Верные, безумные, виновные - Лиана Мориарти

– Оливер – герой, – вслух произнесла она, хотя и знала, что, вероятно, Вид не хочет больше слушать о нелепом героизме Оливера.

– Он хороший парень, – терпеливо произнес Вид и зевнул. – Надо их пригласить.

Он сказал это автоматически и теперь наверняка лежит, вспоминая о последнем разе, когда их приглашали.

– О-о, я знаю! Давай пригласим их на барбекю, – предложила Тиффани. – Отличная мысль! Постой, ведь у них есть какие-то очень милые друзья! Кажется, есть одна женщина – виолончелистка?

– Это не смешно, – откликнулся Вид очень печальным голосом. – Нисколько не смешно.

– Прости. Дурацкая шутка.

– На кофе? – с той же печалью в голосе произнес Вид. – Можем пригласить Эрику и Оливера на кофе, а?

– Спи.

– Да, босс, – согласился Вид, и через несколько секунд она услышала его ровное дыхание.

Он моментально засыпал, даже в те дни, когда бывал расстроен или рассержен. Ничто не могло нарушить сон или аппетит этого мужчины.

– Проснись, – прошептала она.

Но если бы она его разбудила, он продолжал бы болтать о проекте водного центра до пяти утра. Один из его мальчиков заболел, и он беспокоился, что предложил более низкую цену. Мужу надо было выспаться.

Она повернулась на свою сторону кровати и попыталась спокойно разобраться со всеми мыслями, будоражившими голову.

Номер один. Сегодняшнее обнаружение тела Гарри. Не очень-то приятно, но с этим придется примириться. Возможно, для Гарри пришло время умереть. Он был похож на человека, которому жизнь в тягость. Давай дальше.

Номер два. Дакота. Все вокруг – Вид, учительница Дакоты, сестры Тиффани – говорили, что у девочки все хорошо. Все это в голове у Тиффани. Может быть. Она продолжит наблюдение.

Номер три. Завтрашняя информационная встреча в новой школе Дакоты. Негодование (не посылайте мне имейл с напоминанием, что ПРИСУТСТВИЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО, как вы смеете писать мне заглавными буквами?), вызванное, вероятно, подсознательным чувством неполноценности в отношении снобистской школы и других родителей. Возьми себя в руки. Это касается не тебя, а Дакоты.

Номер четыре, пожалуй перевешивающий все остальное. Чувство вины и ужаса по поводу случившегося на барбекю. Как воспоминание о ночном кошмаре, которое никак не выкинуть из головы. Ну да, Тиффани, все это весьма огорчительно. Мы вновь и вновь возвращаемся к этому, ничего не добиваясь. Просто перестань об этом думать, ты не в силах изменить то, что совершила, или то, чего не совершала, что должна была и чего не должна была делать.

Проблема в том, что каждый пункт ее списка был таким расплывчатым. Не поддающимся точному определению. Она припомнила те дни, когда ее тревоги были связаны с деньгами и можно было рассчитать решения.

Чтобы успокоиться и отвлечься, она сделала в уме приблизительную оценку текущего чистого дохода: недвижимое имущество, акции, пенсионные накопления, семейный кредит, срочные вклады, текущий счет. Такие расчеты всегда успокаивали ее. Она словно представляла себе стены неприступной крепости. Она в безопасности. Не важно, что случится. Если распадется ее брак (ее брак не распадется), если рухнет фондовая биржа или рынок недвижимости, если Вид умрет, или она умрет, или кто-нибудь из них заболеет редкой болезнью, требующей бесконечных расходов на лекарства, семья будет в безопасности.

Она сама воздвигла эту крепость, с помощью Вида разумеется, но в основном это была ее заслуга, и она гордилась этим.

Так что засыпай под защитой финансовой крепости, которую ты воздвигла с нарушением закона, но все же она по-прежнему стоит.

Тиффани закрыла глаза, но тотчас же открыла их вновь. Она очень устала, но уснуть не могла. Таращила глаза, как после кокаина. Так вот она, бессонница. Тиффани привыкла считать, что это не про нее.

Неожиданно ей захотелось пойти взглянуть на Дакоту. Такого с ней обычно не случалось. Она не была из тех матерей, которые входят в детскую и проверяют, дышит ли ребенок. Несколько раз она ловила на этом Вида. Ему бывало немного стыдно. Вот тебе и крутой папаша четырех детей.

Встав с кровати, она с вытянутыми руками уверенно дошла, везя ногами по полу, до дверного косяка, который всегда появлялся на пути раньше, чем она ожидала. На площадке постоянно горел свет на случай, если Дакота встанет ночью. Она толкнула дверь детской спальни и с минуту стояла, привыкая к темноте.

Из-за дождя ничего не было слышно. Тиффани ожидала услышать ровные звуки дыхания дочери. Она на цыпочках прошла вперед мимо забитого книгами стеллажа и остановилась у кровати, глядя на Дакоту сверху вниз и пытаясь различить контуры ее тела. Оказывается, Дакота лежала на спине, совсем как отец, хотя обычно она спала на боку.

В тот момент, когда она заметила мерцание устремленных на нее глаз, послышался совершенно ясный, не сонный голос Дакоты:

– Мама, что случилось?

Тиффани вздрогнула, охнула и прижала руку к груди:

– Я думала, ты спишь. Как же ты меня напугала!

– Я не сплю.

– Не можешь заснуть? Почему лежишь без сна? Что случилось?

– Ничего. Просто не сплю.

– Тебя что-то тревожит? Подвинься.

Дакота подвинулась, и Тиффани залезла к ней в постель, сразу ощутив долгожданный покой.

– Расстроилась из-за Гарри? – спросила Тиффани.

На известие о смерти Гарри Дакота отреагировала столь же пассивно, как теперь реагировала на все.

– Да не особенно, – безразлично произнесла Дакота. – Не так чтобы очень.

– Понятно. Мы плохо его знали, и он не был…

– Особо симпатичным, – закончила Дакота.

– Да, верно. Но есть что-то другое? То, о чем ты думаешь?

– Я ни о чем не думаю. Совершенно ни о чем. – Дакота говорила очень уверенно, и она никогда не лгала.

– Ты не волнуешься из-за того, что завтра мы идем в «Сейнт-Анастейша»? – спросила Тиффани.

– Нет.

– Наверное, будет интересно, – небрежно произнесла Тиффани.

Она чувствовала, что погружается в сон. Может быть, ничего и нет. Препубертатный возраст. Гормоны. Подрастает.

– Полежать мне с тобой, пока не уснешь? – спросила Тиффани.

– Как хочешь, – холодно ответила Дакота.

* * *

Мама крепко спала рядом с Дакотой. Она не храпела, но каждый раз при выдохе издавала носом протяжный тонкий свист.

Длинные пряди маминых волос задевали лицо Дакоты и щекотали ей нос. Одной своей ногой Тиффани придавила ногу Дакоты.

Сдерживая дыхание, Дакота осторожно высвободила ногу. Откинув одеяло, она встала на колени и, как Человек-паук, распласталась по стене спальни, а затем проскользнула вдоль стены до конца кровати. Это была маскировка. Она спасалась от захватчика. Да! Получилось! Она на цыпочках прошла по спальне, избегая фугасов в ковре.

Какая чепуха! Выбрось из головы эти глупые детские мысли, Дакота, когда в наше время происходят настоящие войны, и реальные беженцы пересекают океан в крошечных лодках, и реальные люди подрываются на минах. А ты не хотела бы наступить на мину? Она уселась на свой диванчик у окна, поджав ноги к груди, и попыталась проникнуться благодарностью к своему диванчику, но ничего не почувствовала. Вместо этого в голове у нее возник ужасно грубый стих: «Мой диванчик у окна мне не нужен ни хрена».

Дакота лишь недавно осознала, что мозг – ее личное пространство, куда допущена только она одна. Вчера она посмотрела на учительницу и выкрикнула в голове бранное слово. Ничего не произошло. Никто не узнал, что она сделала. И никогда не узнает.

Возможно, другие дети поняли это года в три, но для Дакоты это было откровением. Думая об этом, она представляла себя в круглой комнате – круглой, потому что голова у нее круглая, с двумя маленькими круглыми окошками, то есть глазами, и люди пытаются заглянуть внутрь, понять ее, глядя ей в глаза, но ничего не могут разглядеть. Вот как! Она там, в своей круглой комнате, сама по себе.

Она может сказать маме: «Мне нравится мой диванчик у окна» – и если она скажет это без излишнего энтузиазма, чтобы мама ничего не заподозрила, то мама поверит и никогда не узнает правду.

Так что, если Дакота сможет это сделать, если в голове у нее появятся злые, грубые мысли вроде: «Мой диванчик у окна мне не нужен ни хрена», тогда, возможно, и у взрослых возникнут шокирующие, грубые мысли, что, наверное, гораздо хуже, потому что им разрешается смотреть взрослые фильмы.

К примеру, мама может сказать: «Доброй ночи, Дакота, я люблю тебя, Дакота», но внутри круглой комнаты ее мозга реальное «я» думает: «Не могу поверить, что ты моя дочь, Дакота. Не могу поверить, что моя дочь способна сделать такое».

Вероятно, ее мать думала, что причина, по которой Дакота стала таким разочарованием, в том, что она «росла с деньгами». Хотя, как это ни странно, у нее фактически не было денег, исключая банковский счет на день рождения, средства с которого она не имела права снимать.

Мать Дакоты не «росла с деньгами», как и ее отец, но он не комплексовал на этот счет, просто любил тратить деньги.