Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

«Ultima Thule», написанная, вероятно, в марте и апреле 1940 года, должна была стать первой главой романа «Solus Rex»46. Когда Набоков отказался от идеи романа, он напечатал «Ultima Thule» как самостоятельный рассказ, написанный в форме письма художника Синеусова к его недавно умершей жене. Сохранив абсолютную ясность ума, несмотря на то что он целиком поглощен горем, Синеусов иронизирует над абсурдностью своего послания к мертвой и пытается представить себе ее реакции, если бы она смогла прочесть его письмо.

В своем письме Синеусов рассказывает об Адаме Фальтере, который когда-то был его репетитором в Петербурге и которого они с женой не так давно встретили на Ривьере. Фальтер, как кажется, сошел с ума оттого, что он случайно разгадал загадку мира (когда он неосмотрительно поделился своим знанием с психиатром, тот немедленно умер от разрыва сердца). Синеусов, которого всегда привлекала метафизика и который сейчас отчаянно ждет хоть какого-нибудь намека на то, что его жена продолжает где-то существовать, пытается выведать у Фальтера его секрет. Однако Фальтер — отчасти сверх-, а отчасти недочеловек[161] — легко уходит от прямого ответа, а в конце беседы заявляет, что «среди всякого вранья я нечаянно проговорился, — всего два-три слова, но в них промелькнул краешек истины, — да вы, по счастью, не обратили внимания». В этом превосходном рассказе, одном из лучших у Набокова, есть немало удач: отчаяние и скорбь, проглядывающие сквозь натужную, самозащитную игривость, с которой Синеусов говорит о смерти; блеск умозрений, порожденных его сознанием; изображение Фальтера до того, как «удар истины грянул в него», и его образ после этого события, который заставляет нас, пока мы читаем рассказ, поверить в героя, утратившего обычные связи с внешним миром (он не способен даже сам зажечь свет) и одновременно овладевшего разгадкой сущности всех вещей; игра Фальтера и Синеусова в метафизические догонялы.

«Ultima Thule» содержит лишь несколько неявных намеков, связывающих рассказ с «фулианскими» линиями «Solus Rex». Какой-то северный поэт заказывает Синеусову серию иллюстраций к своей поэме под названием «Ultima Thule». Хотя после этого поэт исчезает без следа и едва ли появится вновь, Синеусов продолжает работу, которая помогает ему совладать со смертью жены. Как он пишет ей, «Ultima Thule» — «остров, родившийся в пустынном и тусклом море моей тоски по тебе, меня теперь привлекал, как некое отечество моих наименее выразимых мыслей». В примечании к рассказу Набоков пояснил:

Придумывая все новые подробности воображаемой страны (которая вначале лишь отвлекала его от горя, но со временем переросла в самодовлеющую художественную манию), вдовец настолько вжился в Thule, что она начинает порождать собственную реальность. В первой главе Синеусов упоминает, между прочим, о своем намерении переехать с Ривьеры в Париж на свою старую парижскую квартиру; на самом деле он переезжает в угрюмый дворец на бледном северном острове[162]. С помощью искусства он пытается воскресить жену в облике королевы Белинды — жалкая уловка, которая не позволяет ему победить смерть даже в мире вольного вымысла. В третьей главе ей предстояло снова умереть — она погибала от взрыва бомбы, предназначавшейся ее мужу, на новом мосту через Эгель, через несколько минут после возвращения с Ривьеры47.

Во второй главе романа «Solus Rex», которая была напечатана как отдельный рассказ, изображен тот самый день, когда король должен потерять свою жену48. Он вспоминает, что ровно пять лет назад был возведен на трон, став невольным участником заговора против своего кузена, законного наследника престола принца Адульфа.

Многое в «Ultima Thule», как и в полном тексте «Solus Rex», предвосхищает Земблю и «Бледный огонь»: непосредственное метафизическое исследование смерти; воображаемая северная страна со своим воображаемым северным языком; дворцовые интриги, королева, живущая на Ривьере, покушение, в котором по ошибке погибает не тот человек, сам шахматный термин «solus rex» и сопутствующий ему образ одинокого короля; опьяняющая атмосфера гомосексуальности и зеркальная перевернутость обычной морали. Тем не менее Зембля и Туле совершенно не похожи друг на друга. В Зембле все прозрачно, все освещено безмятежным светом кинботовской самовлюбленности и той блистательной гармонии, которую, как ему кажется, являет собой его страна с ее перевернутыми обычаями. По контрасту с Земблей, символом Туле выступает вездесущая паутина, или вереск, который «опутал измене стремена и ноги и не пускает далее». Все здесь паутинно и опасно, запутанное переплетение политики, истории, социологии и психологии, где наивный, неловкий, самокритичный король то и дело теряется в непроходимых терниях.

В рассказе мастерски обыгрывается контраст между нерешительным, замкнутым на себе, нелюдимом Кр., который хотя и стал королем, но по самой своей природе не способен усвоить правила, по которым живет его мир, — и его шумливым кузеном, принцем Адульфом, декадентом и гомосексуалистом, который интуитивно приспосабливается к правилам любой среды и готов их выполнять или нарушать по своему усмотрению. И непринужденность, с которой Адульф ведет себя в рамках правил, и готовность, с которой он их нарушает, кажется, связывают его каким-то таинственным образом с Фальтером (до и после его метаморфозы).

Как же все-таки связаны между собой два опубликованных фрагмента романа «Solus Rex»? Несомненно, необычные переклички между двумя его тревожаще-различными мирами в конечном итоге оказались бы столь же многочисленными, как между поэмой Шейда и комментарием Кинбота в «Бледном огне», но уже один только масштаб этих различий разжигает наше любопытство, напоминая нам, что мы не в состоянии угадать целое по тем великолепным фрагментам, которые до нас дошли. Свою заметку о романе Набоков заканчивает таким признанием: «Мне по-настоящему жаль, что роман остался недописанным, ибо он обещал стать совершенно непохожим — качеством своей окраски, амплитудой стиля и еще каким-то неопределимым свойством его мощного подспудного течения — на все прочие мои русские работы»49.

Нужно отметить то уникальное положение, которое «Дар» занимает среди всех произведений Набокова. За пять лет, ему предшествующих, Набоков написал шесть самостоятельных романов. Работа над «Даром» заняла у него пять лет и вызвала в его творческом сознании такие мощные отзвуки, что они не затихали несколько десятилетий: рассказ «Круг», написанный в январе 1934 года и остающийся в орбите Федора; неопубликованное лепидоптерологическое «Второе приложение к „Дару“» 1939 года; протест против смертной казни в «Приглашении на казнь», перекликающийся с протестами Николая Гавриловича Чернышевского, но ставящий его метод социально-критического реализма с ног на голову; реальная набоковская автобиография, напоминающая выдуманную автобиографию Федора; «Событие», которое, отталкиваясь от образа Федора как художника-героя, изображает художника-труса; пародийная биография писателя в «Подлинной жизни Себастьяна Найта»; «Волшебник», реализовавший щеголевскую идею книги о мужчине, который женится на вдове, чтобы овладеть своей будущей падчерицей; наконец, задуманный второй том «Дара», который превратился в «Solus Rex», еще один роман большого масштаба. «Волшебник» и «Solus Rex», в свою очередь, становятся прототипами «Лолиты», с одной стороны, и романов «Под знаком незаконнорожденных» и «Бледный огонь» — с другой. В «Даре» можно увидеть истоки почти всех основных художественных замыслов Набокова за тридцать лет. Еще один любопытный факт. Два крупных русских произведения, задуманных Набоковым после «Подлинной жизни Себастьяна Найта», — «Волшебник» и «Solus Rex» — потерпели бедствие и были спасены, только когда Набоков превратил их в гораздо более пригодные к плаванию английские галеры — «Лолиту» и «Бледный огонь». Создается впечатление, что первый англоязычный роман Набокова высвободил что-то в его судьбе или что-то сместил в его художественном сознании, из-за чего он смог полностью осуществить свои последующие русские замыслы только после их алхимической перегонки на английский язык.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});