Орда встречного ветра - Дамазио Ален

— И она упала?

— Да. Упала. В тридцати семи метрах от линии дисквалификации.

691

— А… другие кандидаты… удалось выяснить…

— Вот как Голгот стал нашим Трассером. Можете думать что угодно после этого. Что он убийца, сумасшедшим, что хотите. Но я его уважаю. Меня не обучали в Кер Дербане, меня не отрывали от родителей в пятилетнем возрасте, мне не укрепляли мышцы ног, колотя по ним железной палкой. Я не видел, как на моих глазах умирает родной брат из-за бессмысленной суровости моего собственного отца. Я не знаю, кем бы стал на его месте. Был бы я вообще еще жив. Я его не прошу похлопать меня по плечу, когда еле плетусь за ним. Я вообще его никогда ни о чем не попрошу. Мне хватает того, что он жив.

∫ Притащились наконец. У всех троих мины кислые, а мне от этого только снова паруса надуло. Ужин уже давно в разгаре: сервал на вертеле, фрукты и зерна, немного горячего хлеба, который испекла Каллироя. И главное — вино, бутылками, кувшинами, штофами, целые ведра вина, которые мы понатаскивали из деревушек. Крепкое вино, настоящее пиршество. Это был приятный вечер, светлый, усеянный звездами, он просто не мог закончиться иначе, чем сказкой трубадура. Караколь дал себя поуговаривать (слишком долго, как обычно), затем пошел к саням и принес пару инструментов. Отчертил на земле место для представления, разворошил горящие поленья, раздвинул их по сторонам, чтоб лучше было видно, и сел. Мы, как всегда, расселись вокруг центрального костра подковой, напротив него. Кориолис украдкой подвинула Степпа, чтобы сесть рядом со мной, затем устроилась между моих ног, опершись спиной мне о грудь, сомкнула руки на моих руках, ничего не говоря, тихонько вжалась в мои объятия. (Ее локоны пахли костром.) И меня унесло куда-то вверх, я воспарил над цирком, наполненный ею (делая в воздухе

690

всякие выкрутасы), заливаясь внутри смехом, не в состоянии поверить в свое счастье.

— Все, что есть в этом мире, сделано из ветра… Твердое состоит из медленно текущего жидкого. Да-да! Жидкое — из плотного воздуха, более густого, вязкого… Кровь образуется из свернувшегося огня, а огонь из фёна, скрутившегося клубочком в вихрь, завивающийся спиралькой меж поленьев… Вся наша вселенная существует лишь благодаря размеренности и протяжности, по воле медлеветра… Но, чтобы вы могли меня понять, придется мне вернуться на зарю времен…

) Караколь поднял свой ветровой посох и завертел им над головой, точно то был воздушный винт. Дерево угрожающе засвистело в его руках. Всего две фразы, и вот он уже в игре:

— Вначале была скорость — полотно из тончайшей молнии, без цвета и текстуры. Она разрасталась, стремясь из сердцевины вдаль, по расстилающемуся под ее полетом простору. Имя ее было чистветер! Чистветер не имел никакой формы: то была скорость, сплошной неумолимый бег. Ничто было не в силах выжить в этом ветре. Но настал момент, когда от натяженья полотнище лопнуло, открыв тем самым эру полноты и пустоты, мир разрозненных ветров. Ветры неотвратимо сталкивались, состязаясь в своей мощи, порою суммируя ее, порой взаимоуклоняясь и взаимоукрощаясь… Так появились первые вихри, так началась эпоха замедления. Из этого хаоса тягучей материи, замешиваемой лопастями воронок, стали выделяться завитки медлеветра, стал образовываться космос пригодных для жизни скоростей, из которого мы все берем начало. Из медлеветра, столь многообразного по своему генезису, из несметного количества наслоившихся

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})689

друг на друга медлеветров, вышли те формы, которые так пропивают нашу жизнь: почва под ногами, скалистая твердь, безупречный овал куриных яиц!

Караколь, по своему обыкновению, замолк на несколько мгновений. Он смерил взглядом убаюканную его словами Орду, вслушался в степенность тишины и подбросил в костер пучок травы. Наши лица на миг осветились, и рассказ продолжился:

— Но нет, нам слишком мало того чуда, что мы просто можем жить. Что для того, чтоб уберечь наши кости, нам дан довольно неплохой мешок из кожи, что он дышит, что в нем бьется сердце, не разрываясь от каждого удара! Так чем же мы так недовольны? Тем, что наш мир еще слегка кружится, что не вполне затихли бури меж холмами, служащие нам укрытием? И на кого мы ропщем? На ветер, надо же, на медлеветер, который весь и так на издыхании, ослабший, еще слегка метет равнины, поднимая в воздух горсть песка… Мы ропщем, не понимая того, что этот самый ветер в начале всех начал был быстрее света! Чистейшая молния! Невыносимый. Так будьте же почтительнее к шквалам. Они есть ваши отцы и матери. Не забывайте, земля, что кажется вам столь надежной под ногами, была здесь не всегда, а проказник-ветерок, что так любит тормошить вас спящих, пришел сюда не сразу, баламут. Вам следует запомнить и научиться чувствовать, что ветер был началом. А земля и вместе с ней все то, что мыслит себя здесь сегодня самородным, все было соткано из его порывов. Движение создает материю. Ручей творит свой берег. Своей водой он точит камень! А рыба, уж поверьте мне, не что иное, как простая горсть воды, замотанная в тюрбан…

Вокруг костра утяжеленный вином сон наделал темных дыр во внемлющем цилиндре. Над скоплением лежащих

688

тел, однако, возвышались отдельные еще бодрствующие фигуры, в вечерней свежести мерцали радужки открытых глаз. Почти одновременно со мной поднялись Пьетро и Голгот, предчувствуя, что Караколь задумал очередную загадочную паузу. Голгота больше остальных злил этот вечно изломанный ритм, и он нередко покидал нас посреди рассказа, чтобы пойти размять ноги. Но сегодня он был не настроен позволять Караколю говорить что вздумается, а потому при каждой высказанной вольности он, качая головой, ругался, но речь не прерывал. Ему, видимо, и самому не меньше нашего было интересно, какое продолжение придумает наш трубадур для своей карнавальной космогонии… Однако запрятанное внутрь чувство гнева, разгоряченное вином, казалось, все же брало верх. Голгот несколько раз пнул ногой по кучке песка и, не дожидаясь, пока Караколь возобновит рассказ, спросил:

— Ты тут голосишь, что все произошло из ветра. Ну и откуда этот ветер взялся? Куда его несет?

— Из ниоткуда и в никуда. Он проходит. Он раздувается в средине космоса, он веет через звезды и сдувает Млечный Путь!

— И что тогда на Верхнем Пределе? Голая девка с вентилятором в руках? Дыра небытия с лопатой внутри и надписью «Копай!»?

— Ничего. Там ничего нет. Нет Верхнего Предела. Нет начала ветра. Земля не имеет конца. Ветер никогда не начинался. Все течет, продолжается…

— Ты что, правда идиот, что ли?! — заорал Голгот в сильнейшем приступе бешенства и швырнул ему в лицо песком.

Но Караколь лишь закрыл глаза, улыбнувшись, и продолжил свою болтовню под заинтригованное молчание фаркопщиков. Мы совершенно опьянели от вина и

687

нежности, так что для прирожденного рассказчика, каковым был Караколь, не составляло никакого труда удержать нас у костра:

— Видите этот огонь? Обломки скал вокруг, которые его оберегают? Так вот, все это пронизано одним потоком, одной невидимой, подвижною струей, что разгоняет корабли и истощает наше терпение и веру в мечту. Камень есть свернутое пламя, попавшееся в оболочку тени. Само же пламя подобно ветру в том, как безмерны его скорости, как поглощает и присваивает все то, что на его пути, чем движет и чему дает покой, поскольку ни одной жизни — и и этом весь секрет — ни одной жизни не удержаться там, где нет покоя форм и постоянства почвы. Степп прекрасно это знает: даже куст пылает втайне. А камни, если только внимательно на них посмотреть, вибрируют. А, Тальвег?