The Мечты. Весна по соседству (СИ) - Светлая Марина

- Андрюха, что ли?

- Па! – следом за ним выкрикнула Женя в сторону кухни.

- А? – донеслось до нее, и из-за угла коридора, ведшего в святая святых любой квартиры, показался Андрей Никитич Малич собственной персоной. Человек, давший Евгении фамилию, содержание, воспитание и, чем черт не шутит, некоторые задатки порядочности, которые она впоследствии самостоятельно развила до нынешнего уровня.

Сам же Андрей Никитич, вытиравший в это самое время руки кухонным полотенцем, дотопал до Женьки, буркнул ей что-то вроде: «Добрутр», - и только после этого воззрился на раннего визитера. Потом он негромко икнул, и полотенце выпало из его рук, спланировав на пол.

- Уваров, - только и выдохнул «папа».

- Привет, Андрюха! – выдал Марат Валерьянович. – Вот уж не ожидал, что ты все еще тут!

- Папа, кто это? – звонко выкрикнула, не выдержав, Женя.

- Это? – Андрей Никитич в некотором ужасе глянул на свою старшую и любимую дочь. – Это, Жень...

- Ну давай! – подзадорил его Уваров. – Скажи ей!

Малич вздрогнул, дернулась его щека, а он, ухватив Женю все еще влажной рукой за локоть, отчеканил.

- Это твой биологический отец.

- Да самый настоящий, пока вы не переиграли с Томкой!

- И? – спросила Женя у новоявленного родственника.

- И вот я приехал! – объявил «папа».

- Зачем?

- Чтобы познакомиться с тобой, дочка, - проникновенно проговорил Уваров и протянул Жене букет.

Ее накрыло розовым ароматом, будто в коридоре разлили ведро эфирного масла, против чего недвусмысленно взбунтовался желудок. Все происходило настолько быстро, что она и понять ничего не успела, лишь пискнув что-то нечленораздельное, и умчалась в ванную комнату.

Но именно там, тогда, в тот самый момент, пока ее продолжало мутить и выворачивать, она осознавала одну-единственную истину, самую главную, полагающую основу всей дальнейшей жизни. И это никак не было связано с новостями об отце. Она позабыла о нем, пусть и совпало, что он появился в день, когда ее судьбу в очередной раз ломало пополам в самом хребте. Сейчас, собирая воедино все признаки, которые она бездумно умудрилась проигнорировать, Женя выхватывала из воздуха мысль, что отныне, даже если она захочет забыть о Романе Моджеевском, ей это никогда не удастся.

Никогда-никогда. Он слишком прочно в нее врос, чтобы забыть о нем. Сам того не желая, он оказался ее частью, и это то, чего никто и ни за что у нее не отнимет – разве она смела мечтать о подобном еще только вчера вечером, когда весь ее мир казался разрушенным до основания, а она сама представлялась выпотрошенным механическим зайцем, который никогда уже не забьет в барабан, потому что сломался ключ?

У нее пылали виски и горела кожа. Волосы сосульками свесились вдоль лица. В зеркале отражались одни только глаза – покрасневшие, испуганные и сверкающие. Было что-то совершенно невозможное во всем ее утреннем облике, отчего она изумлялась себе все сильнее. Как могла пропустить? Как могла не заметить? Как это вышло?

Ясно было только одно, только в одном она не сомневалась сейчас нисколько: это чудо произошло в одну из их последних ночей, а значит, она едва успела запрыгнуть на ступеньку вагона уходящего поезда. Женя прижала кулачок ко рту, закусила костяшки пальцев и подавила смешок, рвущийся наружу, несмотря на то, как ей плохо. Этим смехом она боялась спугнуть нежданно накрывшее ее с головой счастье.

Когда стало чуточку легче, Женя ополоснула лицо холодной водой и неожиданно поняла еще одно. Самое главное.

Теперь она знает, как ей быть. Теперь все действительно обрело смысл.

И этот смысл – мира и мироздания, не зная о том, дал ей Ромка. А уж она сумеет его защитить!

В коридоре рефреном ее ликующим мыслям раздавались негромкие мужские голоса, впрочем, звучащие не самым мирным образом. Но оба резко замолчали, едва перед ними показалась бледная, с увеличившимися синяками под глазами Женя.

Папа, тот который Андрей Никитич, тут же подался к ней и негромко спросил:

- Нифураксозид? Или активированным углем обойдемся? 

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Да ей противорвотное надо! – заявил тут же второй «папа».

- Что мне надо, мы без вас разберемся, - негромко сказала ему Женя. – Уходите.

- Но Женя! – вскинул брови Уваров. – Я же по-доброму пришел, познакомиться, поговорить! Если ты думаешь, что я на что-то претендую...

- Тоже еще, претендент! – рявкнул Малич. – Слышал, что сказали?

- Я всего лишь хочу побыть с дочкой... на старости лет! 

- Я вам не дочь, а вы мне не отец, - Женя по-прежнему говорила тихо, но уверенно. – Уходите.

- Нельзя быть такой категоричной! – укоризненно проговорил Марат Валерьянович. – И я даже знаю, чье это воспитание!

Женька улыбнулась и подошла к Андрею Никитичу.

- Я тоже знаю.

А потом с удивлением обнаружила, как тот, перехватывая ее ладонь, с облегчением переводит дыхание, как воздухом наполняются его легкие и раздувается грудная клетка, выпячиваясь колесом.

- Так! – рыкнул Малич, снова становясь хозяином положения и Женькиным рассудительным отцом. – Концерт окончен! Цветы и торт – забрал. За дверь вышел. Живо. Дай ей хотя бы переварить, потом разберемся.

- Разберемся? – в замешательстве переспросил Марат, сделавшись даже как-то ниже ростом.

- Если Женя захочет разбираться, - с нажимом на слово «если» добавил Андрей Никитич своему «противнику».

- Мне можно будет прийти? – осторожно уточнил тот.

- Сам найду, если понадобишься.

- Тогда вот, - Марат Валерьянович суетливо пошарил в карманах и выудил откуда-то визитку, принявшись усиленно впихивать ее в руки Жениного отца. – Чтоб долго не искали! Я в Солнечногорск прочно вернулся!

- Еще этого нам не хватало!

- Андрюх!

- Вали, Уваров!

И на этом концерт действительно закончился. Марат Валерьянович пробормотал слова прощания, прихватил с собой торт, видимо сочтя, что «траванувшейся» новообретенной дочери тот без надобности, а вот цветы все же оставил. После чего спешно ретировался из квартиры Маличей. Андрей Никитич, громко хлопнув, закрыл за ним дверь, повернулся к Жене и внимательно посмотрел ей в лицо, ожидая, что она скажет. 

- Розы выбросишь? – не обманула она его ожиданий. Все же она была его дочерью, самой настоящей и самой родной.

- Они жуткие. Такие на похороны покупают, для солидности, - неловко улыбнувшись, ответил Малич. – Мне, кстати, не надо, если что. Гвоздик достаточно.

- Ну это ты загнул, - рассмеялась Женька. – Такие покупают и по другим поводам. Что там у нас с завтраком?

- Нормально у нас с завтраком. Первая партия оладий сгорела, остальные сойдут. Но я не знаю... тебе, наверное, что-то другое... чаю надо покрепче? А?

- Да неважно, - Женя потопала на кухню и уже оттуда попросила: - Ты мне расскажешь про этого Уварова?

Андрей Никитич, входя следом за ней, не то чтобы помрачнел, просто, вроде как, замялся на пороге. Потом все же подошел к плите и осторожно ответил:

- Да что там рассказывать... Томка молодая была... ты же в курсе, что она тебя едва в восемнадцать родила? Ну и мне столько же было...

- И про то, что вы были одноклассники, я в курсе, - Женя налила чаю для себя и для отца и устроилась за столом. – Но в этой истории отсутствует, как оказалось, один персонаж. Он тоже с вами учился?

- Не-е-е-е! – протянул Малич, подходя ближе и усаживаясь напротив. – Не совсем так... Марат нас старше был, по тем временам прилично. Лет на пять-шесть. В школе мы как раз мало пересекались, хоть одну и заканчивали, а вот по жизни – достаточно. Понимаешь, я с ним в доме жил, который снесли, где сейчас «Золотой берег». А Тома – здесь, в нашем особняке. Он, понятное дело, уже выпускался, когда мы мелкие были. Но звезда... футболист, школьную газету вел, говорили, что с дочкой директора гулял. Правда или нет – не знаю. Ну и Томка в него еще совсем дитем втрескалась. Только про Марата и разговоров. На все его игры – бегала. И угадай, кому рыдала, когда он десятый класс закончил.