Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

детка.

Госпожа Розгард заботливо поправила Онирис два одеяла, которыми та была укрыта, проверила грелки и, найдя их остывшими, велела одушевлённому дому снова наполнить их горячей водой. Пока отец и Кагерд были заняты усмирением матушки, она взяла на себя заботы об Онирис.

— Тебе не нужно в уборную, золотце? Давай, я отнесу тебя.

Онирис, еле двигая губами, простонала:

— Нет... Благодарю...

Речь уже вернулась к ней, хотя губы и язык повиновались с огромным трудом. Госпожа Розгард выглядела усталой и огорчённой, но это и неудивительно: на них всех обрушилось нелёгкое испытание. Мало того что Онирис захворала, так ещё и матушка так некстати сорвалась. С ней вышла трагикомичная история: видимо, она предусмотрительно напрятала всюду бутылок, наделала заначек, да так хитро и ловко, что не сразу и найдёшь. Её закрыли в её покоях, но она даже взаперти умудрялась напиваться. Госпожа Розгард, поступив точно так же, как когда-то Северга, запретила одушевлённому дому отпускать супруге хмельное, но большого толку от этого не было: матушка доставала выпивку из своих нычек. Они с батюшкой Тирлейфом и Кагердом уже всё обыскали, уже всю голову сломали над обнаружением этих тайников. Несколько им всё же удалось найти и обезвредить, но сколько их ещё было, никто не знал. Подготовилась матушка к запою основательно, с изобретательностью бывалого пьяницы — запаслась выпивкой ещё до запрета госпожи Розгард. Один из тайников оказался в грелке: матушка спала с ней в обнимку, будто ей холодно, и из неё же потягивала хмельное. Лишь когда Кагерд догадался пощупать грелку и обнаружить, что она совсем холодная, а потом и понюхать её булькающее содержимое, хитрость раскрылась.

— Отвратительно это всё, конечно, — вздохнула госпожа Розгард. — Вместо того чтобы быть рядом и ухаживать за тобой, она пьянствует... Ничего, когда она уснёт, мы ещё раз всё хорошенько обыщем и обезвредим её заначки.

Ночью её сменил отец. На щеке у него была свежая царапина: видимо, матушка не хотела сдаваться без боя. Сначала он сидел и читал Онирис вслух книгу, но понемногу его сморил сон, книга упала к нему на колени, а голова склонилась на грудь.

Из болезненного полузабытья Онирис вывел шорох. Открыв глаза, она увидела над собой матушку. Выглядела та плачевно: волосы растрёпаны, лицо припухшее, жилетка неправильно застёгнута, одна пола рубашки выбилась из брюк, шейный платок отсутствовал. Онирис никогда не видела родительницу с бритвой в руках, а потому не подозревала, что на нежных щеках матушки росло подобие бакенбард: та в запое не следила за своим внешним видом, и мягкий золотой пушок начал показываться на её лице. Обдавая Онирис запахом хмельного, она сперва несколько мгновений жадно разглядывала её и ощупывала, а потом исступлённо зашептала:

— Дитя моё, какое счастье — ты жива... Они не пускали меня к тебе, и я думала, что они скрывают от меня самое страшное... Прости, что я в таком отвратительном виде... Я сама себе противна, поверь... Я много лет даже не нюхала хмельного... И вот... Это случилось со мной... Прости меня, радость моя... Это я виновата, это я тебя довела... Ты в бреду сказала, будто думаешь, что я тебя ненавижу... Доченька, это неправда! Как ты могла такое вообразить себе! Как ты вообще до такого... додумалась! Ненавидеть тебя — мою родную девочку, мою драгоценную малютку! Какая чушь!

Матушка почти беззвучно затряслась, роняя на лицо Онирис хмельные слёзы и покрывая его исступлёнными поцелуями.

— Твои слова пронзили меня насквозь... Убили меня, — бормотала она в кратких паузах между ними. — Выбрось, слышишь меня, выбрось эту глупость из своей милой головки! Ты моё счастье, моя радость, моя дорогая крошка! Ты моя, моя! Я не отдам тебя смерти! Не смей покидать меня! Я чудовище, я сама себя ненавижу... Но не тебя, не тебя!

Она принялась так жарко чмокать Онирис в щёки и губы, что от этих звуков проснулся батюшка Тирлейф.

— Госпожа Темань, — встрепенулся он. — Как ты сюда попала? Покои же были заперты!

Матушка с усмешкой показала ему бриллиантовую шпильку для волос.

— Открыла вот этим... Когда-то я носила эти побрякушки в причёске — пока не подстриглась... Как украшения они стали не нужны, но кое для чего сгодились!

— Госпожа Темань, ну как же так можно! — начал мягко укорять её батюшка Тирлейф. — Зачем же было тревожить Онирис, будить её?

— Я должна была её увидеть! — рявкнула матушка.

Отец шикнул на неё, прижав палец к губам, и та тут же виновато зажала себе рот.

— Ох, дорогая, прости, прости, — забормотала она, снова склоняясь над Онирис. — Я и впрямь тебя потревожила... Прости, радость моя! Я сейчас уйду. Мне только нужно было тебя увидеть... Убедиться, что ты жива... Я ухожу, отдыхай... Отдыхай, дитя моё... Твоя непутёвая матушка тебя любит, запомни это!

Напоследок крепко чмокнув Онирис в губы, матушка нетвёрдой походкой удалилась, а батюшка Тирлейф принялся ласково успокаивать:

— Всё, моя родная, она больше не побеспокоит тебя, мы будем смотреть за ней в оба. Не волнуйся, она одумается и перестанет рано или поздно.

На Онирис, никогда прежде не видевшую матушку в таком состоянии, её появление в столь непотребном виде произвело крайне тягостное впечатление. Она ещё пребывала под властью недуга, ослабленная и разбитая, а тут ещё новое потрясение... К утру озноб начал усиливаться, сознание затуманилось, и Онирис снова впала в беспамятство и бред.

В половине пятого утра расстроенный Тирлейф доложил госпоже Розгард, что Онирис стало хуже. У той побелели ноздри, она жёстко поджала губы и засверкала голубыми льдинками глаз, а потом велела дому наполнить купель самой холодной водой. Когда распоряжение было исполнено, она затрясла супругу:

— Просыпайся! Просыпайся немедленно!

Темань что-то невнятно забормотала, не открывая глаз. Тогда Розгард без особых церемоний подхватила её на руки, отнесла в купальную комнату и опустила в купель. Ледяная водица мигом разбудила Темань, и она с криком подпрыгнула, но равновесия не удержала и с брызгами рухнула в воду опять. Фыркая и отплёвываясь, она плаксиво кричала:

— Розгард! Дорогая, в чём дело? Зачем так жестоко?!

— Ничего, зато взбодрилась, — жёстко ответила супруга. — Бери себя в руки и приводи себя в порядок. Из-за твоей вчерашней выходки Онирис стало хуже!

У Темани затряслись губы, припухшие глаза наполнились слезами.

— Х-хуже? — с запинкой пробормотала она. — Что... Что с ней? Она умирает? — И запричитала, вцепившись в растрёпанные