Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел - Владимир Лопухин

Выразившееся в поддержке Череванского отрицательное отношение к Филиппову со стороны некоторых влиятельных кругов мотивировалось не прощавшимися ему скромностью происхождения и перелицовкою из «красного» в молодые годы в реакционера и святошу перед перспективами карьеры[107]. И, говорили, неясным представляется происхождение появившейся у Филиппова, по достижении высших должностей, крупной земельной собственности, доставшейся ему, между тем, совершенно легальным путем, частью унаследованной.

Религиозная настроенность проявлялась Тертием Ивановичем чрезвычайная. И лицо выработал он себе иконописное. И поступал соответственно. Припоминается по этому поводу один достаточно курьезный случай. Однажды, как снег на голову, сваливается ко мне некто Лебедев. Рекомендуется гимназическим товарищем одного из моих двоюродных братьев. Слышал от них, что я вхож к Филиппову. Лишился службы. Бедствует с семьей. Видит сон. Явился, будто бы, к нему с крестом в руке Тертий Иванович. Говорит: «Иди за мной». И исчезает. Из провинциальной глуши Лебедев скачет ко мне в Петербург и просит о доведении его сна до сведения Тертия Ивановича. Самому Тертию Ивановичу поведать о сновидении Лебедева я воздержался. Но сыну его Сергею Тертиевичу о посещении «сновидца» рассказал. Лебедев был вызван в контроль и получил место.

Из другой области курьезов, творившихся Тертием Ивановичем. При встрече с георгиевским кавалером, здороваясь с ним, целовал его орден, красовавшийся на шее или в петличке. Этим каждый раз и каждого кавалера повергал в великое смятение. Еще особенность Тертия Ивановича. Афишировал крайнее нерасположение к Петру Великому.

Оригинальный был человек Тертий Иванович. Нельзя того же сказать о его сотрудниках. О Череванском упомянуто. Теперь о других. В большинстве они наводили тоску. Очень скучен был милейший генерал-контролер Д. Е. Белаго. Славный был у него помощник А. А. Горенко – верзила-хохол из бывших моряков, симпатичный, обходительный, но пороха не выдумавший. Этим единственно я могу себе объяснить, что при чрезвычайно живом темпераменте он не сбежал из контроля без оглядки. Впрочем, он был занят не столько убийственно скучною текущею ревизионною работою, сколько участием в качестве представителя контроля в многочисленных междуведомственных комиссиях. Мое непосредственное начальство старший ревизор Яковлев был умен, но сух до такой степени, что самого себя иссушил, вогнав в горловую чахотку. Приверженность к контролю этого, несомненно, неглупого человека приписываю исключительно его сухости, наводившей ту же тоску, которая веяла от большинства его сослуживцев[108]. Счастливое среди них исключение представлял однокашник мой по университету, бывший студентом другого факультета Н. Н. Кузнецов. Этот попал в контроль по семейной традиции. Она удержала и укрепила его на службе в этом ведомстве. Он был отменно интеллигентный человек, большого развития и солидного образования. Впоследствии, много лет спустя, жизнь свела меня с ним на ином поприще совместной работы…

Не одним, однако, ревизионным делом жил Государственный контроль времен Тертия Ивановича Филиппова. Жил он и широкою русскою песнею, которой его научил, которую собирал и которую побуждал своих чиновников петь выдающийся мастер и тонкий знаток песни Тертий Иванович. Иллюстрациею данных Тертия Ивановича в этой области служит замечательный рассказ, переданный мне упоминавшимся выше членом Государственного совета С. В. Марковым. Тертий Иванович, уже в должности государственного контролера, объезжал как-то контрольные учреждения по Волге. Попал в Казань. По своему высокому положению являлся, конечно, предметом особенного внимания со стороны местной администрации, всюду его сопровождавшей и следовавшей за каждым его шагом. Но с раннего утра в день, назначенный для отъезда Тертия Ивановича из Казани, он неожиданно для всех запропал. Пока хватились, прошло порядочно времени. Пропал государственный контролер. Шутка сказать. Стало известно, что он спозаранку укатил на Волгу, чтобы, переправившись через нее, сесть на поезд на станции Зеленый Дол. Власти вскачь полетели на берег Волги, порядочно отстоящий от города. Подъезжая, усмотрели на берегу большую толпу народа, из которой раздавалось стройное хоровое пение. Протиснулись и видят Тертия Ивановича в кругу поющих бурлаков дирижирующим их хором плавными жестами обеих рук, припевающим вполголоса собственным своим некогда богатым тенором. Оказалось, бурлаки пели не так, как следует. И Тертий Иванович тут же на волжском берегу наставлял их на правильную песню. Примкнули подошедшие грузчики. И образовался громадный импровизированный хор, поразивший слушателей стройностью исполнения.

В Петербурге Тертий Иванович образовал из своих чиновников выдающийся церковный хор, обслуживавший домовую церковь Государственного контроля на Мойке. Этот же хор пел светские песни, народные и лучших русских композиторов. Среди чиновников особых поручений имелись специалисты по собиранию песен. И командируя их по делам службы по России, Тертий Иванович обязывал их попутным собиранием песен. Злые языки уверяли, что чиновники Тертия Ивановича никакими контрольными делами в поездках не занимаются, а за счет командировочных кредитов только и делают, что собирают песни. Это, конечно, было не совсем так. Но если бы оно так и было, то именно в этом заключалось бы наиболее целесообразное использование командировочных контрольных сумм. Песня росла и множилась во славу никем другим, кроме Тертия Ивановича, в ту пору не поддерживавшегося старинного русского вокального искусства. А мертвенные дела об 1 р. убытка от боя казенной посуды и им подобные прекрасно справлялись и местными органами контроля. Для подталкивания таких дел командировок не требовалось. Деньги на командировки бросались бы всуе. А тут за счет тех же средств, хотя и не по назначению, получалась польза непосредственная и немалая.

Тертий Иванович был вообще выдающимся меценатом русской музыки. Достаточно основательно забыто, что в нужную минуту именно он поддержал и своими хлопотами довел до возможности осуществить большое дело талантливого творца великорусского оркестра В. В. Андреева. Помнится, как Андреев только начинал свою блестящую артистическую карьеру, выступая в первом балалаечном трио в «Аквариуме»[109]. Какое это было маленькое, хрупкое начало, как бы талантлива ни была игра исполнителей. Но сколько надо было преодолеть предвзятости, сколько шумного невежественного презрения к балалайке, пока дело оказалось достаточно оценено. И трудно сказать, как бы сложились обстоятельства, если бы не вмешательство Тертия Ивановича.

Но Тертий Иванович умело выдвигал и других талантливых артистов. Многие известные певцы обязаны ему поддержкой при их первых, наиболее трудных шагах артистической карьеры, в их числе Ф. И. Шаляпин. Затем следуют не столь крупные имена – Мравиной, Яковлева, Майбороды, Морского и др. Всех не припомню, но знаю, что выдвинутых Тертием Ивановичем русских артистов было много. Названных же лиц у Тертия Ивановича я встречал. У него же встречал незабываемого артиста-рассказчика И. Ф. Горбунова, композитора Балакирева, известного пианиста Гофмана и др.

Помню я прекрасные артистические вечера Тертия Ивановича. Бывали вечера случайные. Но раз в год уже обязательно справлялся вечер 4-го января в день «сорока мучеников», на который приходились именины хозяина. Прекрасная казенная квартира государственного контролера на Мойке близ Синего моста пленяла чисто семейным уютом, чуждым всякой официальности. Чувствовали себя съехавшиеся к Тертию Ивановичу гости на редкость свободно и непринужденно. Вечер сразу начинался с концерта выступавших солистов. Следовали рассказчики, потом Андреев с ансамблем избранных артистов великорусского оркестра. «Фавн», «Грезы», «Воспоминание о Гатчине» сменялись в череде упои тельных мелодий. Повсюду велась оживленная беседа. Настроение было неизменно веселое и приподнятое. Ужинать садились в двух смежных залах, соединенных аркой. В одном за особым столом располагался хор Государственного контроля, и с места лилась чарующая песня. Помнится дивное исполнение серенады Апта «Ночь сошла на землю». Пел прекрасный тенор Крылов, однокашник мой по Ярославской гимназии. А хор аккомпанировал. Оркестр человеческих голосов и сольный богатый тенор создавали впечатление незабываемое. Пели и всевозможные застольные песни. Только наступившее утро разгоняло гостей. И не хотелось уходить в мглистые серые будни с яркого, насыщенного песнею праздника.

* * *

В ту же примерно пору несравненный художник-рассказчик Иван Федорович Горбунов привлекал (к сожалению, слишком редкими выступлениями) ценителей своего таланта в другой салон – приятеля артиста сенатора Александра Дмитриевича Свербеева.