Статский советник - Валерий Пылаев

полы пиджака — но с поставленной задачей как будто все-таки справился.

— Я предупредил всех, ваше сиятельство, — затараторил он. — Двое офицеров заняты в машинном отделении, остальные убиты. Люди в кают-компании…

— Прикажите команде подготовить пулеметы к бою. Одаренные пусть займут места у окон гондолы. — Я говорил нарочито-неспешно, пытаясь хоть таким образом чуть успокоить Покровского. — Держите Щиты и атакуйте, когда немцы пойдут на второй заход. Подпускайте поближе и бейте наверняка — нет никакого смысла швырять заклятья с пары сотен метров… И И велите остальным лечь на пол или укрыться за багажом — иначе их наверняка зацепят.

Покровский исчез, не успев даже дослушать мои слова — зато на его месте в рубке таинственным образом возникла Гижицая. Она, похоже, спала чуть ли не до самого начала стрельбы — вид у ее сиятельства был не то, чтобы помятый, но какой-то чуть небрежный… да и вряд ли она при других обстоятельствах решилась бы покинуть каюту без косметики. Впрочем, природной красоты не портила даже едва заметная припухлость глаз, да и оделась Гижицкая, как положено: в идеально выглаженную белую блузку и юбку: целомудренно-длинную и разве что слишком узкую для… пожалуй, для чего угодно.

— Ну, что тут? — Гижицкая изящно и будто бы даже незаметно для остальных чуть приобняла меня за пояс. — Совсем все плохо, да?

— Можно сказать и так, — отозвался я, не отворачиваясь от штурвала. — Лучше спрячься в каюте. Скоро тут станет… не слишком уютно.

— Напомню вашему сиятельству, что я Одаренная, — усмехнулась Гижицая за моей спиной. — Седьмого магического класса формально. И уж как-нибудь смогу о себе позаботиться.

Особой уверенности в голосе я не услышал — но и тревогу графине удалось скрыть, хоть и не без труда. Да и в целом она держалась получше и Покровского, и большей части людей на борту: судя по ругани и воплям из кают-компании, примерно половина пассажиров готова была чуть ли не прыгать за борт — лишь бы спастись от немцев.

— Послушай, — начал я, — ты вовсе не обязана…

— Обязана. — Гижицкая легонько ткнула меня локтем куда-то в поясницу. — И потом — моя помощь все-таки может понадобиться. Даже сиятельному и могучему князю Горчакову.

Я уже открыл было рот, чтобы возразить, но не успел: где-то вдалеке снова застрекотали пулеметы. Пока я видел только вытянутые огненные струи справа и слева — аэроплаты заходили с хвоста “Петра Великого”. Целились в рули — а может, и в сам корпус дирижабля. Гигантский, но хрупкий и уязвимый. Будь он наполнен водородом, а не дорогущим американским, гелием, немцы уже наверняка еще с первой атаки превратили бы нас в огромный летящий к земле факел.

Но пока обшивка держалась — или просто еще не получила достаточно дырок, чтобы выплюнуть весь летучий газ и швырнуть гондолу прямиком на землю. Стрекотание стихло — аэропланы отстрелялись и теперь меняли курс, расходясь в стороны. Один из них мелькнул слева, на самой границе поля зрения — и тут же задымился и, кувырнувшись в воздухе, устремился вниз, разбрасывая куски фюзеляжа. Кто-то из команды “Петра Великого” оказался неплохим стрелком. Пулемет хлестнул следом еще второй немецкой машине — но не дотянулся. Пилот в самый последний момент бросил аэроплан чуть ли не вертикально вниз, разом уходя и от пуль, и от кое-как выпущенных из кают-компании заклятий.

Впрочем, мишеней хватало на всех: сразу три крылатых тени вынырнули откуда-то слева, и я, выпустив штурвал, принялся наводить Свечку. Сложное заклятье заняло чуть ли втрое больше времени, чем обычная Булава или Серп, зато и промаха не дало: пламя возникло прямо перед аэропланом и тут же ударило в винт, а через несколько мгновений охватило весь корпус до кабины.

Еще минус один.

Краем глаза я заметил, как Гижицкая швырнула сначала Копье, потом второе и затем — видимо, от бессильной злости — запустила совершенно бесполезного Горыныча. Огненное заклятье сердито взвыло, вырвавшись из гондолы наружу, от набегавшего потока воздуха дернулось в сторону хвоста — но потом выровнялось и неторопливо устремилось за ближайшим аэропланом. Уверенно и ровно — и все-таки слишком медлительно, чтобы догнать юркую машину.

А вот у придворного, имени которого я так и не удосужился спросить, дела шли неожиданно бодро. Выучки ему явно не хватало, зато мощи оказалось чуть ли не больше, чем у меня: он даже не пытался целиться заклятьями — орудовал чистой силой Дара. Немыслимым усилием дотянулся через сотню метров до двух аэропланов разом, подхватил оба прямо в воздухе — и, с негромким хлопком соединив ладоши, бросил их друг на друга. Удара я не слышал — видел только брызнувшие во все стороны обломки корпуса, оторванное крыло и, кажется, пламя от вспыхнувшего топлива из баков.

И крохотную фигурку, беспомощно трепыхавшуюся в воздухе и летящую вниз, к земле.

Но переживать за немецкого пилота у меня не было ни желания, ни уж тем более — времени: слева на “Петра Великого” заходили еще три аэроплана. Два привычных, серых, с черными тевтонскими крестами-балкенкройцами на крыльях. И еще один — зачем-то выкрашенный в совершенно неуместный в небе кричаще-алый цвет. Из гондолы красная машина казалась куда крупнее остальных и как будто летела чуть быстрее.

Я ударил магией за мгновение до того, как заработали немецкие пулеметы: пули снова месили многострадальную рубку, но и крайний слева аэроплан вспыхнул, поймав Свечку прямо по курсу. Но на “красного” магия не подействовала: то ли я ошибся с потоком Дара, то ли для командира летучего отряда германский канцлер разорился на “глушилку”. Времени разбираться не было — и я просто последовал примеру придворного. Подпустил уцелевшую двойку аэропланов чуть ближе и, подхватив серую машину магией, изо всех сил швырнул ее вбок.

“Красный” начал двигаться даже раньше, чем его бедняга-сосед дернулся, сваливаясь с курса. Чуть задрал нос вверх, крутанулся в воздухе и, не переставая строчить из пулемета, немыслимым пируэтом ушел куда-то в сторону и вверх, избегая удара.

Простому смертному едва ли хватило бы реакции на такой маневр — и я скорее, почувствовал, чем догадался: красной машиной управляет Одаренный. Сильный маг и опытный офицер, наверняка поучаствовавший не в одном сражении. Его аэроплан до последнего расстреливал дирижабль — и лишь чуть ли не перед самой гондолой нырнул вниз.

На мгновение застыл в воздухе, словно парящая хищная птица — и вдруг снова перекрутился, выгибаясь и разворачивая нос к земле. По всем законами физики должен был рухать вниз камнем — но прямо подо мной выровнялся и снова улегся на послушный ветер,