Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Анна Гаврилова

– Таковы законы Сварожьи, а по ним живут поляне.

– Хорнимир прав. Постановил Сварог одному мужчине одну жену иметь и жене за одного мужа выходить; если же кто у полян преступит этот закон, да ввергнут его в печь огненную, – уточнил Яроок.

Но Осколод не позволил удаче ускользнуть и нашелся с ответом:

– Нет жены у меня и не было. Клятвами брачными ни с одной не связан я. Но что сын есть, ты, Хорнимир, верно подметил. С чего бы мне скрывать Тура, когда от меня был прижит.

Вельможа, получив такой отпор, потупился. А Яроок довольно отметил:

– Вот и ладно.

– И пред городом иным нет у меня обязательств, и с инородцами договора не имею, – отвечал Осколод с расстановкой, глядя девушке в очи, полные слез, и продолжил, не сводя с Диры глаз: – А коли княжна окажет мне честь быть женою, стану защитником и ей, и самому Киеву. А прогонит – продолжу путь.

Дира расцвела, улыбнулась, поднялась, высокая и стройная. Следом встали и мужчины. Медленно и величаво спустилась к ним по ступеням, Осколод выступил навстречу, замер, преклонил колено и промолвил:

– Слово за тобою, госпожа. Как скажешь, так оно и будет.

– Но куда же пролег твой путь? К каким берегам направишь лодьи, коли не по сердцу придешься? – томила она.

– Охота мне была пощекотать мечом вострым хитрых ромеев. На Царьград пойду, славы искать… Слыхивал, обижают там купцов из Русы. Вот и повод нашелся.

Вельможа да Яроок ахнули. Но Дира молчала какое-то время, показавшееся Осколоду вечностью, затем, приблизившись к коленопреклоненному, положила тонкую ладонь ему на плечо. Он воспрял, оказавшись с Дирой так близко, что ощутил жар вызывающе острой девичьей груди.

– Тогда ступай! – вдруг сказала княжна, не поднимая глаз, и загадочно улыбнулась: – И добудь славу.

– Дира! – воскликнули разом Хорнимир и Яроок.

Осколод отступил, непонимающе глянул на Диру, на невольных свидетелей его обманутых надежд. В глазах потемнело, и мир закружился, но князь устоял…

Каждый последующий год жизни, сколько отпустили боги, он вспоминал тот день, не переставая удивляться, что порою женщина способна сотворить с мужчиной.

– …добудь славу, – продолжила она. – И возвращайся скорей, мой князь.

С этими словами она сняла с указательного пальца перстень и протянула ошарашенному Осколоду. Но едва лишь он попытался удержать царственную ручку, выскользнула и скрылась в глубине покоев, словно бы испугавшись собственной смелости.

– Царьград воевать? Это дело не одного и не двух месяцев. Сложное, одним словом, дело-то, – проговорил Хорнимир, отирая лоб.

– Без щедрой жертвы не обойтись, – согласился Яроок.

– Кто о чем, а жрец о своем, – хмыкнул тот в ответ. – Воевать стольный град ромеев, князь, твоего войска не хватит. И суда твои тяжелы, чтобы пороги одолеть.

– Ужели не найти мне в Киеве охочих людей? – засомневался Осколод, крепко сжимая в ладони подарок.

– Людей, может, и найдешь. А лодьи где? – ответил Яроок, тяжело присаживаясь на скамью.

– Вы меня за дурака не считайте. Я еще Ильмень не переплыл, а уж знал про пороги ваши. Тож со мной лишь часть дружины, следом от самой Русы уж другие находники Днепром идут, да лодьи долбленые сплавляют. К полнолунию как раз будут здесь.

– А велики твои долбленки, князь? – спросил Хорнимир.

– Не меньше двадцати воинов удержит. Каждая.

– Ну, тады ой. Приказывай. Я хоть здесь вместо воеводы ныне, а все по-твоему сделаю, – проговорил тот, словно бы признавая за Оскольдом уже сейчас право и на княжну, и на город сам, и на весь народ, да и бранную славу…

– От доброго удара молота по наковальне рождается огненный сноп, от одной искры случается пожар по всей земле, но от пожара остается только пепел, – молвил Яроок.

– Не пойму тебя, жрец. Толком говори, – рассердился Осколод.

– Дира умна. Понимает, что одно дело – своим видом хазаров напугать, а совсем другое – любовь народную обрести. Но коли не случится тебе, князь, Царьграда добыть, все одно поспешай в Киев. Мы на пограничье. С одной стороны – булгары, с другой – каганат. Меж двух огней поляне. Ты сгинешь али воинов погубишь, набегут неприятели… Не степняки с ханами, так древляне с уличами.

– А боги на что? – прервал Осколод.

– На богов надейся, да сам не плошай, – усмехнулся Яроок.

– Соберите завтра весь народ киевский, говорить пред ним буду. А там поглядим, кто из нас оплошает.

Слух о наследнике легендарного Кия облетел все окрестности, а когда прознали, что он и хазаров отогнал, и вот теперь на ромеев сбирается, идти за новым князем вызвались многие.

Осколод не мешкал, знал, есть в Киеве ромейские слухачи. Думал свалиться на византийцев как снег на голову. Удача продолжала улыбаться ему и на пути к Царьграду, и в самой Византии, где он подверг разграблению многие монастыри. Два десятка монахов в назидание ромеям порубили секирами прямо на корме княжьей лодьи.

Дня за четыре до солнцеворота Оскольдов флот, подойдя к Константинополю вплотную, высадил на берег три тысячи воев. Штормовой волной обрушились они на предместья стольного града и явились нежданными точно пред вратами столицы, кои, однако, трусливые ромеи успели закрыть перед самым носом. Императора в городе не оказалось, пленные рекли, что ромейская армия застряла где-то на всход солнца и до нее пять сотен верст, а оборона возложена на эпарха Никиту Орифу.

Поглядывая на мощные стены, Осколод смекал, что даже если и отправили за помощью – неделю-другую туда, месяц – на возвращение. Дабы устрашить неприятеля, приказал привести к их подножию женщин с младенцами. Пытавшихся вырваться посекли на месте. Но тем вызвали лишь еще большее негодование горожан. Раньше казнили пленных монахов, порубив на палубе княжьей лодьи секирами на куски.

Грабеж окрестностей продолжался две луны. Начали возводить и земляной вал, чтобы уже с него завладеть стенами древнего города. И только весть о приближении базилевса поставила точку на Оскольдовом намерении во что бы то ни стало взыскать с Царьграда еще большую дань. Он благоразумно решил отступить, добычи и так было некуда деть…

Когда, в какой миг Удача, еще недавно благоволившая к Осколоду, вдруг оставила его?! Осмысливая день за днем прожитые годы, князь корил себя лишь за одну роковую слабость.

В Киев въехал героем. Горожане кидали в небо шапки. Восторгам не было числа. Дира сама сбежала к нему по ступенькам крыльца и пред всем честным народом объявила новым князем и будущим мужем. Киевлянки купались в шелках. Щедро наградив участников славного похода, Осколод многих переселил в Киев. Он мнил себя почти Искандером Великим, когда в день собственной свадьбы переженил всех верных ему варягов и русов на местных красотках.

Город строился, богател. В обход Царьграда к престолам западных владык устремились восточные гости. Чтобы перехватить торговые потоки, ушлые киевские да хазарские купцы подбили удачливого князя воевать уличей – племя в южном течении Днепра. Имя свое вели те славяне от крутого изгиба великой реки, то есть улучья. Уличи сопротивлялись яростно, как и тиверцы, они были устрашены грозной славой разорителя Царьграда, но столицы своей – Пересеченя – Хорнимировой рати не сдали. Вот и древляне, вечные соперники Киева, скрылись от Оскольдова войска в лесах.

Кабы не поддался князь доводам торговцев, а искал бы союза с соседями, может, все и иначе бы вышло. Но после успеха под Царьградом этот ушат колодезной воды самолюбивого Осколода не отрезвил. Именно тогда прибыло посольство из Итиля от хазарского царя.

– Молва об удаче правителя Куявы, – говорил посланник-ростовщик, часто гостивший в городе, – достигла ушей бека, а через него и самого Великого кагана. Прослышали мы, Ас-Халиба, и о непокорности диких твоих соседей. И нам они не любы[11]. Если же объединить силы ко взаимной выгоде, много добра будет и Киеву, и Итилю.

Мысль напустить на соседей степняков крепко засела в княжьей голове, а тут еще ни с чем вернулся Хорнимир… Словом, Осколод согласился, рассудив, что лучше сам побережет верные дружины. А хазаров не жалко.

Но, прознав о ряде с извечными своими врагами, в городе взбунтовались булгары, требуя от князя не принимать такой «помощи». Перетерпеть предательство, этот «подлый удар» в спину, когда свершаются великие дела, Осколод не мог. Права не имел. Возмущение он подавил жестоко, расплатившись за неуемное самолюбие жизнью сына[12]. В отсутствие родителя Тур взялся было по младости лет усмирить булгарский конец, да напоролся на засады.

В тот самый час к Киеву уж подступали хазары. С «соизволения» киевского кагана степняки выполнили грязную и кровавую работу… Из булгар уцелели немногие, за иных вельмож вступилась по старой памяти сама Дира, смирив гнев мужа. Но и те ели землю и клялись Осколоду в верности до конца дней своих.

Ему казалось, Удача еще улыбается, когда в Киев добрался словенский князь Вадим. Но Осколод на уговоры и посулы не поддался – слишком хорошо знал он железную хватку отчима, и в успех Вадимовой затеи не поверил. Правда, едва лишь тот, озадаченный, отбыл назад, киевский правитель приказал Хорнимиру готовиться к набегу на кривичей. Он рассудил, что если уж каким-то чудом Вадим справится с варягами, то посмотрит сквозь пальцы на утрату Полоцка, где также сидели Рюриковы бояре.