Слишком личное - Наталия Костина

Она почти не слушала, что говорит ей низенький толстый человек – ее новый начальник, бригадир полеводческой бригады совхоза «Красный партизан». Значит, это и есть ее жилище… Дом есть – хоть в этом ее не обманули. От езды по каменистой дороге все тело ломило, и первый раз в жизни болела голова – она тогда еще не знала слова «акклиматизация» и списывала все на тяжелую дорогу.

– Еда-то у тебя имеется хоть какая-то? А то соседа твоего попрошу тебе принесть чего-нибудь, да воды пусть тебе достанет на первый случай. Счас зайду к нему. Он тоже одинокий…

– Не нужно. – Она вяло махнула рукой, хотя из еды оставалось всего только пара сухарей да маленький кусочек сахара. Однако ни есть, ни пить не хотелось. Хотелось бросить в угол пожитки и просто упасть на пол – и спать, спать… Сутки подряд спать. Как только она выпроводит новое начальство, так и сделает. Но человечек все не уходил, с продовольственно-хозяйственной темы он перескочил на общественную и теперь назойливо жужжал о линии партии, о нехватке людей в их бригаде, о лестной характеристике Арины, присланной с прежнего места, о том, что у него на нее особые виды…

– До свидания. Спасибо, что встретили.

Она неожиданно сунула ему свою сухую узкую ладонь, и он замолчал, поперхнулся на полуслове, потом пристально посмотрел на нее, пожал плечами и вышел. Что прислали, то прислали. Странная бабенка. Худая, как щепка, и глаза какие-то дикие. А может, захворала с дороги. Всякое бывает. Откуда-то издалека, чуть не с Сибири ехала. Нужно будет потом, попозже, еще зайти, проверить… Женщина одинокая, да и с виду не крепкая… если и впрямь чем серьезным занемогла…

Но она не заболела – просто очень устала. Отперла небольшим ключом странной формы указанный бригадиром чулан и увидела прямо с краю лежащие друг на друге плоские полосатые замасленные тюфяки, диковинные, непривычные, чужие, пахнущие чужой жизнью в этом чужом доме. Однако теперь это ее жизнь, ее дом, и эти тюфяки тоже принадлежат ей. Она стащила один, поискала глазами, куда бы его пристроить в странной, пустой и полутемной комнате, да так и не нашла. Из последних сил доплелась до входной двери, накинула большой кованый старинный крюк на петлю, потом присела как была, одетая в дорожную телогрейку, на горку оставшихся тюфяков. И усталость сразу же навалилась на нее каменной плитой, и она припала щекой прямо к чужому, пыльному, пропитанному насквозь посторонним языком, необычными мыслями, сновидениями, чьей-то любовью, смертью, жизнью… и оказалась почему-то дома… Уснула Арина сразу же, прямо там, в чулане.

Чудны́м местом оказался этот самый Крым. Ноябрь месяц, в селе у них давно снег лежит, санный путь до весны уже не стает, а здесь еще тепло и даже по утрам не замерзает вода в ведре. Да и с чего ей замерзать – температура все время плюсовая, листья на деревьях еще держатся. И место странное, и дом у нее странный – говорят, в нем раньше татары жили. Стульев, столов, лавок нет – одни тюфяки. Или не было никогда лавок и столов у этих самых татар, или в войну в печи пожгли. Сама Арина с топором и дровами ловко управлялась – дело привычное, а вот табурет сколотить не могла – хорошо, сосед помог, про которого бригадир тогда поминал.

Сосед у нее оказался такой же одинокий, как и она сама, и у него тоже на одного целый дом. Сам вызвался ей помочь и споро сбил пару неказистых, но прочных табуретов. На одном, низеньком, она сидела, второй, побольше, использовала вместо стола. Спала на полу, все в том же тесном и темном чулане – как зверь в норе. Печь в полу также была непривычна, и что с ней делать, она не знала. Топить ее для обогрева было можно, а вот стряпать в ней Арина так и не приспособилась. Все было чуждое, неловкое, необиходное.

Впрочем, посреди комнаты стояла теперь выданная ей, как поселенке, буржуйка – солидное, тяжелое, оставшееся от брошенного впопыхах имущества немецкого штаба сооружение в виде башенки прямоугольной формы. Топлива буржуйка требовала мало, а тепла давала много. Наверху имелись конфорки – можно было и чайник вскипятить, и кашу спроворить. Чайник она извлекла из того же чулана, в котором проспала почти сутки по приезде. Вековой медный чайник с измятыми боками для нее одной был слишком большим и тяжелым, так что воду в нем она кипятила лишь тогда, когда хотела вымыться, а чай согревала в узком маленьком кувшинчике с длинной деревянной ручкой, как раз на одну чашку, – вскипал он почти мгновенно. Там же, в чулане, отыскались медные тазы – самый маленький она приспособила мыть посуду, в самом большом можно было купаться. В потемневших, испещренных замысловатым узором кувшинах с длинными узкими горлышками теперь хранилась привозная вода. К тюфякам, странному дому с подслеповатыми окошечками, к буржуйке и кувшинам с кислым запахом и вкусом меди она притерпелась почти сразу, а вот к воде привыкнуть не могла. Противная, с солоновато-горьким привкусом, вода эта к тому же была здесь не своей. Возили ее строго по графику, отпускали строго по мерке. Во дворе ее новой усадьбы оказался еще и сухой, выложенный камнем колодец, все для той же привозной воды. В него воду ей завезут весной, когда нужно будет сажать огород, пояснил сосед. По весне же обещали их совхозу прислать и геологов – искать родники. Однако вряд ли они найдут воду, – мрачно предсказал неулыбчивый сосед Коля; недаром место, куда ее привезли, называлось Сухое. Раньше внизу их села были колодцы с хорошей питьевой водой, но как татар турнули, так в колодцах вскорости воды не стало.

– Нагадили, значит, сволота фашистская. Как уходить – спортили воду. Не выселять их надо было, а пострелять тут же, на месте, да и дело с концом!

– А много тут татар жило, Николай Романыч? – спрашивала Арина у соседа.

– Да кругом одна татарва, – сплевывал сквозь зубы сосед. – А где не татарва, там греки – тоже стрелял бы их, хуже татар. Ненавижу… И хохлы, бандеровцы – всех их до кучи, в одну яму… Чтоб все здесь было по-людски. Русская земля – русским людям.

А что кругом было не по-людски, это точно. И приземистый дом с низкими потолками и плоской крышей, как обрубок, с чужими невыветриваемыми тошными запахами, и забор чуть выше пояса, на улицу все видно, что Арина во дворе делает, и бельишко ее жалкое полощется у всех на виду… И море внизу их поселка (сначала она не поняла – воду возят бог знает откуда, а вот же она, вода, бери – не хочу, лежит у самых ног, в ясную погоду синяя, как небо), и солнце в ноябре еще здесь греет и дом, и деревья, и эту самую синюю воду…