Мушкетерка - Лэйнофф Лили

Я покачала головой, а мир вокруг меня тем временем наконец обрел устойчивость.

— Погоди, что ты там сказала насчет левой руки виконта?

— Указательный палец его левой руки… точнее, то, что от него осталось!

С этими словами она открывала дверь в мою комнату, поэтому не видела выражения моего лица. А что, если бы на нее положил глаз кто-то более могущественный? Кого ей пришлось бы убить, чтобы отвести беду от Ордена? Мадам де Тревиль была под защитой Мазарини — наверное, он распространит свое покровительство и на нас, если потребуется… ведь так? Куда ему деваться. Мы его последняя линия обороны, последний оплот на страже короля.

— Хотелось бы мне, чтобы время от времени мне назначали в качестве объекта красивого, энергичного молодого человека… Может быть, солдата — хотя что солдату делать на светском вечере… — Тут Теа указала на мой дорожный сундук, обвела жестом комнату, а затем рухнула в кресло. — Любопытно, а кого из аристократов назначат тебе?

Я прикрыла глаза, и перед моим внутренним взором промелькнуло лицо Жака. Доброе лицо, за которым скрывались острый язык и колючее сердце.

Чтобы не отвечать на вопрос, я взялась распаковывать сундук. Но когда я стала вытаскивать свой плащ, он показался мне каким-то незнакомым на ощупь, на вес. Когда на него упал свет, я ахнула. Пыльно-голубая шерсть с серебряной подкладкой, имитирующей шелк. Крошечные лилии, вышитые золотой нитью, украшают подол. Точь-в-точь как папин мушкетерский плащ! Вот почему я не нашла его в отцовском шкафу: должно быть, мама взяла его в качестве образца. Я прижала плащ к груди.

Теа наклонилась, чтобы рассмотреть получше:

— Какая красота!

Пусть мама считала меня слабой, больной, сломанной. Плащ этого не изменит. Но начало положено — начало перемирию. Это перемирие было соткано из папиных воспоминаний, прошито нитями его историй. Может, я и докажу ей, что я на что-то гожусь. Однажды.

— Таня… Я хотела сказать… то есть я пыталась сказать, что мне очень жаль. Насчет твоего отца. Я не хотела тебя расстроить. — Слова Теа вырвали меня из размышлений. Она прикусила губу. — Портия права: не у всех было такое детство, как у меня. Я понимаю, что мне повезло.

— Я знаю, что ты ничего плохого не имела в виду, — ответила я. Лицо Теа было прикрыто локонами. — Спасибо тебе. — Я с усилием сглотнула, пытаясь не рассыпаться в благодарностях за то, чего Теа в действительности не делала. Я на земле, скорлупки разбитых яиц, смех Маргерит и ее глумливое лицо, склонившееся надо мной; я заморгала. — Спасибо за то, что ты сказала о моем отце, да и вообще — спасибо. За теплый прием.

Сегодня я впервые ощутила в самой глубине груди, под ребрами, проблеск надежды, что в мире существуют люди, помимо моих родителей, которым есть дело до меня и того, что я чувствую, — не друзья, таких фантазий я не могла себе позволить, но люди, которые понимают, что я могу быть сильной и в то же время мне нужна помощь.

Теа просияла:

— Я так рада, что ты здесь! И Портия рада, и Арья тоже, хоть она и не говорит об этом. Мадам де Тревиль была права.

Мои пальцы сжались на изголовье кровати, я опустила голову:

— Права насчет чего?

— Она сказала, что с тобой стоит попробовать. Что Ордену просто необходима еще одна опытная фехтовальщица.

— Но ты меня совсем не знаешь, — запротестовала я. Мне хотелось задать ей так много вопросов, но я устала. Ее присутствие ощущалось как раздражение на коже. Как я могла бы это объяснить? Что я благодарна ей за гостеприимство, за доброту, за то, что она поддержала меня, хотя мы только познакомились, но наступил момент, когда моя усталость достигла кульминации и даже слушать ее мне было мучительно? Нет — она подумает, что я сочла ее надоедливой.

Теа ухватилась за столбик кровати слева от меня, повернулась вокруг него, вытянув руку, и ее глаза оказались прямо напротив моих.

— С того момента, как ты приехала, все кажется таким… правильным. Как будто все встало на свои места. Цифра четыре всегда нравилась мне больше, чем три.

Именно об этом мечтал мой отец для себя, и этого он хотел для меня. Именно это он предназначил для своей наследницы. И если благодаря этому я смогу фехтовать, если я смогу принять участие в чем-то важном, может быть, окажется, что я делаю это не только ради отца. Может, мне и самой это придется по душе.

— Да, — согласилась я, хотя ее слова не полностью отражали мои чувства. Мне все еще недоставало уверенности. Твердого знания, что в один момент, когда у меня закружится голова, все эти добрые намерения не исчезнут. Да, я упала в обморок у них на глазах, но они еще не видели, как трудно мне вставать каждое утро, как я хожу вдоль стенки, как ноги могут неожиданно подвести меня. Они не захотят иметь со мной дела — как этого можно захотеть? — если узнают, что головокружение никогда не покидает меня полностью. Мне не видать того, что было у отца, — яростной, незыблемой взаимной преданности его мушкетеров. Их братства. Перед глазами пронеслось лицо Марегрит, и я сглотнула. Сестринство — не для таких, как я.

— Да, — повторила я. — Наконец-то мы вместе.

Следующие несколько дней прошли в круговороте занятий. У меня практически не оставалось времени, чтобы расспросить мадам де Тревиль об отце, да я и сама пока не готова была расспрашивать. Для начала я хотела доказать, что она не ошиблась, приняв меня в Орден. А когда она убедится, что мне можно доверять, она наверняка не откажется ответить на несколько вопросов и связать меня с кем-то из высшего руководства мушкетеров. А может, кто-то из них придет обсудить с мадам доказательства, собранные для Мазарини. И все же мне было непросто сосредоточиться на разучивании новых шагов — будь то для фехтования или для модных в этом сезоне танцев, — когда подруга детства моего отца была так близко.

По утрам мы всегда занимались фехтованием, а прочие занятия выпадали на послеобеденное время. Я привязывала к лодыжкам камни и поднимала ноги до тех пор, пока мышцы не начинали молить о пощаде. Отрабатывала удары на манекене до тех пор, пока рука не начинала отваливаться. А после мадам де Тревиль заставляла меня делать упражнения, в которых можно было обойтись без рук.

Это было совсем не похоже на уроки с отцом, который терпеливо учил меня держать шпагу так, чтобы клинок и большой палец, прижатый к рукояти, смотрели в одном направлении, как стрелка компаса всегда указывает на север. Который следил за расстоянием от кончика большого пальца до гарды и за тем, чтобы остальные пальцы находились под прямым углом к большому, расслабленно и свободно обхватывая рукоять, будто кулак, готовый к удару. Это не было похоже на уроки, где единственным наказанием за ошибки было чувство вины за то, что я не оправдала его ожиданий, и лишний час, проведенный за вышиванием.

Здесь ставки были гораздо выше. Я должна была не просто сохранить лицо перед папой и Бо, я должна была не осрамиться перед Портией, Арьей и Теа, я должна была показать все лучшее, на что способна, под ястребиным взором мадам де Тревиль, устремленным мне в затылок. А когда она решит, что я готова, ставки только возрастут — и тогда я буду нести ответственность за жизнь королевских особ и за судьбу всей страны.

Я должна была доказать, что достойна. Достойна ее помощи в моих поисках папиного убийцы.

Первые несколько дней меня не допускали к схваткам. Я давно привыкла быть лишь наблюдателем — да и как иначе, учитывая, что в иные дни я не могла устоять на ногах и годилась лишь на то, чтобы смотреть, как отец выполняет идеальный выпад, в котором обе ноги отрываются от пола в стремительном движении. Это был почти полет. Он прекратил делать этот выпад, когда понял, что я никогда не смогу его повторить.

В общем, я привыкла смотреть и ждать. Но это давалось мне отнюдь не легко.

Когда мне наконец доверили взять в руки клинок, мадам де Тревиль отнеслась ко мне со всей возможной требовательностью. При парировании я слишком напрягала плечо, затрачивая чересчур много энергии. Мне неважно удавалось отражать быстрые боковые атаки — пока я приходила в себя, пытаясь избавиться от серых и алых пятен перед глазами, соперник успевал нанести стремительный удар.