Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Анна Гаврилова

– Добродеем кличут.

Предводитель отроков скривился, бормотал, словно имя на вкус пробовал:

– Добро… дей… Добря. Добрятко… О! – наконец воскликнул он. – Так ты у нас добренький?! Парни, вы слышали? Добренький!

– Добродей, Добродей… победитель мух и вшей… – тихонько пропел другой, белобрысый.

Мальчишки захихикали, а Добря покраснел до кончиков ушей. Но смолчал.

Тем же вечером случилась первая драка. Набросились скопом, повалили. Добря отбивался, кусался, но взвыть от боли или заплакать не посмел. И почти сразу понял – хоть мальчишки и младше, а дерутся куда лучше него, взрослого. А когда все вместе, так и вовсе непобедимы.

Следующий день тоже закончился дракой, но теперь напали только трое. Тут Добря сражался куда успешнее, но все равно остался лежать в пыли, за общинным домом.

В третий день сходились уже один на один. Чернявый малолетка сперва приложил Добродея по носу, после сделал хитрую подножку, прыгнул сверху и поколотил уже как следует. Добря пытался уклоняться от ударов, сбросить наглого отрока, но тот вцепился, словно клещ. Под общий гогот поверженного Добродея отволокли к выгребной яме… и макнули бы, если б не дружинник, у которого прихватило живот. Кажется, даже что-то кричал сорванцам, пытался защитить новичка, но Добря уже не разбирал слов.

Жизнь превратилась в вереницу несчастий. Каждый день стал неотличим от предыдущего: споры, драки, обиды. Добрю заставляли драить пол в общей избе, чистить конюшню и сафьяновые сапоги воинов. По уму, все это отроки должны делать сообща, по очереди, но по уставу не получалось.

Под присмотром воеводы и старших воинов отроки учились владению оружием и правилам боя. Но и тут Добря чувствовал себя лишним. Не успевал за всеми.

Мальчишки с самого начала были куда искуснее – ведь с пеленок обращались с оружием, слушали рассказы бывалых воинов, видели и шутейные, и настоящие поединки. Добря же не знал и половины из ведомого им. А еще и уставал много больше других, от драк и чрезмерной работы.

Однажды представился случай сказать князю… Осколод выезжал на полюдье – всю зиму и начало весны намереваясь провести вдали от Киева. Заметив в толпе отроков Добродея, чуть склонил голову, спросил:

– Ну, и как тебе поживается в Киеве, словен?

Чего тогда стоило сжать зубы и натянуть на лицо широкую улыбку – даже боги не знают.

Отцу Добродей тоже не жаловался. А про синяки и ссадины врал, мол, удары разучивал или еще чего. Впрочем, Вяч не особо и спрашивал, изнуренный непрестанной работой. Зато Корсак, заслышав подобные рассказы Добри, смотрел пристально и недоверчиво, задумчиво поглаживал пальцем перебитый нос.

В непроглядной, чернющей жизни мальчишки было только одно светлое пятнышко. Изредка близ конюшни появлялась княгиня Дира, которая, по всему видать, любила памятную по первой их встрече лошадку столь же горячо, как и мужа. Статная, с горделивой осанкой, укутанная в заморские шелка, обсыпанная золотом. Но было в ее облике и нечто другое, куда более важное, чем все яхонты мира…

Добря очень редко удостаивался взгляда княгини, но, если Дира дарила этот взгляд, он был полон ласки и тепла. В таких случаях мальчик непременно кланялся и при первой же возможности мчался прочь, пока никто не успел заметить малиновую краску на щеках.

* * *

Весна выдалась ранней. Едва отзвенели первые капели, в город вернулся Осколод с дружинами. Добря рассматривал потрепанных воинов и удивлялся – совсем не такой представлялась ему воинская доблесть. После вспомнил о собственных злоключениях при княжеском дворе, но ведь могучих воинов Осколода побить труднее, чем щуплого мальчишку.

Зато Дира с возвращением князя расцвела, или это весна дала о себе знать? Ее щеки налились румянцем, глаза блестели ярче дюжины солнц. Добря едва удержался, чтоб не зажмуриться, когда увидел.

По двору поползли назойливые слухи, дескать, Осколод задумал великий поход. Об этом шептались все. Даже отроки, и те собирались в тесную стайку и шушукались.

И только теперь Добре стало действительно жаль, что его до сих пор не приняли в ребячью ватагу. Приходилось сидеть в стороне, навострив уши, и пытаться разобрать, о чем разговор. А мальчишки, будто нарочно, обсуждали события тихо-тихо, хотя некоторые слова все-таки долетали: Царьград, поход, добыча.

При первой же встрече с отцом Добря сразу спросил про Царьград. Отец ничего не знал о намерениях князя, зато рассказал: Царьград – великий город, очень богатый. Еще поведал, что Осколод однажды уже наведывался в те края прежде, чем сел на престол Киева.

– Видел одежды Диры? Те, что золотом расшиты? Поговаривают, это оттуда, из Царьграда. Осколод тогда с большой добычей пришел и многое из тех богатств к ее ногам бросил.

– Знатное вéно[10], – пробормотал Добря в ответ, а Вяч растянул рот в улыбке:

– Много понимаешь! Вéно!

А однажды утром по двору прокатился грозный призывный гул рога. Осколод собрал всех дружинников, да и отроки за широкими спинами притаились.

То, о чем шептались несколько седьмиц кряду, стало явью. Князь объявил о грядущем походе на Царьград. Он говорил длинно, но очень ладно. Добре казалось, слова правителя искрятся, и именно этим объяснил, почему от речи Осколода в груди распаляется пожар.

Князь велел готовить суда и собрать по киевским горам все новые, что выстроили за зиму, поручил воеводе и старшим дружинникам отобрать для похода лучших вояк. Еще объявил, что в подготовке похода участвовать придется всем, мол, даже отроков своих под это дело отдает.

Мальчишки поняли речь Осколода по-своему, размечтались. В этот раз не шушукались, обсуждали открыто, громко. Каждый надеялся попасть на лодью, повидать Царьград и напоить кровью сотню-другую ромеев. Добря встрял было в разговор, но тут же понял – хоть мальчишки и не стесняются говорить при нем, а все равно… мечты словена никому не интересны.

На деле оказалось куда проще. Отроков отдали в руки дядьки-наставника из числа опытных воинов, который отвечал за снаряжение трех лодий сразу. Он оказался не очень приветлив и работой нагрузил, не глядя на роды и звания. Добродей сперва боялся, что здесь выйдет так же, как на княжеском дворе, одному придется работать за всех. Но дядька заметил настроения отроков, сразу пресек любые попытки отвертеться от работы, едва не выпорол чернявого.

Так и работали: по двое, по трое, таскали на пристань припасы, а вот стоведерные бочки приходилось катить впятером. Товарищи не обращали на Добрю внимания, фыркали и отворачивались по-прежнему. Но отношения заметно потеплели, особенно после того, как Добря один удержал бочку, которая вознамерилась скатиться с мостков прямо в Днепр.

– Фух… – выдохнул Горян, рослый светловолосый мальчик, сын старшего княжеского дружинника Молвяна. – А ты силен! Потеряй мы бочку, дядька бы нас вслед за ней побросал.

В тот день Горян сказал Добре еще несколько слов, а на следующий вечер, когда орава отроков решила вздуть словена (бо давно не лупили!), остался в стороне от драки.

* * *

Голос дядьки прозвучал резко, раздраженно:

– Все! Свободны на сегодня!

Добродей и Горян переглянулись, не сговариваясь, задрали головы. Полдень. Желтый блин солнца висит над макушкой, разбрасывает золотистые лучи. Небо ясное, по лазури ползут редкие облачка.

– Че встали? – прикрикнул дядька.

Мальчишки помчались, как зайцы, петляя, огибая встречных. Под сапогами хлюпала грязь, которую не смогло иссушить весеннее солнце. В спины летели недовольные выкрики горожан, но в каждом из них отрокам чудился страшный рев наставника.

Добря первым догадался свернуть с дороги, остановился за углом покосившегося домика. Дыханье вырывалось тяжелое, в висках стучало. Горян нагнал почти сразу, обеими руками уперся в стену, глотал воздух, словно похмельный купец бражку.

– Ушли? – спросил Добродей, покосился на соратника.

– Ага… Нам бы теперь дворами… А то еще встретит да передумает.

Горян воровато поглядел по сторонам, выглянул за угол дома, мгновенно спрятался. Прижавшись спиной к ветхим бревнам, проговорил тихо:

– Легок на помине. И наши с ним.

Обреченно вздохнув, Добродей вознамерился вернуться на улицу, но Горян дернул за рукав:

– Ты чего? Умом тронулся? Да если выйдем, опять работой озадачит. И вообще, наши обидятся, побить могут. Их-то дядька никогда не отпускал раньше времени!

Последний довод приятеля пугал Добрю меньше всего: он-то к битью привычный.

– И что же делать? На княжий двор тоже нельзя, раз такое дело.

– А давай… Эх… – Горян в сомнении почесал затылок, махнул рукой: – Пойдем!

Сперва пришлось бежать. После, когда очутились почти на окраине, перешли на шаг. Горян молчал, ничем не выдавал тайну. Шел рядом: широкоплечий, не по годам рослый, но все равно на полголовы ниже Добродея.

Чем дальше от княжеского двора, тем домишки скромнее. Тут уж не встретишь частокола, в лучшем случае – плетень. Во дворах носится полуголая ребятня, слышатся женские крики, брань, смех. Здесь же гогочет, кудахчет и хрюкает домашняя живность.