Нецензурное убийство - Марчин Вроньский

Вихрем ворвался в свой кабинет. Он пришел первым, даже раньше Крафта. Проверил, есть ли вода в стоящем на подоконнике электрическом чайнике, и воткнул его в розетку. Потом вынул из ящика стола телефонную книгу. Набрал номер.

— Банкирский дом Гольдера? — спросил он. — Здравствуйте. Младший комиссар Мачеевский, следственный отдел. Я хотел бы поговорить с паном председателем Липовским.

— Боюсь, что пан председатель еще не пришел, — услышал он отработанный безличный голос чиновника. — Будьте добры, перезвоните позже.

Ему стоило больших усилий, чтобы не сказать ничего, кроме «до свидания». Первый послепраздничный день начинался паршиво, и хоть это была среда, она обладала всеми свойствами понедельника. Мало чем помогло и появление Крафта.

— Но зачем этим заниматься? — наивно поинтересовался заместитель, когда Мачеевский сообщил ему оплаченную похмельем информацию. — Зыга, это же всего-навсего какой-то пьянчуга, который, может, что-то и видел, а может, и не видел. Любой адвокат это отведет. А кроме того, дело Биндера уже не у нас.

— Зато у нас дело цензора, — напомнил младший комиссар.

— Но о том, что эти дела что-то объединяет, говорит только твой сломанный нос. Как ты вообще это увязал?

Мачеевский не упомянул Генеку о клозетной графике в забегаловке на Крохмальной. Крафт, с его деловым, толковым умом, был бы не в состоянии принять такого довода. Так же, впрочем, как и суд.

Зыга вздохнул и посмотрел на часы. До инструктажа оставалось еще немного времени, поэтому младший комиссар занялся вчерашними рапортами.

Как он и предполагал, вдова убитого цензора ничего не знала о том, что Павел Ежик имел каких-либо врагов. Записывая ее показания, Гжевич добавил в служебных замечаниях, что та, всхлипывая, говорила в основном о низком пособии, которое получит за мужа, и о золотой швейцарской «Омеге» с гравировкой на годовщину свадьбы. Да, младший комиссар вспомнил следы от часов на запястье убитого. Он потянулся было за следующим рапортом, но тут его что-то дернуло.

— Гжевич уже здесь? — спросил он Генека.

— Да, он пришел сразу после меня.

Мачеевский схватил бумагу, исписанную неразборчивыми каракулями Гжевича, и заглянул в комнату уголовных сыщиков.

— Что это? — сунул он листок под нос слегка перепуганному агенту.

— Что-то не так, пан начальник? — удивился тот. — Я все исправлю, только скажите…

— Как я могу понять, что она говорила о часах? Что они красивые, что золотые, что дорогие, или что? Что конкретно? — разнервничался младший комиссар.

— А-а-а, ну да! Но там действительно ничего такого особенного, — принялся оправдываться сыщик. — Эти часы Ежик несколько дней назад отдал в мастерскую, только не оставил жене квитанции. Ну, она и беспокоится, что не сумеет их загнать.

— А где это написано?! — Зыга хлопнул кулаком по заметкам Гжевича так, что чуть не порвал бумагу. — Вы что, хотите опять патрулировать улицы?! — рявкнул он, выбегая из комнаты.

Пока молодой агент пытался понять, чего он опять недосмотрел, Мачеевский уже читал очередной протокол с показаниями советника Повсиновского, начальника отдела цензуры староства. Этого потрясло не столько само убийство, сколько место, в котором обнаружили тело. Государственный служащий, зарезанный в темном переулке рядом с борделем?!..

Сия пикантная подробность, разумеется, не могла ускользнуть от «Голоса». Одно Зыга должен был признать за этой газетой: отдел городских новостей работал в ней весьма исправно. Когда он взял со стола еще пахнущий типографской краской номер, сразу бросился в глаза короткий текст на первой полосе:

ТРУП НА ЖМИГРУДЕ

Второе политическое убийство за последние дни?

Вчера, 11-го числа сего месяца, в ранние утренние часы, на задах домов свиданий были обнаружено тело мужчины. Метко раненный ножом он, вероятно, скончался вскоре после нападения и грабежа. Убитым оказался служащий цензуры люблинского староства, Павел Ежик. Следователь, ведущий дело, не исключает мотива бандитизма. Однако столь же вероятным кажется, что это могло быть политическое убийство, совершенное законспирированной бандой жидо-коммунистов. Мы спрашиваем от имени жителей Люблина: сколько еще потребуется омерзительных преступлений, чтобы власти положили этому конец? (гй)

Мачеевский отметил с долей удовлетворения, что не он один догадался связать смерти Биндера и Ежика. Хотя предпочел бы оказаться в более приятном обществе, чем таинственный «гй» из «Голоса».

Отложив газету, он снова вспомнил след от часового ремешка на запястье Ежика. Все-таки след выглядел свежим. Мачеевский позвонил судебному медику, но номер не отвечал.

Сразу после девяти в кабинет набились агенты. Зыга для начала позволил Крафту отправить работать тех, кто задержался с рапортами. Оставшихся разделил на три группы. Большую послал в город слушать свежие сплетни. Потом приказал Вилчеку пойти на Пяски и деликатно собрать информацию об Адаме Гайеце, служащем сахарного завода «Люблин».

— По-тихому, неофициально, — сказал он. — Как вернешься, перескажешь все мне, а если не будет меня, то младшему комиссару Крафту. Пан Крафт, попрошу вас отыскать меня по телефону и пересказать. — Он ненадолго прервался, снова задумавшись над часами цензора и над тем, чему лучше верить: показаниям или все-таки своему чутью. — Ты, Фалневич, как закончишь рапорт, поедешь в Двойку и предупредишь тамошних. Два вопроса: не швыряется ли кто-то из теплой компашки бабками и не получил ли кто-нибудь на именины золотую «Омегу». А ты, Зельный, каким чудом управился с рапортом? Иди в редакцию «Голоса». Потребуй еще раз понедельничный номер.

Оставшись наедине с заместителем, Мачеевский снова поставил воду для чая и засел над чистым листом бумаги. Если бы Крафт встал и заглянул ему через плечо, он безмерно бы удивился, хотя и привык к диковинным идеям начальника отдела. А увидел бы он, что младший комиссар набрасывает непристойную картинку с бабой, ее хахалем и обрабатывающим ему зад педерастом. И что Зыга пялится на свои каракули почти как искусствовед на загадочную улыбку Моны Лизы.

Первая порция чая за утро была омерзительна, вторая — отвратна, третья имела вкус Сократовской цикуты. Но наперекор себе Зыга пил его, вдыхая пар. Он позволил своим мыслям уйти в сторону, за пределы магического треугольника Биндер — Ежик — Ахеец. На его рисунке — тоже треугольник, непристойный. Как обычно с похмелья, Мачеевского уносило в высокие эмпиреи. Сейчас он задумался, не была ли связь порнографических каракулей с убийствами лишь проказой его ума. Что сказали бы на это первые сыщики в Европе, доминиканцы — Domini canes — псы Господни, поднаторевшие в дотошном анализе признаний еретиков? Расширение круга подозреваемых и увязывание различных дел в один логический узел было ведь как раз их специализацией! Увы, Мачеевскому, сортирному Торквемаде, некого было об этом спросить: последние доминиканцы исчезли из Люблина, когда царь запретил орден. К тому же предчувствие подсказывало следователю, что им больше понравился бы младший комиссар Томашчик.

Он уже собрался было спросить об этом Крафта, но тот наверняка ответил бы — правда, на полицейском жаргоне, — что как евангелист не имеет понятия.

Через полчаса вернулся Зельный, а с ним в кабинет вошли двое полицейских. Все трое держали под мышками столько номеров «Голоса», что ими запросто можно было бы облагодетельствовать несколько разносчиков газет.

— Не хотели давать, — сказал агент, кладя свои трофеи на стол Мачеевского. — Жаловались, что полиция все губит. И что они об этом напишут.

— Что это такое? Я просил одну.

— Но вы бы ведь не хотели, пан начальник, чтобы кто-то смекнул, в каком номере суть? — улыбнулся Зельный.

— Так-так… — Зыга перевернул бумажку с рисунком и отыскал среди принесенной макулатуры тот самый номер. Внимательно изучил первую полосу, после чего спрятал газету в папку.

Потом снова потянулся к телефону.

— Банк Гольдера? Младший комиссар Мачеевский. Пан председатель Липовский на месте?

— Мне очень жаль, пан комиссар. Пан председатель ушел по делам и сегодня принимать не будет.

— Если нет пана Хенрика Липовского, то, может, есть пан Хаим Гольдер? — прошипел себе под нос Зыга.

— Извините, не расслышал, — ответил вежливый голос в трубке.

— До свидания.

Зельный многозначительно глянул на шефа.

— Пан начальник, — начал он с некоторым удивлением. — Мы можем туда пойти, помахать удостоверением, ворваться силой в кабинет, и кто нам что сделает?

— Ты что, правда не понимаешь, Зельный? Дело Биндера ведь уже не у нас.

— А на хрена козе баян? Прошу прощения, Биндер — банкирскому дому Гольдера.

Зыга задумался, не повторить ли агенту все то, с чем чуть раньше ознакомил Генека, но тут же отказался от этой мысли.