Слишком личное - Наталия Костина

– Извини, – сухо сказал капитан.

Было в его голосе нечто такое, что Маша Камышева мгновенно забыла все обиды, забыла даже то, зачем ей очень срочно понадобился Игорь Лысенко.

– Ты куда в таком виде идешь? – строго спросила она, хотя прекрасно видела, что направляется он в собственный кабинет. – Игореша, что с тобой случилось?

Он судорожно пытался попасть ключом в замок, откровенно повернувшись к ней спиной и желая в это мгновение только одного – чтобы эксперт Камышева провалилась сквозь пол коридора, сквозь все четыре нижних этажа и подвал прямо в преисподнюю вместе со своими вопросами и претензиями.

– Давай-ка мы ко мне пойдем, – предложила она, беря его крепкой ладонью за плечо и пытаясь развернуть к себе фасадом.

– Машка, а иди-ка ты в жопу! – выдергиваясь, с перекошенным лицом проскрипел капитан.

Маша Камышева не обиделась. Она была умной женщиной и знала, когда стоит дуться, а когда – нет.

– Ладно, тогда – к тебе, – покладисто согласилась она и первой протиснулась в открытую наконец капитаном дверь.

Лысенко скривил рот, но ничего не сказал. Молча сел за стол, молча отпер находящийся прямо у него за спиной сейф и извлек из него непочатую бутылку. Камышева также безмолвствовала, но покидать пределы чужой территории явно не собиралась. Однако тишина затягивалась и становилась уже неприличной. Первым не выдержал хозяин. Откашлявшись, он выудил из недр сейфа пару не первой свежести стаканов и выдавил:

– Пить будешь?

Принципиально не пьющая на работе Камышева тут же согласилась:

– Наливай.

Капитан с явным усилием сковырнул пробку и налил по полстакана жидкости.

– Пей.

– А закусить?

Вопрос поставил было Игоря Анатольевича в тупик, но он нашел выход из положения: из того же сейфа была вынута пачка сигарет. Сигареты были плохой закуской, а курить Маша успешно бросила еще два года назад. Но сейчас она ловко распечатала пачку, подцепила ярко накрашенным ногтем сигарету и, не дожидаясь, пока мужчина проявит галантность, щелкнула лежавшей на столешнице зажигалкой.

– Ну давай. – Опер махнул водку, как воду.

– Давай. – Эксперт Камышева подняла брови, но водку выпила единым духом, а затем глубоко затянулась сигаретой. – А что ж мы не чокнулись-то, Игорь? – спросила она, следя внимательными карими глазами за отрешенным выражением капитанского лица. – Или умер кто? За что пьем? За здравие или за упокой?

– Да какая тебе, Маш, разница… – Лысенко налил еще по сто. – Угощают – пей.

– Ну что ж, если без разницы, то я выпью. Закусывай. – Она двинула по столешнице початую пачку.

Игорь поморщился, но закурил. Выпитое колобродило в организме, не принося никакого облегчения.

– А вот теперь рассказывай, – велела Камышева.

* * *

За два года она привыкла и к ранней весне, и к поздней осени, распробовала невиданные фрукты, растущие на этой обманчиво сухой и бесплодной с виду земле. Не успеешь оглянуться, как созревали черешня и абрикосы, затем подходила очередь груш и персиков, истекающих соком так, что при укусе он струился по рукам и подбородку. Спелый виноград утолял голод ничуть не хуже хлеба, а вот инжир она рискнула съесть только на второе лето – уж слишком странный у него был вид, да и само дерево пахло, по ее мнению, прескверно – кошками. Вернее, попробовала инжир она не летом, а только зимой, когда сильный бронхит уложил ее в постель. После той осени, когда она едва не замерзла в своем первом пристанище – коровьем хлеву, застуженные легкие иногда напоминали о себе. В целом же, несмотря на субтильное сложение, она была на удивление вынослива и здорова. Однако коварный северный ветер, не продувавший насквозь разве что только горы, все же заставил ее слечь в постель. Одна из соседок принесла ей опробованное местное средство – тутовые ягоды, распаренные с молоком. Оказалось вкусно, сладко, только семечки, которыми была нашпигована плоть сушеных лепешечек, слишком уж хрустели на зубах.

– Я тебя и варенье научу из него варить, – пообещала соседка. – Вкусное из него варенье, особенно если с орехами. Да и так ничего, мой Васька летом знаешь как его харчит…

И действительно, было очень даже ничего, но все равно Арина брезговала его есть, другое дело – персики, райские плоды, покрытые нежнейшим пухом, или сладкий мускатный виноград, от которого она, от природы не сладкоежка, все же не могла отказаться. Проходя по участку, она то и дело отщипывала ягоды от кистей. Работа ее в этом году почти все время была связана с виноградниками – прополка, рыхление, чеканка, сбор.

Она нисколько не изменилась за эти два года, время текло мимо, не задевая ее. Правильно говорится: кто не живет, тот и не старится. Она не жила с того самого дня, когда узнала, что Леонид предал ее, предпочтя более молодую и, безусловно, более красивую двоюродную сестру. Душа ее захлопнулась, отгородившись от всего, что было связано с миром переживаний. Любовь… Что такое любовь? Любовь была только в книгах, а в жизни были тяжелый труд на земле, ежедневный ритуал ведения домашнего хозяйства да смена времен года.

Она не старилась телом, только, пожалуй, стала немного медлительнее в работе; задумавшись, могла и вовсе остановиться, давая отдых ловким рукам. К морю ее не тянуло, она не бегала на пляж загорать, как иные, дорвавшиеся до тепла переселенцы. На работе Арина всегда старалась спрятать от солнца руки и лицо. Однако и загар не слишком приставал к ее светлой от природы коже, не то что у темноглазой и темноволосой Степаниды из их бригады: та настолько азартно загорала, что к середине лета становилась темно-коричневого, даже с каким-то лиловым оттенком цвета. И не разберешь, русская она или, может, цыганка.

Дом, прилепившийся к стовековому базальту бугристой старой спиной, она обжила со свойственным ей, как кошке, уютом – все у нее было чисто, накрахмалено, свежевымыто, подбелено. Окна блестели, и на шатком столике, купленном по случаю, всегда стоял букетик цветов в банке, обернутой листом яркой бархатной бумаги. В палисаднике у забора – буйство бальзаминов, астр, георгин, бархатцев, которые соседка-украинка называет чернобривцами. Дикий куст шиповника аккуратно подстрижен, и весной он цветет душистыми розовыми цветами, а осенью она, царапая руки, обирает с него ярко-красные плоды – на зимний витаминный чай. И конечно, книги. Бамбуковая этажерка, которой ее премировали за ударную работу, медленно, но верно заполнялась. Книги были ее неизменными собеседниками, товарищами, ее единственными домочадцами. Раз в месяц Арина непременно выбиралась в Судак, чтобы пройтись по магазинам и заглянуть в библиотеку. И зимой она не изменяла своим привычкам, хотя от пронизывающего до костей ветра ее не спасало даже драповое пальто.