Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич

Оболенский появился вчера здесь, счастливый и сияющий, что освободился от своего поста. Он получит назначение в 3-й Кавказский корпус, который он сам выбрал.

Ген. Алексеев нездоров и лежит — у него сильный жар.

Федоров говорит, что у него почки не в порядке; он вызвал Сиротинина. Это осложнение имеет для меня большое значение. Я надеялся поехать в ближайшем времени куда-нибудь на фронт, но теперь придется эти дни побыть здесь.

Пустовойтенко отлично осведомлен во всем, и он прекрасный помощник. Пока не думаю брать никого со стороны.

Может быть, через неделю ты сможешь приехать сюда?

Посылаю тебе письма Николая, которых он не отсылал мне, но привез с собой, — они дадут понятие, о чем мы говорили.

Храни тебя, мое родное Солнышко, и девочек Господь! Нежно целую. Твой старый

Ники.

Ц. Село. 4 ноября 1916 г.

Мой ангел милый,

Большое тебе спасибо за твое дорогое письмо, только что мною полученное. Я прочла письмо Николая и страшно возмущена им. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он еще раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой? Он всегда ненавидел меня и дурно отзывался обо мне все эти 22 года, — и в клубе также (у меня был такой же самый разговор с ним в этом году), — но во время войны и в такой момент прятаться за спиной твоей мама и сестер и не выступить смело (независимо от согласия или несогласия) на защиту жены своего Императора, это — мерзость и предательство. Он чувствует, что со мной считаются, что меня начинают понимать, что мое мнение принимается во внимание, и это невыносимо для него. Он — воплощение всего злого, все преданные люди ненавидят его, — даже те, кто не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами. — А Фред. стар и никуда не годен, не сумел его остановить и задать ему головомойку, а ты, мой дорогой, слишком добр, снисходителен и мягок. Этот человек должен трепетать перед тобой; он и Николаша — величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин[1035] и Сергея. — Он просто не выносит меня и Ани, а холодные комнаты тут ни при чем, уверяю тебя. Я не обращаю внимания на личные нападки, но так как я твоя жена, они не смеют этого делать. Милый мой, ты должен поддержать меня, ради блага твоего и Бэби. Не имей мы Его, все давно было бы кончено, в этом я твердо убеждена, — я повидаюсь с Ним на минутку перед приходом Штюрмера. Бедный старик, — как подло с ним и о нем ежедневно говорят в Думе!— Во вчерашней речи Мелюков[1036] привел слова Бьюкенена о том, что Шт. изменник, а Бьюк. в ложе, к которому он обернулся, промолчал, — какая подлость! Мы переживаем сейчас самые тяжелые времена, но Бог все же поможет нам выйти из этого положения, я не страшусь. Пускай они кричат — мы должны показать, что мы не боимся и что мы тверды. Женушка — твоя опора, она каменной скалой стоит за тобой. Я спрошу нашего Друга, считает ли Он уместным, чтоб я поехала через неделю, или, так как тебе нельзя двинуться с места, не следует ли мне здесь оставаться, чтобы помогать “слабому” министру. — Они снова выбрали Родзянко, а его речи ужасны, как и то, что он говорит министрам.

Я надеюсь, нога нашего Крошки скоро поправится. И Алексеев заболел, — все беды сразу, — но Бог не покинет тебя и нашу любимую страну, благодаря молитвам и помощи нашего Друга. Я рада, что ты нашел место для Оболенского.

Опять серый день, 4 1/2 градуса мороза, солнце было только два дня. — Тяжко и грустно: так горячо берешься за правое дело, а вследствие этого, конечно, “злоумышленники” стараются все дело погубить. — Я чувствовала, что Николай не к добру поехал в ставку, — скверный он человек, внук еврея![1037]

Покаталась с ней и ждем Его (затем Рост. и Шт.). Прощай, радость жизни моей, мой единственный и мое все. Благословляю и целую без конца. Всецело

Твоя.

Она пишет заменя, так как ей легче писать по-русски[1038]. По прочтении письма Николая Он сказал: “Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло — как брат Милюкова, как все братья зла...” “Человек он ничтожный, добра то он делает, а милости Божией и на делах нет, никто его не слушает, а потом убедись на нем”. — “Господь показал Маме, что все это ничтожно, воcнe”.

Я видела во сне, что меня оперировали, отрезали мне руку, но я не испытывала никакой боли, а после этого получила письмо Н. от тебя.

Ц. ставка. 4 ноября 1916 г.

Моя душка Солнышко!

Горячо благодарю за милое письмо.

Нога Бэби от времени до времени побаливает, и первую часть ночи он не может спать. Когда я ложусь, он старается больше не стонать и засыпает скорее.

Федоров говорит, что рассасывание идет успешно, так как температура у него немного выше нормальной, так что я надеюсь, что через несколько дней он сможет встать!

У меня сегодня мало времени для письма, так как я принимал старого кн. Васильчикова, Троцкого и Дашкова, вернувшихся из Москвы.

Они пробыли там ровно месяц, посещая и осматривая лазареты, и видели 76000 раненых, из которых 16000 роздали награды. Они нашли все в полном порядке.

Через несколько дней я пошлю Георгия на юго-западный фронт, чтобы поблагодарить войска и раздать награды героям.

Алексееву сегодня немного полегче. Фед. настаивает на том, чтобы он полежал еще, по крайней мере, неделю, потому что кроме болезни он переутомлен работой и не досыпал все это время. Выглядит он свежее.

Кирилл приезжал на 2 дня, теперь он уехал в Або.

Храни Господь тебя, мое сокровище, моя любимая женушка, и девочек! Крепко целую.

Твой старый

Ники.

Ц. Село. 5 ноября 1916 г.

Дорогой мой,

Горячо благодарю тебя за твое милое письмо. Как досадно, что Бэби должен лежать, но, конечно, так для него лучше, — только бы не было болей! Это хорошо, что ты отправляешь Георгия, — чем больше ты их заставляешь двигаться, тем лучше, — ничего хорошего нет в том, чтоб торчать на одном месте без всякого дела. Алексееву следовало бы дать 2-месячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, напр. Головина, которого все чрезвычайно хвалят, — только не из командующих армиями, — оставь их на местах, где они нужнее. У Пустов. слишком много работы, и ты — один и, кроме того, ты не можешь тронуться с места, и, быть может, свежий человек с новыми мыслями оказался бы весьма кстати. Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алекс., не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянно напряжение “бумажного” человека; у него, увы, мало души и отзывчивости.

Закладка Аниной церкви прошла хорошо, наш Друг был там, а также славный епископ Исидор, епископ Мельхиседек и наш Батюшка и т.д. Сегодня повидаюсь с Гр. Штюрмеру очень досадно и грустно, что они так тебя терзают и что он отчасти тому причиной. Я его подбодрила, и он немного успокоился и преисполнен добрых намерений. Он находит, что Родзянко следовало бы лишить придворного мундира за то, что он не остановил этих негодяев, когда они в Думе говорили такие ужасные веши и так инсинуировали. Он поручил Фредериксу сделать ему выговор, но старик не понял его и написал Родзянко, чтоб он в будущем не допускал ничего подобного. Не прикажешь ли лишить его придворного звания сейчас, либо при первом же случае, когда он вновь допустит что-либо затрагивающее тебя, ужасный человек!