Укрощение королевы - Филиппа Грегори

– Хорошо, что ты чудесно выглядишь, – коротко говорит Генрих, пока мы медленно проходим в распахнутые двери. Он немного морщится при каждом шаге, потому что нога все еще болит. – Мало просто быть королевой, надо еще выглядеть ею. Когда люди приходят, чтобы увидеть нас, они хотят увидеть пару, стоящую недосягаемо выше их, чье величие превосходит их понимание и самые смелые мечты. Они хотят испытать потрясение, и наш образ должен быть для них чем-то великим, возвышенным, божественным.

– Я понимаю.

– Я – величайший человек королевства, – просто говорит Генрих. – Возможно, и мира тоже. И люди должны понимать это в то же мгновение, как увидят меня.

Весь двор ждет нас в парадном зале, чтобы поприветствовать. Я улыбаюсь дядюшке, который скоро станет пэром, и брату, который благодаря мне будет эрлом Эссекса. Все мои друзья и родственники, разбогатевшие под моим покровительством, приехали сюда на Рождество вместе с другой знатью – Говардами, Сеймурами, Дадли, – восходящими именами, такими как Томас Ризли, его друг и соратник Ричард Рич, и другими придворными в ярких алых и пурпурных одеждах. Стефан Гардинер тоже тут, почти без следа переживаний от расследований архиепископа Кранмера. Он кланяется мне, и его улыбка источает уверенность.

– Я сделаю тебя королевой Англии, – тихо говорит мне Генрих прямо на ухо. – Ты будешь смотреть на всех этих вельмож и богачей и осознавать, что ты можешь приказывать каждому из них, потому что стоишь выше них. Ты – моя жена и помощница, Екатерина. И я превращу тебя в величественную и могущественную женщину, истинную жену короля, величайшую женщину Англии, ровню мне, величайшему из мужчин.

Эти слова я не могу скромно отклонить, потому что чувствую холодную решимость, светящуюся в его глазах. Это слова любви, но сказаны они жестко.

– Я стану вашей женой во всем, – обещаю я. – Я обещала вам это, и я сдержу свое слово. И стану королевой этой земли и матерью вашим детям.

– Я сделаю тебя регентом, – заявляет он. – Ты станешь повелевать ими. Станешь повелевать всеми, кого ты тут видишь. Ты сможешь крепко держать их в своих руках.

– Я буду править, – обещаю я. – Я научусь управлять, как это делаете вы.

* * *

Двор приветствует меня и признаёт меня королевой. Я даже могу вообразить, что я – единственная королева и до меня не было никого. В свою очередь я приветствую двух детей, принца Эдварда и леди Елизавету, и ввожу их в королевскую семью, в которой у них по большому счету никогда не было места. Я присоединяю к нам и племянниц короля: леди Маргариту, дочь сестры короля, королевы Шотландии, и маленькую леди Джейн Грей, внучку его сестры, королевы Франции.

Принц Эдвард представляет собой очаровательную смесь педантичного следования этикету и стеснительности. С самого первого дня жизни его воспитывали в осознании того, что он – сын Тюдора и наследник короля и что на него возложены все надежды королевства. Елизавета же, напротив, никогда не была уверена в своем положении в королевской семье: ни ее имя, ни ее будущее не были определены. С казнью ее матери она буквально за одну ночь пала с высоты положения возлюбленной принцессы, к которой обращались не иначе как Ваше Высочество и проживавшей в собственном дворце, до положения пренебрегаемого всеми бастарда, к которой обращались как к леди Елизавете. И, если кому-нибудь удастся доказать все еще звучащие при дворе слухи о том, кто настоящий отец девочки, она немедленно превратится в сироту по имени мисс Смитон. Говарды должны любить и оберегать ее как родную дочь королевы из рода Болейн, их родную кровь, но, когда король начинает считать нанесенные ему обиды, герцог с сыном не спешат приближать к себе живое напоминание о том, что они сами имели некоторое отношение к одним из самых болезненных из них. И действительно, к чему напоминать королю о том, что они сами уложили в его постель нескольких девушек из семьи Говард, причем две из них попали на трон и потом прошли через муки отчаяния, бесчестия, а затем и приняли смерть? Поэтому Говарды и решили оказывать протекцию или отдалять девочку от себя по мере того, как это соотносится с их интересами.

Ее не удастся выдать замуж ни за кого из заграничных принцев, потому что никто не уверен в том, действительно ли она приходится дочерью королю. Ей никто не может оказывать приличествующие почести, потому что никто не знает, как к ней обращаться – принцесса или леди Елизавета. Никто не любил эту девочку, кроме ее няни и леди Марии, и ее единственным убежищем, где она могла бы спрятаться от страха и чувства одиночества, были книги.

Я всем сердцем сочувствую этому ребенку. Когда-то я тоже была слишком бедной, чтобы составить хорошую брачную партию, и я тоже обращалась за советом и поддержкой к книгам. Как только она приезжает, я распоряжаюсь, чтобы ей выделили спальню рядом с моей, держу ее за руку по пути на утреннюю службу и стараюсь проводить дни вместе с нею. Она отзывается с явным облегчением, словно всю свою жизнь ждала ту, кто станет ее матерью, – и вот наконец появилась я. Она читает со мною и слушает со мною проповедников, которые приезжают из Лондона, и даже иногда участвует в обсуждениях этих проповедей. Она обожает музыку, как и все мы, любит красивую одежду и танцы. Постепенно я получаю возможность учить ее, потом, спустя несколько дней, шутить с нею, баловать ее, объяснять ее ошибки и молиться с нею. Спустя еще немного времени я уже целовала ее лоб по утрам и по-матерински благословляла на ночь, даже не задумываясь о том, что делаю.

Леди Мария вошла в это рождественское семейное единение с осторожностью человека, привыкшего опасаться всех и вся после изгнания ее матери. Но со временем стало казаться, что все это время она жила на одном дыхании, боясь выдохнуть, а теперь наконец задышала полной грудью. Наконец-то она знает свое место и живет при дворе, занимая уважаемое положение. Я даже не думаю пытаться заменить ей мать, это было бы смешно: мы с нею почти одного возраста. Но мы можем стать почти сестрами, любящим окружением для двоих младших детей, отвлекая и утешая короля и следя за тем, чтобы Англия продолжала хранить союзнические отношения с Испанией, где живет родня Марии. Я поддерживаю реформы Церкви, которые одобряет ее отец. Изначально она была сторонницей возвращения Церкви под руку Рима, но мне кажется, что, чем больше она слышит философов, желающих вернуть Церковь к прежним традициям, тем больше будет задаваться вопросами об истории папства и о том, что привело Церковь к распаду и потере доверия. Я верю, что Слово Божье для нее не пустые символы, украшающие церкви и монастыри, не бессмысленные ритуалы, использующиеся для ослепления необразованного люда, который не умеет читать и думать самостоятельно. Когда Мария задумается об этом, как думаю я, она непременно станет сторонницей реформ.

Несмотря на то что мы расходимся во мнениях по некоторым вопросам, она каждый день приходит в мои покои, чтобы послушать проповедников. На время празднеств я выбрала темой любимые псалмы покойного епископа Фишера, что стало своеобразной иллюстрацией сложного пути, по которому мне приходится сейчас идти: исследование и испытание. Епископ, причисленный к лику святых, великолепный писатель, умер за дело римской церкви, отказавшись повиноваться королю. Он был исповедником Екатерины Арагонской, матери Марии, поэтому она уважает и помнит его.

Многие из его единомышленников теперь стали любимыми королевскими советниками, поэтому сейчас снова стало возможно читать книги епископа.

Мой олмонер[8], епископ Джордж Дэй, служил у Фишера капелланом и обожал его. Он по сей день читает из его коллекции псалмов на латыни, и никто не сможет оспорить тот факт, что эти слова Господни были удивительным и прекрасным образом переложены старым епископом с языка оригинала – древнегреческого. Он словно оставил нам прекрасное наследие, сделав этот перевод, и сейчас мы с фрейлинами, проповедниками, леди Марией и даже маленькой Елизаветой трудимся над переводом этих псалмов на английский язык. Язык, с которого мы переводим, настолько хорош, что мне кажется чудовищной ошибкой то, что слова этого святого человека могут читать лишь те, кто понимает латынь. Мария согласна со мной, и ее увлеченность, и развитость ее речи превращают каждое утро в исключительно интересное времяпрепровождение не только для меня одной, но и для моих фрейлин.

Мой пасынок Эдвард стал моим любимцем, его обожает весь двор. Он разговаривает с забавной подчеркнутой вежливостью, скован правилами этикета, но тем не менее жаждет, чтобы его любили и баловали, играли с ним и щекотали, как с любым другим нормальным ребенком. Медленно, очень постепенно, через игры, прогулки и смешные шутки, через совместные уроки и развлечения он учится легкости в общении со мной. Я обращаюсь с ним так же, как обращалась с двумя другими пасынками, детьми лорда Латимера, когда они находились под моей опекой, – с нежностью и уважением. Я никогда не пыталась заменить им мать, которую они потеряли, а лишь любила так, как могла бы любить она. До сих пор Маргарет Латимер зовет меня «леди мать», и мы часто переписываемся с сыном Латимера. Поэтому я уверена в том, что сумею окружить королевских детей материнской любовью. По моему представлению, мне стоит обращаться с принцем Эдвардом с легкостью, которая присуща любящим семьям, чтобы он смог научиться мне доверять.