Замок Бландинг - Вудхаус Пэлем Грэнвил

– А я у тебя спрошу, – сказала тетя, – причастен ли ты к этой мерзкой афере?

– Э?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Галахад привез его под чужим именем.

– А, вот ты о чем? – воскликнул Фредди. – Ну, выдумал это не я, но, если ты спросишь, как я к этому отношусь, я скажу: «Полностью согласен». Глист и моя сестрица созданы друг для друга.

– Ура, ура! – одобрила его сестрица.

– Чушь! – снова сказала леди Гермиона. – Он похож на гориллу.

– Да, – признал пылкий, но честный Фредди, – в зоологическом саду его бы встретили как родного. Но при чем это тут? Почему горилла не может стать прекрасным мужем и отцом? Извини, Пру, заглянул в том второй.

– Молодец, – сказала Пруденс. – Давай, давай. Все правильно.

– Понимаешь, тетя Гермиона, – продолжал Фредди, – ты слишком привержена внешности. Ты смотришь на Глиста и думаешь: «Не хотела бы я его встретить ночью, в одинокой аллее…» Хорошо, а сердце? Что важнее – сердце или внешность?

– Фредди!

– А?

– Ты замолчишь?

– Нет, тетя Гермиона, не замолчу. Выясним все. Итак, сердце у него – лучше некуда. Кроме того, у него есть сельская гостиница, куда надо вложить немного денег.

Леди Гермиона вздрогнула. Она не любила питейных заведений.

– Блистательная карьера кабатчика, – сказала она, – не слишком удачный довод. Во всяком случае, для меня. Нет ли чего-нибудь еще?

Ответа она не получила. За французским окном послышались шаги, и вошел Галли, весьма довольный собой. Он не знал, каков европейский рекорд по бегу на двести ярдов, туда и обратно с перерывом, но предполагал, что он превзойден.

– А где Лендсир? – спросил он. Сестра его напоминала кухарку, которая заявляет об уходе перед званым обедом.

– Если ты имеешь в виду твоего друга Листера, – ответила она, – он ушел.

Пруденс очень глубоко вздохнула и прибавила:

– Тетя Гермиона выгнала его, дядя Галли.

– Что?

– Она узнала, кто он.

Галли посмотрел на сестру, поражаясь ее проницательности.

– Как это ты? – поинтересовался он.

– Фредди любезно сообщил мне.

Галли обернулся к племяннику; монокль изрыгал пламя:

– Ну ты и кретин!

Именно здесь состоялся описанный выше разговор, в который внесла свою лепту и Пруденс, сообщая чистым сопрано, что выйдет замуж за того, кого любит, невзирая на тупоумных родственников. Леди Гермиона исполняла примерно ту роль, которую исполняет председатель шумного собрания. Она стучала ложкой по столу, когда вошла Вероника, нередко усмирявшая споры. Те, кто знал ее, понимали, что она попросит ей все объяснить, а этого никакие нервы не выдержат.

Галли перестал обзывать Фредди. Фредди перестал размахивать руками и взывать к справедливости. Пруденс перестала говорить, что у них будет очень глупый вид, когда ее найдут в озере. Леди Гермиона перестала стучать ложкой по столу. Словом, все было так, будто в котельную ударила молния.

Вероника сияла. Фотография, сделанная на маскараде в помощь униженным учителям, где она воплощала Дух Итонских Кортов, и та не была столь прекрасна. По-видимому, у нее разрослись глаза, щеки же обрели цвет, который неведом ни земле, ни морю. На руке сверкал браслет. Были и другие украшения, но чего-то ей явно не хватало.

– Фред-ди! – сказала она. – Дядя Кларенс не приехал?

Фредди устало провел рукой по лбу. Победа была близка, помехи его огорчали.

– Э? Да, он где-то тут. Наверное, у свиньи.

– Ты привез подарок?

– Что, подарок? Да-да. Вот, держи.

– Спасибо, Фред-ди! – сказала Вероника и отошла в уголок.

Как мы уже говорили, споры при ней прекращались; прекратились и теперь. Вернее, помолчав немного, все стали спорить шепотом, но незаметно голоса повышались, пока котельная не заработала во всю силу.

Галли сказал, что всегда ставил низко умственные способности племянника и никогда бы не держал пари, если бы тот вступил в соревнование с трехлетним дебилом, но такого все же не ждал. Это вне человеческих возможностей. Много лет назад, вспомнил он, ему пришло в голову, что новорожденного Фредерика надо было утопить в ведре, не считаясь с затратами, и он своих взглядов не изменил.

Фредди сказал, что в мире, вполне возможно, нет правды. Почему его никто не предупредил? Если суд потомков не решит, что во всем виноват Галли, а сам он чист и невинен, это уж бог знает что!

Пруденс сказала, что утопиться в озере – самое милое дело. Конечно, лучше стать миссис Листер, но, если ее ангела вышвырнули, она просто не понимает, что ей еще остается. К этому она присовокупила занимательную картину: дядя Кларенс ныряет перед завтраком и ударяется головой о ее раздутое тело. Тогда он задумается, объяснила она.

Леди Гермиона не сказала ничего, но стучала ложкой.

К чему бы все это привело, мы не знаем, ибо гул голосов прервал пронзительный звук:

– Иии-иии-иии-ии?!!

Летописец уже говорил однажды о таком же звуке, и вы не забыли, должно быть, какие были последствия.

Были они и теперь, хотя не совсем такие же. Галли, сравнивающий Фредди с полоумным продавцом устриц, которого он как-то встретил в Херст-парке, остановился на полуслове. Фредди, пытавшийся растолковать, что он понимает под духом единства, приводя примеры из жизни «Доналдсон Инкорпорейтед», застыл с открытым ртом. Пруденс, припомнившая к месту Офелию и вопрошавшая, чем она хуже, подскочила. Леди Гермиона уронила чайную ложку.

Все обернулись, и Фредди закричал.

Как прелестная юная мать держит младенца, Вероника держала ослепительное колье.

– О Фред-ди! – сказала она.

2

– А, черт! – сказал Фредди, потрясенный до глубин души.

Другие откликнулись иначе, но все – пылко. Галли воскликнул: «Погляди!», Пруденс, забыв об Офелии, произнесла: «Вот это да!..», леди Гермиона спросила: «Вероника, откуда у тебя это прелестное ожерелье?»

Вероника ворковала, как горлица по весне.

– От Фред-ди, – объяснила она. – Какой ты ми-и-лый! Я никогда не думала, что ты мне подаришь…

Рыцарственному человеку очень трудно отнять чашу радости от уст красоты. Но Фредди не колебался. Хирургический нож, думал он, и больше ничего.

– Я и не дарил, – сказал он. – Еще чего! Бери кулон.

– Кулон?

– Да. Он скоро прибудет. Вот и бери.

Вероника растерялась.

– Мне больше нравится это, – сказала она. – Нет, правда!

– Очень возможно, – сказал добрый, но твердый Фредди. – Как и многим. Но это ожерелье принадлежит моей жене. Долго рассказывать и не совсем почтительно, отец выступает не в лучшей роли. В общем, я попросил отослать эту штуку в Париж, а тебе привезти кулон. Заявляю официально: больше я его ни о чем просить не буду. Если его пошлешь за яблоками, он приведет слона.

Леди Гермиона зашипела, как жир на сковороде.

– Кларенс, как вылитый! – сказала она, и брат ее с этим согласился. – Я часто думаю, не вызвать ли психиатра.

Фредди кивнул. Сыновнее почтение не позволило ему воплотить мысль в слово, но она была. Иногда и ему казалось, что девятому графу самое место в психиатрической лечебнице.

– Такая жалость, дорогая! – сказала дочери леди Гермиона.

– Просто ужас, – сказал Галли.

– Не повезло, – сказала Пруденс.

– Я тебя понимаю, – сказал Фредди. – Жуткие муки.

Вероника еще далеко не все поняла. Волна сочувствия подстегнула мыслительный процесс.

– Значит, – спросила она, – это не мое ожерелье?

Фредди кивнул.

– А можно, я надену его на бал?

Леди Гермиона приободрилась.

– Конечно, – отвечала она. – Оно тебе очень пойдет.

– Это мысль, – вставил Галли. – Никто не обижен. Надевай на бал, потом верни, и Фредди его отошлет.

– Я тебя не увижу, – дополнила Пруденс, – я уже утону, но будет очень красиво.

Фредди снова решил прибегнуть к хирургии.

– Прости, старушка, – сказал он с мужественной жалостью, которая была ему к лицу, – прости, но об этом и речи быть не может. Твой бал недели через две, Агги его ждет немедленно. Она прислала четыре телеграммы, завтра жду пятую. Подумать страшно, что будет, если я его задержу.