Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале - Александр Воронцов-Дашков

Глава третья

ПЕРЕВОРОТ

Участие в государственном перевороте 1762 года определило все будущее Дашковой, обозначив ее выход на мировую политическую сцену. В эту ночь ей понадобились юношеские навыки поведения на маскараде, умение играть мужские и женские роли. Переворот повлиял на дальнейшую историю ее публичной и частной жизни, которая оказалась отнюдь не историей успеха в традиционном смысле. В ней были и потеря воронцовской группировкой завоеванного с большим трудом доминирующего положения при дворе, и разлад Дашковой с большинством членов ее семьи, и, в конце концов, ссора с Екатериной.

Месяцы, предшествовавшие перевороту, были трудным и опасным временем для Дашковой. Кульминацией его стало ужасное и зловещее событие, которое не сулило ничего хорошего в будущем. Она жила одна с детьми, проводя время за писанием писем мужу в Троицкое и чтением всего, что могла найти про мятежи и революции. С помощью отца она приобрела маленькое летнее имение на болотистом и густо поросшем лесом участке земли в двух с половиной верстах от города на Петергофской дороге, недалеко от дачи Романа Воронцова[120]. Петергофская дорога была главным путем, по которому экипажи дворян и русских монархов направлялись из Петербурга в Петергоф, Ораниенбаум или Кронштадт. По словам современников, Петергофская дорога в то время начала напоминать прекрасный путь из Парижа в Версаль с красивыми усадьбами, построенными по сторонам.

Из-за недостатка средств Дашкова не жила на этой земле еще десять лет и построила здесь усадебный дом только через двадцать — в 1783 году. Она назовет свою дачу Кирианово. В ее автобиографии это темное, холодное, болотистое место постоянно ассоциируется с несчастьем. Дашкова рассказывает, как однажды, исследуя купленный участок, она угодила в глубокое болото и так серьезно простудилась, что слегла в горячке. Несколько дней она была прикована к постели, ее посещали члены семьи и друзья, среди них Никита Панин. Екатерина, со своей стороны, в мягкой родительской манере пожурила Дашкову за неудачу: «Очень жаль, что боль в горле мешает Вам прийти ко мне и я лишена удовольствия поболтать с Вами. И охота Вам было разыгрывать роль болотной нимфы? Меня сильно подмывает выбранить Вас, но останавливают воспоминания собственной юности. Когда мне было 19 лет, я сама испытывала необычайное пристрастие к подобного рода выходкам. И вот в наказание за Ваше легкомыслие извольте испытать горечь сознания, что с возрастом такие вкусы исчезают»[121].

Первые мысли Дашковой о возможном перевороте, видимо, пришли ей в голову весной 1762 года, около того времени, когда она встретила Григория Орлова. В то лето двор отправился в Петергоф и Ораниенбаум, а Дашкова осталась в городе, отдыхая от светских собраний и развлечений и продолжая встречаться с собратьями-заговорщиками. Британский посол Роберт Кейт писал о времени, непосредственно предшествовавшем перевороту: «Самым удивительным из всего было то, что местом встречи [заговорщиков] был дом княгини Дашкофф, молодой леди не более двадцати лет от роду»[122].

В «Записках» Дашкова рассказывает, как Григорий Орлов пришел к ней домой после полудня 27 июня и сообщил, что заговор раскрыт, а капитан Пассек арестован. На самом деле, Дашкова знала, что ее информация неверна, поскольку события 1762 года начались ближе к ночи, а Пассек был арестован в девять часов вечера. Эта деталь связана с тем, что она была вынуждена соблюдать правила приличия: в ту ночь у нее был Панин, а во время написания автобиографии она знала о придворных сплетнях, выставлявших Панина ее любовником. Значит, присутствие его у нее в доме среди ночи было бы неприлично, и Дашкова сдвинула время на более раннее. В длинном письме, сочиненном сразу после переворота, Дашкова точно утверждает, что Орлов появился в одиннадцать часов[123].

Это был, продолжает Дашкова в «Записках», второй визит Орлова за два дня. Он сообщал, что войска в городе проявляют все больше беспокойства. Дашкова написала записку жене Василия Шкурина, постельничего Екатерины, с приказом послать наемный экипаж в Петергоф, где жила Екатерина, чтобы та смогла тайно вернуться в столицу[124]. Он будет готов при необходимости вернуть императрицу в город, чтобы она могла принять командование гвардейскими полками, — что и было сделано ранним утром 27 июня. Дашкова заявила, что Панин не видел необходимости в таких мерах и что его участие было в основном пассивным и нерешительным. В своей версии событий Панин утверждал, что это он, а не Дашкова, отдал предварительные приказы, чтобы начать первую фазу переворота, и именно он послал карету с шестеркой лошадей в Петергоф[125]. Во всех остальных моментах рассказы Дашковой и Панина очень схожи. Главное расхождение в историях трех важнейших свидетелей переворота — Дашковой, Панина и Екатерины — касается вопроса, кто его начал и кто был в его центре. Кроме того, различается тон всех трех повествований: императрица Екатерина победительна и бесцеремонна; Панин спокоен и скромен; Дашкова же, стремившаяся вернуть себе надлежащее место в истории, упорно настаивает на значительности своей роли и надеется убедить читателя, погружаясь в детали. В конце концов, Екатерину в Петербург доставили именно Орловы — сначала Алексей, затем Григорий. Они и были главными заговорщиками, поэтому Дашкова никак не могла претендовать на такое положение.

Пока все мешкали, продолжает Дашкова, она немедленно надела мужской плащ и отправилась пешком предупредить братьев Николая и Александра Рославлевых, офицеров Измайловского полка. Николай позже будет отправлен в ссылку на два года за участие в деле Хитрово (предположительной попытке свергнуть Екатерину), в котором Дашкова тоже была замешана. По дороге она наткнулась на Алексея Орлова, мчавшегося во весь опор от дома Рославлевых. Хотя до этого они не встречались, необычный вид женщины в мужском плаще на улице посреди ночи, должно быть, удивил Алексея. Он остановился и сообщил ей, что дело началось и пути назад нет. Дашкова убедила его вернуть некоторых офицеров — среди них Михаила Ласунского, Евграфа Черткова и Сергея Бредихина — в казармы и велела Орлову немедленно скакать в Петергоф, чтобы привезти Екатерину обратно в столицу.

Она вернулась домой взволнованная и разочарованная. Она заранее придумала, какой костюм наденет — как будто речь шла о «бале превращений». Теперь женская одежда мешала ей играть роль заговорщика, поскольку, к ее огромному разочарованию, «горничная доложила, что портной еще не принес мне мужское платье» (51/68). Поэтому «я горела желанием ехать на встречу императрицы; но стеснение, которое я чувствовала от моего мужского наряда, приковало меня, среди бездействия и уединения, к постели» (52/-)[126]. Чтобы не возбуждать подозрений, Дашкова легла в постель, но не могла спать и тут же вскочила, когда услышала, как Федор Орлов, младший из четырех братьев, постучал в парадную дверь. Панин неточно рассказывал: «Алексей Орлов упал духом и вместо того, чтобы ехать прямо в Петергоф, он (на самом деле Федор. — А. В.-Д.) вернулся к дому княгини Дашковой в четыре часа утра узнать, нет ли изменений в плане, и он, наконец, отправился только после того, как княгиня приказала ему немедленно поторопиться и предупредить императрицу обо всем»[127]. Дашкова вернулась в постель, но в течение этой бессонной ночи ее мучили образы того, что могло ожидать ее и ее соратников, если переворот не удастся и все они попадут на эшафот: «Екатерина, идеал моей фантазии, представлялась бледной, обезображенной… умирающей, жертвой более, возможно, нашей любви к ней, чем нашей безрассудности. Я рисовала в голове картину судьбы, которая могла ожидать меня, и моим единственным утешением было то, что я также буду предана смерти, как все те, кого я вовлекла в свою погибель» (52/-)[128].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});