Татуированная кожа - Данил Корецкий

В ледовом просторе, в лесу или в поле

Везде, где со смертью встречается смерть!

У молодых смыкаются глаза, одна мечта – добраться до жесткой ватной подушки. Закончится ли когда-нибудь этот бесконечный день?

Наконец прогулка подошла к концу, звучит долгожданная команда:

– Сорок секунд – отбой!

Топот ног, «старики» на ходу снимают ремни, расстегивают гимнастерки, сбросив сапоги, прыгают на кровати, натягивают до подбородка одеяла. Они успели секунд за тридцать. А молодые копошатся, путаются в пуговицах и застежках, с трудом стягивают сапоги и забираются, наконец, на свои верхние койки.

– Не уложились, салаги, подъем!

Странно, в карантине они научились укладываться в норматив. Скорей всего это обычное «воспитание» молодых.

– Сорок секунд – отбой!

Это повторяется много раз: «подъем-отбой», стремительные взлеты на второй ярус кроватей, тяжелые прыжки вниз, штанины, голенища, на бегу – рукава, застегивание в строю – и все в обратном порядке...

То ли молодые, в конце концов, уложились в норматив, то ли старшине надоела эта забава, но наконец команды «подъем» не последовало.

– Погасить свет!

Дневальный щелкнул выключателем, казарма провалилась во тьму. Только у тумбочки дневального горел желтый плафон, да в противоположном конце, над запасным выходом тускло светила аварийная лампочка.

Блаженно улыбаясь, молодые вытягивались на кроватях и мгновенно засыпали. Вольф тоже заснул, едва коснувшись подушки. И тут же проснулся оттого, что его трясли за плечо.

– Вставай, салабон, присягу проспишь!

В казарме было темно – чувствовалось, что до утра еще далеко. Неотдохнувший организм противился неожиданной побудке.

– Какую присягу? Мы уже принимали...

– Вставай, вставай, не умничай!

Незнакомый крепыш в тельняшке без рукавов повел его к тумбочке дневального, где уже сгрудились заспанные новобранцы в одних трусах и сапогах. Вид у них был комичный.

– Эй, салага, трусы подвяжи!

– Смотри, чтоб яйцо в сапог не упало!

Вокруг толпились старослужащие, зубоскалили, отпускали соленые реплики и не очень остроумные шутки. Некоторые «старики» не захотели вставать и смотрели спектакль, приподнявшись на кроватях.

– Внимание, салаги, вы приводитесь к стариковской присяге! – объявил голый по пояс, атлетически сложенный чернявый парень с широкими усами под крупным, слегка обвислым носом. Это был сержант Шмелев из второго взвода. В кедах, трико и с армейским ремнем в руке, он походил на дрессировщика.

– Киря, сделай торжественное освещение! Крепыш, разбудивший Вольфа, зажег висящую на стене керосиновую лампу и выключил электричество. Пляшущий на фитиле желтый огонек вмиг придал происходящему нечто театрально-зловещее: таинственный полумрак, лица с темными провалами вместо глаз, длинные подвижные тени...

– Вот так лучше. Ну, кто первый? Добровольцу поблажка!

– Я первый! – вызвался Иванников. И, не глядя ни на кого, пояснил: – Какая разница – раньше, позже... Отстрелялся – и свободен.

– Молодец, салага, сознательный! – похвалил Шмелев. – Толк из тебя выйдет. Только не знаю, что войдет... Лезь на тумбочку, бери швабру, присягу и читай с выражением!

Выполняя приказы, Иванников, с трудом удерживая равновесие, взобрался на тумбочку, в одну руку ему дали швабру, в другую – какой-то листок. Держа швабру как автомат в положении «к ноге», он принялся читать:

Я, салага, бритый гусь,

Я торжественно клянусь:

Сала, масла сам не жрать,

Старикам все отдавать.

Причудливо скачущие блики придавали его облику комичный вид, и казарма буквально грохотала от хохота «стариков».

– Плохо читал, без выражения! – подвел итог сержант.

– Ну да ладно, я же обещал поблажку... Печать поставим, и, считай, готово.

– Какую печать? – опасливо спросил присягавший.

– Вот эту! – Шмелев потряс ремнем. – Становись, оголяй жопу!

Иванников послушно приспустил черные сатиновые трусы, нагнулся, и сержант хлестко врезал увесистой пряжкой по ягодице, так что на белой коже отпечаталась пятиконечная звезда. Новобранец охнул.

– Слабак! Мокрица! – заулюлюкали «старики». – Ну-ка проштемпелюй ему всю спину!

– Действительно слабоват салажонок, добавка ему положена... Ну ладно, учтем, что сам вызвался, у нас все по-честному, – Шмелев переложил ремень в левую руку. – Теперь стариковский наказ, – командирским голосом сказал он. – Отмоешь в сортире краску с подоконника. Ацетон и тряпку тебе дадут.

И, утратив к Иванникову интерес, повернулся к остальным новобранцам.

– Кто следующий?

На этот раз желающих не нашлось. Шмелев осмотрел всех и зацепился взглядом о Вольфа.

– Давай ты. Лезь!

Вольф молча покачал головой.

– Что?! – угрожающе произнес сержант. – Не хочешь присягу принимать?

Он сделал шаг вперед. Киря, сжав кулаки, стал рядом, почти вплотную к отказчику. С боков надвинулись бугрящиеся мышцами молодцы, спиной Вольф тоже чувствовал тепло крепких тел и горячее чужое дыхание. Непокорного салажонка зажали в плотное, явно враждебное кольцо. Очевидно, отказ от присяги тоже предусматривался сценарием и выливался в дополнительное действо, для участия в котором имелись специальные люди. «Старики» повскакивали с кроватей и поспешили поближе к нечастому дополнительному зрелищу. Драться не хотелось, но ясно было, что без этого не обойдется. Ну и черт с ними! Не убьют ведь! А ударов он не боялся уже давно.

– Я присягу уже принял. Все мы приняли.

–Умник, значит... Как фамилия? – для проформы спросил Шмелев, разминая бицепс.

– Вольф.

– Вольф?!

Что-то сразу изменилось вокруг. Кольцо «стариков» ослабло, напряженная атмосфера несколько разрядилась.

– Так это ты полкарантина отмудохал и Чувака волчком запустил?

– Я.

Чернявый улыбнулся.

– Тогда тебе присяга не нужна. Ложись спать.

– Мне тоже она не нужна, – сказал Серегин.

В карантине он держался так же независимо, как Вольф. В общей массе и один и другой вели себя, как все, выполняли команды и подчинялись старшим. Но когда строй распадался, они обосабливались, и тогда ни сержанты, ни старшина почему-то не придирались и не давали им нелепых заданий.

– А ты кто? – удивленно скривил рот Шмелев.

– Я Серегин, – уверенно ответил москвич. – Не слышали?

– Нет...

Ефрейтор перевел взгляд на Вольфа. Тот кивнул.

– Точно. Это мой друг. И ему присяга тоже не нужна. Чернявый хотел что-то возразить, но не стал.

– Ладно, потом разберемся. Давай ты! – крепкий палец указал на Вишнякова.

Вольф и Серегин раздвинули старослужащих и направились к своим койкам.

– Спасибо, пацан, – сказал москвич и крепко пожал Вольфу руку.

– Я салага, бритый гусь, – раздавался сзади монотонный голос Вишнякова и смех «стариков». Присяга продолжалась.

* * *

– Что это такое? – лейтенант Пригоров держит в руках нейлоновый шнур толщиной с половину мизинца.

– Веревка, – отвечает Иванников.

По шеренге полностью экипированных солдат прошелестел смешок.

– Образованный Бритый Гусь, – негромко, но отчетливо сказал Вольф.

– Разговорчики!

Пригоров поиграл шнуром, осмотрел взвод, будто выбирая.

– Рядовой Иванников, атакуйте меня и нанесите удар в голову, в полную силу. Попадете – сниму взыскание. И раз!

Иванников бросился вперед, размашисто махнул справа налево, аж воздух свистнул. Если бы кулак попал лейтенанту в висок, ему бы не поздоровилось. Но подставленный шнур спружинил, погасив удар, обхватил широкое запястье и, рванувшись вниз и в сторону, свалил атакующего на землю. В мгновение ока Пригоров оказался верхом на поверженном противнике и шнуром перехватил ему горло.

– Все понятно? – весело спросил лейтенант, вскакивая на ноги.

Ответом было молчание.

– Ты понял теперь, что это такое? – повернулся инструктор к Иванникову.

– П-понял... – ответил тот, разминая шею. – Оружие...

– Точно! И я научу вас им пользоваться... Шнур полетел в сторону. Чуть присев, лейтенант привычно расстегивает клапан вытянутого кармана-ножен на голени комбеза. Матово отблескивает тусклая сталь.

– А вот так держат нож – двумя сжатыми в кольцо пальцами. Двумя! В них вся сила захвата, остальные только придерживают рукоятку, направляют клинок, перебрасывают его из прямого хвата в обратный и наоборот...

Нож прыгает в руке Пригорова, как живой.

– Наиболее эффективны колющие удары в горло, в живот и сердце, рубяще-режущие удары обычно наносятся по рукам – запястьям и локтевым сгибам... Вот так! Вот так!

* * *

– Самое главное уложить купол...

Старшина Пряхин не похож на лучшего парашютиста бригады. Низкорослый, сутуловатый, с морщинистой шеей и лицом пахаря, на миг оторвавшегося от сохи. Портрет на Доске почета как будто делался с другого человека. Говорит он тихим голосом, убежденно, хотя и довольно косноязычно.