Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман

Мигом соскальзываю по железным ступеням вниз, стрелой несусь мимо дремлющего у трактора сторожа и бдительной «дерьмовочки», смерившей меня пристальным взглядом, духом взлетаю на свой этаж и дергаю дверь.

Так и есть: в квартире полная иллюминация, а Цви ползает по полу, как паук-переросток.

Причем ребенок продолжает спать как ни в чем не бывало. Только перевернулся на другой бок и скинул ногой одеяло с кровати. Дышит тяжело, с хрипами и свистом.

Силы небесные! Что стряслось? Я склоняюсь к Цви, моля Бога только об одном: чтобы Он не отнял у меня последнюю каплю милосердия к этому малохольному.

Все выяснилось: из картонной коробки сбежала ядовитая змея.

Бегство

Цви стоит бледный, как перед казнью.

После моего ухода, пребывая в тоске, одиночестве и кромешной темноте, он начал возиться с коробкой, чтобы получше рассмотреть гаденыша — вдруг ему попался представитель редкого вида. Змея преспокойно лежала в углу, свернувшись кольцом. Увы, она оказалась самой прозаической «гадюкой обыкновенной». Он считает, что положил крышку на место, потом отодвинул картонку. А вскоре послышались странные шорохи, как будто что-то упало и поползло. Змею он заметил уже на пороге из кухни в коридор.

Теперь он ее ищет.

Теперь мы оба ее ищем.

Сколько в моей квартире укромных уголков и потайных мест!

До часу ночи мы пытаемся найти змееныша. Безрезультатно.

Пришлось даже разбудить Яали: пока Цви двигал кровать и обшаривал белье, я держал его на руках. Ребенок пылал, что-то неразборчиво бормотал, скорее всего, бредил.

Ноги мои подкашиваются.

Не исключено, что змея давно удрала через открытое окно — ах, как хотелось в это верить!

Цви проверяет каждый закоулок, его слепые глаза от напряжения вылезают из орбит.

Еще через час силы окончательно оставляют меня, и я, как есть в одежде, плюхаюсь на диван, предварительно осмотрев и ощупав его тысячу раз.

Самое поразительное то, что, несмотря на яркий свет и тарарам, который мы устроили, Яали так и не проснулся. Пару раз я слышал от него: «дичка пить», — так это от жара. (Вторично смерил ему температуру: тридцать девять и шесть.)

Итак, в два часа ночи силы покидают меня и я говорю: будь что будет. Ложусь рядом с ребенком и проваливаюсь в сон. Цви тоже засыпает. Свет в квартире я оставил гореть.

Утро

Просыпаюсь. Разлепляю глаза. В комнате царит специфическое, болезненно-тревожное хамсинное освещение. В квартире все вверх дном, окна настежь. Иллюминация, оставшаяся с ночи, потерялась в могучем свете дня. Яали в застиранной полосатой рубашке тихонько играет на ковре в свои игрушки. Движения его замедленны и тяжеловаты. Всю деревянную технику он выстроил в караван, двигая трактора один за другим на пару сантиметров. Танк встречает колонну, угрожающе направив на нее пушку, вместо того, чтобы защищать.

Вскакиваю с кровати, наклоняюсь над ним и молча оглядываю «театр военных действий». Малыш склонил голову набок. Личико отекло, глаза под набрякшими веками заплыли, в уголках собрался желтовато-восковой гной. Пробую губами его лоб — жар есть, без сомнения. Велю ему открыть рот.

Как я и предполагал, горло воспаленное.

Спрашиваю, не хочет ли он есть.

Отрицательно мотает головой.

«Ну, хоть яичко с хлебом…»

Мотает головой.

«Болит что-нибудь?»

Не отвечает.

«Горло не болит?»

Не отвечает.

«Яали!»

Поднимает на меня взгляд.

Оплывшие глазки-бусинки делают его похожим на ежонка. Сидит на полу в своей нелепой полосатой рубашке, сверкая ярко-красными пятками.

Тогда я говорю:

«Вот расскажу Зеэву и Хае, как ты ведешь себя, они не заберут тебя обратно. Что с тобой делать? Хочешь на улицу, к хулиганам?»

Угроза не производит на него ни малейшего впечатления. Оказаться на улице он не боится, а по детям, наверно, даже соскучился. Яали глубокомысленно покусывает губу и ничего не говорит.

«А попить?»

Никакого ответа.

«Сейчас принесу молока».

«Не!»

Ну наконец-то, хоть одно словечко.

«А что?!»

«Дичка пить», — шепчет он.

Вот когда я по-настоящему ощущаю, до какой степени не безгранично мое терпение. Я ли не выполнил свой долг до конца? Одариваю Яали нехорошим взглядом и велю отправляться в постель.

Как всегда безропотно, он оставляет игрушки, забирается на кровать и сам накрывается одеялом. От белья, в бурых пятнах от крови, исходит изысканнейший аромат — смесь мочи и пота.

Вытянув руку, насколько хватает суставов, подаю ему чашку с водой.

Он приподнимается, берет у меня чашку и, держа одной рукой, как взрослый,