Горбатые мили - Лев Черепанов

— Триста, — услышал, когда над ним с коротким гудом выгнулась первая ступенька. Переспросил без необходимости:

— Триста? А-аа!

Или круглые величины вызывали в нем недоверие? «Нонна, — растянул ее имя. — На сколько же ты младше меня? Триста и семнадцать?.. Неглубоко. То есть да», — все перепутал…

Каков в деле Зубакин, знало все побережье Дальнего Востока. Когда на одной и той же банке сходились траулеры, он хапал рыбу, а все только мочили тралы, позорились: пристраивались к нему, заходили в кильватер.

— Выпустить ваера на…

«Неужто из-за них упустили окуней?» — поплелся за Зубакиным старший помощник Плюхин, утешая себя тем, что в списке судовых ролей занимал место за цифрой «два» и, следовательно, с него спрос только во вторую очередь.

— Не носитесь вы, как только что подрезанные, — подкинул Зубакин добытчикам.

Им это понравилось: «Такой же ты! Твой крик — к рыбе, давно подмечено».

Капитан сгустком вихря влетел в ходовую рубку. При виде его рулевой распрямился перед курсовым компасом, вперил взгляд в простор за носом траулера, что стлался вроде бы уже не так; с приходом Зубакина напоминал щедрую скатерть-самобранку. Сам Зубакин этого конечно же не заметил. Вообще, он придавал значение только конкретным вещам, ощущаемым… «Хороша Нонна. Вся из округлостей — упитанная нерпа. Глупо упустить…» Скособочился над торчащей вверх трубой глубинного локатора, в основании которой, на отблескивающем, как океан, экране, билась, никуда не убегая, зеленоватая змейка. Окуней — зеленоватых же, как змейка, всплесков над погруженным в мрак недоступным дном с пурпурными хищными зазубринами и глубокими черными обрывами не было.

Металлически щелкнул переключатель — площадь обзора уменьшилась. Как будто золотой рыбкой вольно и невидимо плыла Нонна в перенасыщенной синью глубине, готовая с дуру или еще почему вильнуть не туда, к другому.

Зубакин скомандовал.

Старший механик Ершилов бросился к машинной шахте; на руках, по поручням, не задев ногами ступенек трапа, как исполнительный юнга, скатился вниз, подменил у главного дизеля своего помощника. Зельцеров еще быстрей — вприпрыжку понесся осмотреть фабрику: все ли безупречно настроили мастера к приему улова? Старший электромеханик Бавин, самый начитанный в экипаже и дерзкий, любил показывать многие степени своей независимости. А тоже не усидел у второго штурмана Лето, подстраховал вахтенного у главного распорядительного щита: вокруг него сбились в кружок практиканты. Впрочем, все постарались обеспечить в работе вверенных служб надлежащую ладность, чтобы в конечном результате сделать фактом обмозгованный Зубакиным маневр.

Кто бы взялся доказывать, где кончался «Тафуин» и начинался Зубакин? Разве не входили частью в того же Зубакина все, кто держал рычаги и штурвалы. Стоило ему только подумать что-то сделать, тотчас же то, чему полагалось, приходило в движение «от» и «до», без малейших опозданий. Этот исключительно отлаженный организм — капитан, экипаж, траулер — существовал как единое целое, имел нападающе мыслящий мозг-распорядитель и точных исполнителей команд.

А вот Назар не нашел, чем ему заняться. Совершенствовать руководство не требовалось, создавать условия для проявления инициативы снизу — тоже… Он перебросился с Плюхиным двумя-тремя словами у третьего бота. Удостоверился, что в рыбцехе не произойдет никаких заминок и сбоев. Черкнул себе в блокнот, кто заслужил общественное признание и за что. Позвонил Диме, чтобы подготовил технику для записи устной газеты, и просунулся в ходовую рубку, точно так же, как в свое время на рацию, — боком.

Капитан отпрянул от гидролокатора, снова вернулся к нему, поискал верньер контрастности, повернул его и прошмыгнул к стойке управления шагом гребного винта. Ему думалось о Нонне так же легко и приятно, как само собой отыскивались в ней новые, ранее не учтенные достоинства. Тут же извинил ее за страсть к живописи. «Пройдет она», — усмехнулся, представив, как Нонна сосредоточится на семье. Рывками послал рычаги вперед, по ходу траулера. «Не просто у меня… — вгляделся в северную оконечность Онекотана. — Грубые чувства — одно. Нонна, оказывается, ниспослана мне. Это главное. Я везучий».

С пылом способного дать победу Зубакин перенесся в приближающееся будущее и пригрозил окуням:

— Вы там расплодились, вымахали за восемь-девять лет, а «Тафуин» зацапает всех вас за каких-то двадцать — тридцать минут.

Когда он, подвижный, более, чем обычно, оживленный, утвердился у стойки локатора, третий радист, озираясь, вложил в руки Назару сложенную вчетверо радиограмму:

— С берега…

— Читайте, — сухо сказал Назар.

— Капитану… Копия первому помощнику… Предлагаем прислать объяснительную об отходе, а также о списании Малютина. Подписи заместителя начальника управления и секретаря парткома.

Затем первый помощник получил еще одну радиограмму, частную. С «Тафуина». «Мама, почему молчит Ольга? Навести ее, радируй».

«Ольга — невеста Зубакина…»

— А что?.. — прикинулся простаком Назар. — Зачем мне это?

8

Капитан-победодатель яро, с такой силой вцепился в эбонитовую, отполированную рукоять на стойке управления шагом гребного винта, как будто в самом деле сжимал вместе с ним, держал в своем крепком кулаке весь траулер, а заодно с ним все думы и мечты, неустойчивые эмоции не всегда в открытую любимого им «полосатого населения».

Справа по курсу, напротив вулкана, что поменьше, беспрестанно взмывала пестрая, охваченная стайным экстазом чаячья пурга. Зубакин по поведению ластоногих определял взятые окунями преимущественные направления. Во всем: в траулере и в том, что с ним соприкасалось, — витал он как могущественный, уверенный в себе дух.

— Эге, — услышал Назар в капитанском голосе мстительную предудовлетворенность. — Львы туда повернули. Возьмем поправочку. Рулевой!..

Последовала лаконичная, всего в три слова, корректировка курса.

— …градусов! — Только последнее слово Зубакина удержалось в сознании Назара, очень недовольного собой. «Кто я? Возьмем… отвлеченно. Какой-то специалист… Он с головой окунается в свое, в облюбованное. Поэтому действительно чего-то добивается, работая в строгих пределах, не разбрасываясь. Такой знает много о немногом. А как быть мне? Устроит ли знать понемногу о многом? В чем отличие многогранности от расхожего дилетантства?»

— Постой, — оттеснил его от машинного телеграфа капитан и повел бронзовую ручку со стрелкой вправо до сектора «Малый ход».

Назару становилось невыносимо. «Наш конек ясно что, опыт. А вместе с тем ничего… не продвигаться от освоенного дальше? В таких обстоятельствах оказывается чрезвычайно значительным, найдется ли достаточно самого заурядного мужества — качества уже не интеллекта, а души?»

Осведомленность первого помощника особого рода. Назару казалось, что знал, как станут развиваться события. Затем к вроде бы вполне обоснованной уверенности в том, что нет никаких омрачающих факторов, примешалась не то растерянность, не то еще что-то посложнее, повергающее в грусть. На его передовом траулере всех волновало главным образом повседневное: чего сколько вырабатывается. Славилась производительность. Никто не помышлял, какой труд? Одухотворенный ли? Считали: вмещались ли в контрольные отрезки времени тонны. А существовали или нет производственные отношения — не интересовались. Тем более тем, какими они были, не имеющие вещных показателей, учитывающиеся опосредственно, опять же по производительности.

Как же могли совершенствоваться производственные отношения? Только объективно? Потому-то все относящееся к сфере производства было одно, а кодекс чести, благородство, чуткость — как на другом географическом полюсе.

Испытывая жесточайший приступ саморазоблачения, Назар закрыл за собой двери ходовой рубки, миновал первый бот, второй.

По-домашнему уютная Нонна, единственная виновница перемены с капитаном, примостилась с мольбертом рядом с трапом на промысловый мостик. Краски и кисти лежали на ящике из-под консервов.

— Есть… — зафиксировала захватывающий момент…

На слип, на избитую наплавами-кухтылями и не везде блестящую дорожку взгромоздился в чем-то непохожий на себя трал, слишком тупорылый, раздутый. Ему как будто вздумалось посмотреть, на что тратили себя добытчики. Где-то глубоко в нем гукнули все враз, мертвые и живые, до неузнаваемости перекореженные окуни, цвиркнули протяжно, изнутри вдавленные в белые ячеи, выбросили фонтанчики крови и, не опоздав ни на секунду, салютуя им, из-под промыслового мостика вверх, к Зубакину, полетели раскрученные шляпы-зюйдвестки.

— Живем, ребя! — исступленно закричал рулевой с бородой викинга.

— Ура-а! — сграбастал Клюза, заприплясывал старший электромеханик Бавин.