Оппозиция, или как противостоять Путину - Сергей Кара-Мурза

Владельцы крупных предприятий повели дело к распродаже основного капитала и ликвидации производства. В ответ начался стихийный захват промышленных предприятий рабочими. Требуя национализации, обращаясь в Совет или правительство, рабочие стремились прежде всего сохранить производство (в 70 % случаев эти решения принимались собраниями рабочих потому, что предприниматели не закупили сырье и перестали выплачивать зарплату, а то и покинули предприятие). Невыплата зарплаты рабочим за один месяц уже была основанием для постановки вопроса о национализации, а случаи невыплаты за два месяца подряд считались чрезвычайными.

В июне 1918 г. была уже национализирована целая отрасль, нефтяная промышленность, из-за полной остановки нефтепромыслов и бурения, брошенных предпринимателями. 20 ноября 1920 г. были национализированы все промышленные частные предприятия с числом рабочих свыше 5 при наличии механического двигателя или 10 рабочих без мотора. Таким образом, госкапитализм в России не состоялся, и положительным аргументом тот опыт никак быть не может.

Еще более далека от наших дел сама ленинская теоретическая концепция. Во-первых, у нас сегодня нет той необходимости в госкапитализме, которая была в 1918 г. (привлечение буржуазии к организации производства). Каха Бендукидзе — не организатор производства на «Уралмаше», а Потанин — на «Норильском никеле». В России есть кадры управляющих. Во-вторых, у нас нет и условий, которые делали госкапитализм возможным в 1918 г., — твердая политическая власть и финансы в руках Советского государства. Сегодня приход КПРФ к номинальной власти при сохранении собственности, финансов и информации у буржуазии никакого «предтечи социализма» не создаст. Просто государство будет приказчиком крупного капитала, вот и весь госкапитализм.

Таким, кстати, был и «новый курс» Рузвельта. Давайте все-таки определим, что КПРФ считает социализмом. Введем какой-то минимум признаков. Но это — отдельная тема. Здесь важнее, что подобия в положении США при Рузвельте и нынешнем положении России нет. Раз так, тезис Ю. Белова, что программа Рузвельта «может использоваться в качестве аналога для поиска выхода из надвинувшейся на нас национальной катастрофы», необоснован. Рузвельт мог пойти на огромный дефицит госбюджета — МВФ пистолет у его виска не держал. И никто не скупал американские заводы по цене в 1 доллар.

Столь же мало подобия между «новым курсом» и нэпом, который Ю. Белов привел как второй главный опыт госкапитализма. Как можно приложить к нему «атрибуты» программы Рузвельта? Но еще важнее, что нэп никак не был воплощением ленинской концепции госкапитализма, он был именно новой политикой.

Ленин сам подчеркивал, что главный смысл нэпа — «смычка с крестьянской экономикой». В основу политики была положена концепция А.В.Чаянова, который исходил из развития трудовых крестьянских хозяйств без наемного труда с их постепенной кооперацией. Это — не капитализм. Даже отвергнутую альтернативную программу Л.Н. Литошенко (развитие фермерских хозяйств) можно было бы считать госкапитализмом лишь с очень большой натяжкой.

Да и что дает пример нэпа? Перед Россией сегодня стоит задача совершить прорыв, мобилизационную программу развития, чтобы хотя бы предотвратить опасность вала техногенных катастроф. А нэп лишь позволил подкормить людей и восстановить село. Он не имел внутренних стимулов для интенсивного развития, 90 % пашни вернулось к трехпольному севообороту. Производство зерновых остановилось примерно на довоенном уровне: 1913–76,5 млн. т; 1925–72,5; 1926–76,8; 1927–72,3; 1928–73,3; 1929–71,7. Если бы нэп продолжался, годовой прирост валового продукта опустился бы ниже прироста населения — страна неуклонно шла бы к социальному взрыву. Этот вывод сегодня важнее, чем необходимость в 30-е годы подготовки к войне. Поэтому даже если бы мы посчитали нэп корректным примером госкапитализма, он тоже положительным аргументом сегодня служить не может.

Главный тезис Ю. Белова о переориентации КПРФ на соглашение с буржуазией неявно поднимает вопрос о месте компартии в обществе современной России. В ряде заявлений КПРФ объявила о своем отказе от радикального восстановления основных принципов советского общественного строя. Следовательно, компартия будет действовать в рамках буржуазного государства. При этом социальное расслоение в России уже достигло уровня, невиданного ни в одном буржуазном обществе, и положение большинства населения ухудшается. Это значит, что главной тенденцией будет не ослабление, а усиление социального противостояния, сдвиг трудящихся к более радикальным формам протеста. Любая левая партия в таких условиях стоит перед дилеммой: идти на соглашение с буржуазией и участвовать во власти — или остаться в оппозиции и бороться с властью.

В сложившихся буржуазных обществах, далеких от революционной ситуации, левые силы имеют две ветви: социал-демократы и коммунисты. Социал-демократы идут во власть, чтобы оттуда смягчить положение трудящихся и предотвратить социальный взрыв. Коммунисты остаются в оппозиции и организуют борьбу, вырывая уступки силой. То есть функция соглашения и функция борьбы разделяются между двумя структурами. Обе они необходимы и дополняют друг друга.

Компартия нужна обществу такого типа именно не у власти. Если же происходит катастрофический кризис, компартия быстро усиливается именно потому, что, не будучи по своей природе соглашательской партией, она способна организовать программу чрезвычайных мер (от продразверстки до войны сопротивления). Можно сказать, что даже буржуазии коммунисты-соглашатели полезны лишь в очень краткосрочной перспективе, на момент. А коммунисты в оппозиции необходимы как условие общей выживаемости общества (это — отдельная большая тема).

Конечно, если альянс с национальной буржуазией действительно станет выбором КПРФ, то она вовсе не обязана его обосновывать. Если все же считается нужным привести логичные доводы, чтобы кого-то убедить или хотя бы объясниться, то над этими доводами «мудрым людям» следует еще потрудиться.

1998 г.

Секта — или ополчение?

В России сложилось действительно тяжелое положение, которое вовсе не «чревато» прорывом, как это было в 1917 г. Около 90–95 % граждан в душе отвергают (по разным причинам) не только нынешнее безвременье, но и в принципе «проект Чубайса». Однако в них не рождается политической воли, чтобы воплотить свое отрицание в деятельную позицию — хотя бы на выборах. Более того, в них не возникает диалога, чтобы договориться хотя бы по немногим главным вопросам. В народе, который, в общем, един в отрицании Чубайса, не возникло того авторитетного меньшинства, что могло бы договориться внутри себя и предложить какой-то положительный проект.

Противостоящее большинству явно антинациональное меньшинство оказалось способно так манипулировать общественным сознанием, что вырабатываемые интеллектуальными службами режима мифы раскалывают большинство на множество неустойчивых, не имеющих прочной идейной основы групп. Эти группы погрузились в слабый, текучий взаимный конфликт, из которого не возникает никакого сильного, сплачивающего мнения.

В момент культурного кризиса в Испании, похожего на наш, Ортега-и-Гассет писал: «Фихте гениально заметил, что секрет политики Наполеона и вообще всякой политики состоит всего-навсего в провозглашении того, что есть, где под тем, что есть, понимается реальность, существующая в подсознании людей, которая в каждую эпоху, в каждый момент составляет истинное и глубоко проникновенное чаяние какой-либо части общества».

Казалось бы, чего проще: не надо ничего изобретать, провозгласи именно то, чего хочет «какая-либо часть общества». Но именно это понять сегодня в России очень трудно. И в Российской империи, и в СССР существовали в каждой части общества «форумы», на которых вырабатывалось и выяснялось чаяние каждой части. Сельские сходы и дворянские собрания, земства и экономические общества, кадеты и профессура — все это были ячейки единой сети. Через многие каналы, без всяких СМИ, из каждой ячейки в общество поступал «голос», который находил своего выразителя. И довольно точно можно было понять, каково проникновенное чаяние крестьян, рабочих, дворян, инородцев и т. д. В советское время, пока возникшие во времена Хрущева кланы региональной элиты не начали активно деформировать «голоса», также можно было понять чаяния и обиды каждой части общества. Сегодня мы впервые оказались в таком положении, когда совершенно все форумы разрушены и почти все каналы информации передают ложные сигналы. В результате невозможно сказать, например, каковы чаяния рабочих, учителей, торговцев. Они уже не являются «частями общества». Наполеон бы, конечно, не остановился перед тем, чтобы сплавить их огнем. Но у нас, слава богу, такого Наполеона пока что не видно.