучше», – думал он, осторожно спускаясь по трубе.

Труба не подкачала. Казалось бы, что ей стоит подшутить, отделившись от стены, и отфутболить его, словно летучую звезду? Но нет, она не колыхнулась. Генри понемногу ободрился и даже возвысился духом. Да, Пруденс он не застал, зато его не застали невидимый Томас, неведомый Чарльз, тип с револьвером, а главное – леди Гермиона. Наверное, они очень глупо себя чувствуют.

Дух вознесся выше всего, когда он тронул ногой твердую землю. Но ненадолго. Острый запах свинарника хлынул на него, и кто-то сказал высоким голосом:

– Уо уы ууу уеуеуе?

5

Голос принадлежал немолодому и невысокому человеку в вельветовых штанах. Ему было лет сто, а может, восемьдесят, но беды и заботы рано его состарили. Для Генри он был незнакомцем, а вот леди Гермиона сразу бы узнала в нем свинаря. Да, это у него не было нёба. Не всем же их иметь, в конце концов.

Однако, если вы слезаете по трубе, лучше, чтобы у стоящих внизу оно было. Легче понять друг друга. Генри Листер не понял Эдвина Потта.

Тем самым он не ответил, а свинарь, приняв на себя всю тяжесть диалога, сказал: «Уауа уа, уа?», имея в виду: «Поймал вас, а?» Генри, не ответив снова, попытался его обойти, словно корабль, обходящий буек.

Однако Эдвин Потт, сказавши «Поймал вас, а?», поступил соответственно, то есть схватил беглеца за пиджак. Тот попытался вырваться – и не смог.

Когда-то мы сказали, что Генри был храбр и силен. Это правда. Повстречайся он с бешеным быком, он бы знал, что делать. Но перед ним, одной ногой в могиле, стояло жалкое существо, с которым возможны только рыцарство и милость. Порекомендовать ему хорошую микстуру – да, пожалуйста. Дать ему в зубы – вот это нет.

Рыцарственно, милостиво, но тщетно Генри потянул пиджак. Ситуация, как говорится, была тупиковой. Листер хотел вырваться – и не мог. Потт хотел позвать на помощь, но издавал тонкий звук, похожий на посвист газа. (Голосовые связки он сорвал, пытаясь воззвать к толпе в «Гербе Эмсвортов», защищая консерваторов.)