Драмы и комедии - Афанасий Салынский

Из темноты вынырнул  ч е л о в е к.

И в у ш к и н. Стой! Пароль?

Человек делает движение, раздается выстрел, но молодой солдат успевает прикрыть Ивушкина своей грудью… Ивушкин стреляет из винтовки, и неизвестный, едва успев отбежать, взмахнув руками, падает на мостовую.

П о ж и л о й  с о л д а т (Ивушкину, склонившемуся над раненым товарищем). Офицер переодетый…

И в у ш к и н. Товарищ, родной… зачем же ты себя подставил?

М о л о д о й  с о л д а т (слабеющим голосом). Ты нужней…

И в у ш к и н. Как зовут-то тебя, друг?

М о л о д о й  с о л д а т. Ефимом… Вы… ежели на Алтай… прежде ходоков пошлите… Я тебе скажу — куда…

И в у ш к и н. Я понесу тебя, здесь больница, знаю. (Строго пожилому солдату.) Ты один остаешься пока. Смотри в оба… (Сделав несколько тяжелых шагов, оборачивается.) А ты говорил: сгорели слова!

И в у ш к и н  уходит, неся на руках раненого  Е ф и м а. Возле костра, озадаченный и весь какой-то взъерошенный, стоит, выставив винтовку, солдат с самоваром за плечами…

КАРТИНА ВТОРАЯ

Гульбище на околице села в честь масленицы. Толпа парней и девчат, много и пожилых баб и мужиков. Шум, говор, смех, особенно там, где под веселые всплески гармошки молодежь катается на самодельной, из тележного колеса, карусели. В толпе появляется красивая девушка с соболиными бровями, Л ю б а ш а  Т и у н о в а, самая завидная во всей округе невеста.

Л ю б а ш а. Эй, силачи! Кто приз получить хочет? (Потряхивает перед парнями красиво вышитой рубашкой.)

Слева, между столбов, положена довольно толстая жердь. Парни, подзадоренные криками толпы, пробуют свои силы, но жердь остается несломанной. Тогда вперед выходит  П е т ь к а  Т е л ь н и х и н — рослый, светловолосый, с дерзким и гордым взглядом, богатый молодой хозяин и холостяк.

П е т ь к а. А ну!

Л ю б а ш а (кричит). Петька, ломай!

Сильно разогнавшись, Петька грудью ударяет в середину жерди, и она с треском разламывается.

Д е в ч а т а  и  п а р н и. Молодец! Ура!

— Какую толстую сломил!

Сияющий Петька идет, гордо вскинув светловолосую голову, к Любаше. Остановившись перед ней, низко кланяется.

П е т ь к а. Мой приз, Любаша.

Л ю б а ш а (смотрит на Петьку брызжущими смехом черными, как сливы, глазами и потряхивает в руке красиво вышитую рубашку-приз). А вдруг кто-нибудь еще толще сломает?

Петька, тяжело дыша, в обиде кусает губы. Широкоплечий крестьянин, по всей видимости бывший солдат, разгоняется, но ему трудно без второй руки, и он лишь пригибает положенную для него жердь.

П е т ь к а. Мой приз!

Л ю б а ш а (обращается к бедно одетому мужику богатырского сложения, с кудрявой бородкой и умным, грустным лицом). Эй, попробуй-ка ты, Самойло.

Д е в ч а т а  и  б а б ы  п о б е д н е й. Даешь, Петелькин!

— Самойло, докажи богатым!

С а м о й л о (улыбается; он готов согласиться, но встречается со жгучим взглядом Петьки и качает головой). Куда мне…

П е т ь к а (требовательно). Мой приз!

Л ю б а ш а (оборачивается, удивленная тишиной, вдруг оборвавшей говор и смех толпы.) А это кто такие?

Окруженные мужиками, появились  И в у ш к и н  и его товарищ, В а с и л и й  Г о л ь ц о в, оба усталые, в потрепанной одежонке. Все смотрят на них с живейшим интересом.

И в у ш к и н. Мы — питерские. Ходоки. А идти сюда посоветовал один ваш земляк. (В толпе узнает своего питерского знакомого — солдата с самоваром.) Здорово, друг! Самовар довез до дому?

К р е с т ь я н е. Мотри ты, знакомые!

— Ай да Анисим!

— Теперь у Анисима Охапкина лучший самовар на селе.

О х а п к и н. А ты, паря, спасителя своего в больницу пристроил?

И в у ш к и н. Да. Только в беспамятство он впал, так и не поговорили толком.

Анисим Охапкин гордо оглядывает односельчан, довольный тем, что они видят его близость к этим диковинным людям из Питера. Почти городского вида старик, в поддевке на меху и шапке, отороченной куницей, с ехидцей обращается к Ивушкину: «И надолго вы сюда?»

Навсегда! Тут, в степи вашей, коммуна будет.

С а м о й л о. Это как же… все будет общее?

И в у ш к и н. Все!

Испуганно раскрывает рот бойкая веснушчатая молодайка: «И бабы?!»

(Смеется.) Нет, это — врозь.

Л ю б а ш а (с притворной печалью). Вот жалость-то!

П е т ь к а. Почему ж?

Л ю б а ш а. А потому, что хуже, когда одному дурню достанешься.

Девчата хохочут. Петька гневно хмурится.

П е т ь к а. Вот что будет с вашей коммуной… как с этой лесиной… (Разгоняется и ударяет грудью жердь… но безуспешно.)

Толпа хохочет. Смеется и Любаша.

(Оглянувшись на нее, берет новый разгон — и снова конфуз. Тогда, уже в отчаянии, он бросается в третий раз на злосчастную жердь и ломает ее, но эта победа уже не может принести радости. Зло блестя глазами и утирая пот, хрипит, обращаясь к Любаше.) Приз, Любка!

Л ю б а ш а (упрямо). А может, кто еще толще переломит. (Помахивает вышитой рубашкой перед Петькиным носом.) Сама вышивала, сама и подарю, кто заслужит.

И в у ш к и н (смотрит на Любашу). Положите-ка мне!

Т о л п а. Ишь какой, питерский!

— Жидок против наших-то, степных!

С а м о й л о. Какую ложить?

И в у ш к и н. Такую, чтоб на приз. Рубашка мне понравилась.

Смущенный, товарищ Ивушкина тянет его за рукав: мол, зачем срамиться — но он словно не замечает, смотрит на Любашу, а та, на зависть всем парням и лютую злобу Петьки, широко улыбается Ивушкину, ободряя его. Устанавливая жердь на столбы, Самойло Петелькин чуть-чуть приналег на нее, и она треснула.

О х а п к и н. Эге-ге, не годится!

П е т ь к а. Жульничать?!

И в у ш к и н. Спасибо, друг, за солидарность, клади другую. (Ласково потрепал по плечу могучего Петелькина, смущенного тем, что заметили его проделку.)

Меж столбов положена новая жердь.

Д е в ч а т а (кричат). Самая толстая-претолстая!

Ивушкин сбрасывает свою старенькую кожанку и, как птица, устремляется вперед. Удар — и жердь, словно бы выстрелив, разлетается надвое…

Т о л п а (восторженно ревет). Ого-го-о!

— Ура Питеру!

И в у ш к и н (накидывает на плечи кожанку и, как бы между прочим, бросает, глядя с улыбкой на Петьку). И так будет с тем, кто посмеет нам помешать.

Л ю б а ш а (с нескрываемым удовольствием передает Ивушкину приз — вышитую рубашку). Как, подойдет тебе? (Прикидывает рубашку на Ивушкина, лукаво заглядывает ему в глаза.)

И в у ш к и н. В самую пору!

Л ю б а ш а. Бери, заслужил. Будешь надевать — меня вспоминай. А чтоб знал, кого вспоминать… Любовью меня кличут.

И в у ш к и н. Хорошо кличут.

Л ю б а ш а. А вот и папаша мой, познакомься. (Указывает на старика в шапке, отороченной куницей.)

Т и у н о в (ласково пожимает руку Ивушкину и цепко всматривается в его лицо). Ферапонт Михайлович. Весьма приятно.

И в у ш к и н. Ферапонт?!

Т и у н о в. Что-нибудь изволили спораньше обо мне слышать?

И в у ш к и н. Изволил. (Встретил растерянный взгляд Анисима-самоварника.) Еще в Питере слышал…

Т и у н о в. Даже в Питере! Что ж, будем соседями. Весьма, весьма рад. Я от души приветствую революцию и Советы. Правда, революция до нашей дикой отдаленности еще не в полном масштабе докатилась…

И в у ш к и н. Вот коммуна приедет сюда через месяц-другой — и сразу добавит вам революции!

Л ю б а ш а. Ай-я-яй, какой сурьезный…

Она успела моргнуть одной из девчат, та пригнулась за спиной Ивушкина, тогда Любаша толкает его в грудь, и он опрокидывается вверх тормашками.

Мала куча, невелика-а!

Парни и девчата, наваливаясь друг на друга, хохочут и кричат.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

До самого горизонта залитая синеватым вечерним светом, еще заснеженная, но уже кое-где тронутая темными проталинами степь. Маленький лесок над берегом реки, по-местному колок. Под березой, обнявшись, стоят  И в у ш к и н  и  Л ю б а ш а.