В Питер вернутся не все - Анна и Сергей Литвиновы

Журналист лишь задумчиво протянул:

– Интересно, кому сейчас могла помешать фотография Вадима Дмитриевича?

А Старообрядцева, кажется, пробило на воспоминания:

– Да, точно, Вадика брючата. Он тогда их в Локарно купил... Мы с ним вместе ездили на фестиваль... По-моему, в восемьдесят девятом... или в восемьдесят восьмом... Он на костюм этот льняной, от «Хьюго Босс», почти все свои командировочные просадил. Над ним тогда еще все в делегации смеялись: мог бы пар пять джинсов купить или дубленку, так нет – летний льняной костюм... А Вадик нам отвечал: «Что б вы понимали в шмотках, троглодиты!» И вы знаете, молодой человек, – расчувствовавшийся Аркадий Петрович вдруг смахнул согнутым пальцем внезапно набежавшую слезу, – жизнь показала его правоту... Он ведь те штаны, наверное, лет десять носил, им сносу не было, и вид имели очень даже презентабельный. Что вы хотите, «Босс»! Остальной народ в стране эту марку гора-аздо позже оценил...

Дима же попытался вернуть разговор в нужное ему русло и повторил:

– Все-таки я не понимаю, кому сейчас в срочном порядке потребовалось уничтожать фото Прокопенко?

– Может, тут дело не в нем, а в том, кто был изображен с ним рядом? – весьма прозорливо заметил оператор.

– Фотография давняя, – молвил репортер, – наверное, середины девяностых годов. Возможно, там проводница наша была изображена?

Дима понял, что проговорился, выдал, так сказать, тайну следствия, лишь когда Старообрядцев удивился:

– А она-то здесь при чем?

Сказавши «а», следовало говорить и «б». Да и седовласый оператор тогда начнет ему доверять еще больше. Поэтому Дима пересказал краткими штрихами историю, что поведала ему железнодорожница.

– Вот как... – задумчиво протянул Аркадий Петрович. – Да, Вадик всегда был ловеласом. То-то я смотрю: мне личность проводницы вроде бы знакома... Но как же она постарела! Хотя, наверное, не меньше меня. А хотите я вам, услуга за услугу, расскажу про Елисея нашего, Ковтуна?

Старообрядцев достал еще одну сигаретку «Суперслим».

– Естественно, хочу.

– Вы знаете, что он – наркоман?

– Вот как? Честно говоря, я по нему не заметил.

– И тем не менее.

– А вы откуда знаете?

– Молодой человек, – с высокомерным оттенком заметил оператор, – пора бы вам уже понять, что кино – как коммуналка. Все про всех знают все.

– Знают-то знают, а вычислить, кто убийца, не могут, – буркнул, словно про себя, журналист. – Ладно, давайте рассказывайте.

И Аркадий Петрович описал ему, в общих чертах, историю жизни линейного продюсера. Потом добавил:

– Папаня Ковтуна поручил Вадику Прокопенко в буквальном смысле надзирать за сынулей. Прямо-таки выступить в роли няньки. А Елисей в Питере сорвался. Опять подсел на, как вы, молодые, говорите, герыч. Мало того: Прокопенко гостиничный номер наркоши обыскал и обнаружил там наркотик. Много наркотика. Граммов не меньше двухсот. Естественно, Вадик сие дьявольское зелье изъял. При себе держал. Советовался еще с товарищами, как ему поступить: то ли Ковтуну-старшему конфискат отдать, то ли сразу в милицию. Боялся, что его на вокзале в Ленинграде засекут: собачка какая-нибудь ученая его вещички обнюхает, и пиши пропало: хранение наркотика в особо крупных размерах. Но в конце концов решился все-таки везти героин в Белокаменную. А то неудобно перед папашей: тот все-таки ему на фильм денег дал, да и лично, на карман, подсыпал... В милицию после такого не побежишь.

– А вы-то откуда это знаете? – искренне удивился новоявленный сыщик. – Прокопенко вам рассказать не мог. У вас, по-моему, с ним контры?

– Молодой человек, повторяю вам еще раз: кино – большая коммуналка.

– И все-таки: кто рассказал?

– Не важно.

– Ладно, не хотите говорить – не надо.

«И я тебе тоже не скажу, – подумал Дима, – что я понял, зачем Ковтун просил проводницу открыть купе убиенного Прокопенко: хотел свой порошок выручить. Что ж, обратиться в такой ситуации к железнодорожнице – поступок, достойный наркомана... А еще, кажется, становится ясно, какого рода разговор линейного продюсера подслушала Царева. Вероятней всего, Елисей говорил со своим дилером. Тот, видимо, поручал ему в Питер посылочку доставить, а Ковтун не справился. Было от чего последнему запаниковать – да и начать убивать тоже...»

На вслух журналист произнес:

– Если наркоман режиссера убил, почему ж он тогда порошок свой у того не забрал?

– Откуда вы знаете, что НЕ забрал? Вы что, после убийства в вещах Вадика рылись? Героин у него видели?

– Да нет...

– Так, может, наркоман свое зелье после убийства успел стащить, а?

Репортер пожал плечами и перевел разговор на другую тему.

– Знаете, – молвил он, – у меня идея одна появилась... Но мне нужен помощник. Придете на помощь следствию?

– Тоже мне, следствие! – фыркнул Аркадий Петрович. – Привал дилетантов.

– Значит, не поможете?

– Говорите, что вы хотите сделать, а я посмотрю.

Глава шестая

Флешбэк-4. Аркадий Петрович Старообрядцев

Мы знакомы с ним... Да что там говорить! Практически всю нашу жизнь знакомы. Впервые судьба нас с Прокопенко свела в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Получается, больше тридцати лет назад. Он тогда говорил о себе словами Маяковского: «Мир огромив мощью голоса, иду – красивый, двадцатидвухлетний». А мне Вадик виделся тогда, простите, сосунком. Тем более, что ему двадцати двух-то даже и не было. Дьявольски красивый мальчик с румянцем во всю щеку, с наивными, широко раззявленными глазками и юношескими редкими мягкими волосиками на месте усов, которые он постоянно пытался теребить и подкручивать. Конечно, самомнение у него было высочайшее. Он ни секунды не сомневался, что заткнет за пояс и Вайду, и Куросаву, и Бергмана. Не говоря уж о Тарковском.

Однако, что там говорить, основания высоко ставить собственную юную персону у Вадика имелись. Не всякий даже бесспорный талант поступит на режиссерский факультет ВГИКа сразу после школы, с первой же попытки. От армии он отмазался, хоть это тогда не было еще в нашем отечестве широко принято, – талантливо просимулировал какую-то смертельную болезнь и был комиссован вчистую, при том, что здоровьем отличался отменным. Великолепная память, быстрота реакции, умение учиться и, главное, очевидный талант ярко выделяли его даже на фоне непростых однокурсников. Во всяком случае, его мастер в нем души не чаял. И когда пришла пора снимать дипломный фильм, прокопенковский руководитель курса обратился именно ко мне, чтобы я помог Вадику, причем не только операторской работой, но и советами. Конечно, снимать студенческий дипломный фильм – совершенно не мой уровень, но мастеру отказывать мне было неловко: он много сделал и для советского кино, и (что в данном случае сыграло главную роль) для меня лично. И я скрепя сердце согласился.

В ту пору я считал самого себя настоящим мэтром. Да и был фактически! Мне исполнилось тридцать восемь, и только как главный оператор я снял две документальные ленты и шесть игровых картин. Побывал со своими фильмами и в Каннах, и в Венеции, а также на более мелких фестивалях и премьерах в самых разных землях. Главным образом ездил, конечно, в страны социалистического лагеря, но и капстраны повидал тоже. Меня уважали в киношной среде. Заполучить меня на картину для многих режиссеров считалось удачей. Короче говоря, я себя в ту пору видел настоящим художником, причем, конечно, с гораздо большим основанием, чем юный Вадик. Внешность моя соответствовала сущности. По столице я разгуливал в каплевидных фирмовых очках, джинсах «Ливайс», итальянских мокасинах, замшевой куртке. Ездил на бордовых «Жигулях» последней модели.

Да, да, молодой человек, я постараюсь покороче, но ведь это важно! Для понимания наших с Прокопенко отношений весьма существенен, как говорят теперь, бэкграунд. Или, по-русски выражаясь, общая атмосфера.

И так мы с Вадиком сошлись. И оказалось, что мы с ним весьма схожи. Многим, кроме возраста: и амбициями (которые у меня уже были, правда, в определенной степени удовлетворены), и биографией. Оба, что называется, выбились из грязи в князи: из коммуналок и бараков, без гроша за душой. И еще Прокопенко польстил и даже удивил меня тем, что при первой же встрече не стал со мной петушиться (что свойственно молодым представителям творческих профессий), мериться талантом и знаниями, а вроде бы сразу и безоговорочно признал мое первенство и авторитет. Называл он меня исключительно по имени-отчеству. Я бы сказал, вел себя со мной даже чуточку подобострастно. Теперь-то я понимаю: то была лишь игра, и в душе Вадик, конечно, продолжал считать себя, и только себя, непревзойденным гением. В ту пору я оказался просто нужен ему – посему парень ко мне и подлащивался.

Я уже говорил: у него была потрясающая память. Он помнил многие великие фильмы (точнее, те, которые сам считал великими) чуть ли не дословно или даже покадрово. Кстати, мне польстило, что среди них оказались и две моих картины. Да и вообще его киношная эрудиция оказалась небывалой. Кажется, не было ни одной ленты (даже из запрещенных к прокату в СССР), чтобы он ее ни видел. Его сокурсники (он мне рассказывал) даже попытались однажды разыграть его: принялись рассказывать о неком фильме, якобы снятом во Франции в 1936 году. Они проработали в своей легенде все: от имени режиссера до исполнителей второстепенных ролей и композитора, – однако Вадик раскусил их, лишь узнав о творцах ленты и начав слушать сюжет картины. А потом авторитетно, по пунктам, доказал, почему во Франции в тридцать шестом подобный фильм никак не мог быть снят: режиссер ленты был в то время занят на другой картине, исполнитель главной роли в ту пору уже уехал работать в Голливуд – и так далее. Короче, во всем, что касалось кино, Прокопенко был докой.