Охотник за головами - Дмитрий Манасыпов

Страна, никогда не нападавшая первой и ставшая могилой уже для многих пришельцев, решивших, что они смогут победить ее жителей. К себе они мало кого пропускают, отгородившись от всего остального мира непроходимыми лесами и засеками, и сидят в них, словно урсусы медоядные. Мало кто про них чего знает. Вроде бы зимы у них лютые, даже медведи забредают во дворы, чтобы погреться. Да чего только не наврут люди-то…

Проливы отделяют земли варваров от земель Янтарного побережья, Доккенгарма, имперского Поморья, магистратур Тотемонд и Шварценхаффен, и вашей, господин моряк, родины, Абиссы, значитца. Доккенгарм, Поморье и магистратуры придерживаются веры Церкви Мученика и двенадцати восставших Отцов, равно как правды их. И жители тех краев гордятся тем, как ладно они живут. Да, я оттуда, сударь, с Поморья, там на службу нанимался, знаю, про что говорю. В тех краях, особливо в магистратурах, как говорят, девушка может пройти от границы до границы с корзиной золота. И никто не сделает ей ничего плохого. Ну да того никто из знакомых мне нормальных девушек – не проверял. А с малахольными я не дружу.

Меч и порядок

Год 1384-й от смерти Мученика,

Северные горы, магистратура Тотемонд

Intro

С самого утра на небе еще светило солнце, ярко, горячо, радуя трудившихся крестьян. Но ближе к середине дня с севера вместе с промозглым ветром натянуло серых, рваных туч. Они долго клубились и ворочались, сбиваясь в плотную и грозную в своем холодном и тяжелом величии массу. В глубине ее, непроглядной и темной, сверкали, сворачиваясь и свиваясь, клубки серебристых, похожих на змей молний и изредка глухо ворчал набирающий силу гром.

А растянулась эта напасть от лесистых пригорьев, видневшихся там, откуда и пришла непогода, до темной петли реки Дивинки и самого большого Пограничного моста, пока еще видимых с крутого холма. И потому никто из крестьян местной деревни уже не крутил головой по сторонам, радуясь погоде, крякая и бросая «ведро, благодать», а торопились закончить затянувшийся в этом году сенокос. Время поджимало, нельзя было бросать отточенные косы и убегать под защиту навесов, натянутых над котлами с горячим кулешом и щами.

Только староста стоял под холодными струями первого осеннего дождя и смотрел на верховых, несшихся по мгновенно размываемой дороге, идущей поперек заречных лугов. Казалось бы, ну что смотреть, мало ли видел их за свою жизнь? Ан нет, стоял, смотрел, прикидывал, что к чему, и радовался, что несутся мимо. Пусть всадники, судя по плащам, из отряда личной стражи самого Магистрата. И что? Нечего отпетым головорезам делать здесь, в пограничной глухомани. Если только не неслись они вперед с одним приказом: схватить, притащить, а может, и что похуже. Кому-кому, а уж крестьянам довольно известна слава этих вот, не смотрящих вокруг. Того и гляди затопчут, что всполошившуюся было собачонку-побрехушку, что кривую Марильку-повариху, не успевшую убраться, им-то без разницы. Нет, повезло дуре бабе, волчком слетевшей с раскисшего тракта в кусты. А всадники неслись мимо, не обращая внимания ни на кого. Лишь грязь летела из-под копыт, жирными потеками стекая с конских животов, закрытых кожаными панцирями, с высоких сапог их хозяев и концов длинных кольчуг, и дела им не было до размышлений деревенского старосты.

У троих постукивали по бокам изогнутые мечи кочевников, что и не казалось странным. Дикие степные стервятники, у которых, как ни старался хлесткий ветер, ни слезинки не выбилось из раскосых, привычных к рези степных ураганов глаз. Торчали из-под острых шлемов, с рыжей, лисьей опушкой и волчьими хвостами кожаных тыльников, длинные, хоть и жидковатые косицы волос.

Двое из троих оставшихся кутали головы в капюшоны плащей с вышитыми весами и мечом, знаком магистратуры Тотемонда, а вьющиеся, короткие рыжие бородки указывали на коренных жителей юга магистратуры. Высокие шлемы с гребнями, трехчетвертные доспехи и тяжелые палаши выдавали рейтаров, наемников, с самой войны входящих в доверенные части префекта. К седлам были приторочены, спрятанные в промасленные кожаные чехлы, уже не редкие в магистратурах аркебузы[8].

А последний закутался в плащ полностью, натянув капюшон на самый кончик носа. Кто он и откуда, невозможно было понять, из-под плаща виднелся лишь меч, закрепленный на удивление небрежно, колотящий своим весом по тощей ляжке, туго обтянутой кожей лосин.

Тявкнула было вдогонку та самая шавка, только-только вывернувшаяся прочь из-под разбивающих дорогу копыт. Последний из скачущих развернулся, отклонившись, повис на широкой конской спине. Как степняк успел выдернуть лук из саадака, уже снаряженный, да наложить стрелу, староста не заметил. Собачонка взвизгнула, заплакала на пару мгновений, по-детски, жалобно. Староста покачал головой, насупив густые брови, и, выпрямившись, смотрел вслед уносящимся коням, несшим своих всадников туда, где за почти сплошной стеной дождя уже и не видно было начала недалеких предгорьев. Сплюнул, стряхнул ладонью с лица воду, развернулся к своим и думать забыл о всадниках с нашитыми весами и мечом и о том, что назад они могут и не вернуться. А зря.

1

Ветви грабов, высоких кленов и дубов тесно переплетались над головами скачущих, давая достаточно надежную защиту от непогоды. Тяжелые капли уже не били сплошным потоком, лишь скатывались вниз поодиночке с густой еще зелени. Ударялись о плотно запахнутую одежду, звонко разбиваясь на металлических частях доспехов. Лениво собирались в небольшие ручейки, стекая по краям плащей, обуви, лошадиным гривам и сбруе на землю. Копыта лошадей чавкали, выворачивая комки из суглинка, изредка проступающего через вытоптанную траву. Начинало смеркаться, но никто из всадников даже и не заикался про остановку. Слишком уж заманчивыми были наградные за выполнение задания, порученного самим Антонием Кадавером, старшим магистром Тотемонда, префектом и главным судьей. Потому верховые летели во весь мах, всего пять отрядов, считая с этим, охватывая Дубовое пригорье, замыкая с трех основных дорог круг, перекрывая все тропы, которых было тут не так уж и много.

Как бы ни торопились всадники, проехавшие через приречную деревню, но им все-таки пришлось придержать лошадей. Деревья предгорий все теснее охватывали тропу, смыкая над головами густые зеленые кроны и местами выкидывая на проторенный путь то кучу старого сушняка, то еще не до конца поваленное утихшей грозой молодое и неокрепшее дерево. Кое-где, прорывая толстый, утоптанный слой дерна, вылезали наружу могучие, скрученные корни уже взрослых дубов, владык местных лесов.

Именно они, высоченные, в несколько обхватов, были главными хозяевами, кормильцами и благословением всего окрестного люда, населявшего не очень-то мирные и спокойные земли округи. Селились здесь дровосеки и углежоги, добывающие на всю магистратуру самый лучший уголь, сгоравший в кузнечных горнах, плавильных печах и домнах, в избытке разбросанных по Тотемонду.

Двое рыжебородых ехали рядом, стремя в стремя, чуть отстав от остальной группы, осторожно зыркая по сторонам и тихо переговариваясь.

– Слушай, земляк, – шепотом спросил у соседа высокий, – летим мы, как голуби почтовые, а все-таки вдруг да опередят нас?

– Не боись, длинный, тут, говорят, такая дичь, что точно на всех хватит, – просипел тот, что пониже, и настороженно покосился в сторону плотно сросшихся кустов, в стороне от тропинки. Когда один из немногих лучей заходившего солнца, сумевший пробиться через стаи туч, попал на него, стал заметен длинный шрам, проходивший прямо под густой и растрепавшейся бородой. Из-за него солдат и не мог говорить нормальным голосом.

– Так что говорят, земляк? Правда, что ль, самого князя старого ищем? – голос высокого чуть дрогнул. – Его ж вроде и того, ну, убили вроде как давно?

– Мало ли что говорят. Вот мы с тобой, земляк, и проверим, вруть али нет, правда иль так, треп, – по обветренным губам скользнула жесткая ухмылка, скользнула и пропала в колючих усах, – так ведь не один он, по-любому, не один… смотри, Ханс, по сторонам в оба.

Такие вот разговоры вели промеж собой два земляка-южанина, почти не слезавшие с коней уже четвертый день кряду и, видно, из-за этого забывшие о необсуждении приказа. А чуть впереди ерзал отбитым о седло непривычным к долгой езде задом выпускник университета Равенборк, Клиггер Эйсвальт ван Дрееке. Первый секретарь верховного суда магистратуры, член военного трибунала, служащий по совместительству и главным дознавателем при магистратном суде.

Клиггер ехал, плотно закутавшись в плащ, натянув капюшон на глаза и предаваясь тяжелым размышлениям. А как было не предаваться таким мыслям, если всего лишь около года назад не было ни разговоров о возвращении кого-то из старых правящих семей, ни намеков на недовольства? Народ радовался тому, что войны, сотрясающие соседей, обходят благословенный Тотемонд стороной, у власти стоит мудрый и справедливый Магистратный совет. В деревне, что проезжали в обед, никто и не дернулся при виде вооруженных людей, а ведь еще пару лет назад все елки в округе были обсажены наблюдателями, высматривающими очередной отряд мародеров. Косились только, видел же, что косились. А почему, спрашивается, косятся вслед, мужичье неотесанное?