Синдерелла без хрустальной туфельки - Вера Колочкова

Саша опять поморщился досадливо, зябко передернул плечами от ворвавшегося в форточку стылого воздуха. Сняв очки, потер лицо твердыми ладонями и шагнул к покрытой клетчатым стареньким пледом тахте, на ходу расстегивая рубашку: спать, спать, как ему хочется спать…

Проснулся он поздно, от деликатного, едва слышного стука в дверь. Комнату вовсю уже заливало обеденное солнце, через неплотно прикрытую дверь из коридора доносился уютный домашний запах жарящегося на подсолнечном масле лука. Саша соскочил с дивана, накинув на ходу халат, распахнул дверь.

— Доброе утро, — улыбнулась ему по-свойски Василиса. — Я тебя разбудила, прошу прощения. Может, ты отобедаешь с нами? Я суп вкусный сварила. Овощной…

— С удовольствием отобедаю. Страсть как люблю овощной суп, — расплылся в ответной улыбке Саша. — Спасибо за приглашение, Василиса. Сейчас только умоюсь-оденусь…

— Саша, а можно мне задать вам нескромный вопрос? — извиняющимся и в то же время каким-то очень доброжелательным голосом спросила Ольга Андреевна, когда они втроем уселись за стол над дымящимися вкусным паром тарелками с Василисиным супом. — Вы же не станете на меня обижаться, правда? Простите старухе неуемное ее любопытство?

— Я вам заранее прощаю все ваши нескромные вопросы на сто лет вперед, Ольга Андреевна. Готов ответить на любой, слушаю…

— А сколько вам лет, Саша?

— И что, в этом и состоит вся нескромность вопроса, да? — засмеялся Саша так же свойски-доброжелательно. — Мне тридцать семь, Ольга Андреевна. Только вот не знаю, куда эту нескромность приделать — уже тридцать семь или еще тридцать семь… Как вы думаете?

— Ну, для вас с Василисой это «уже», конечно. А для меня так просто очень даже «еще»… Только я не к тому интересуюсь вашим возрастом, Саша. Мне просто интересно, как это так случилось, что молодой и здоровый мужчина в расцвете сил нигде не работает, не самоутверждается, никуда не стремится, спит до обеда… Мой сын, знаете ли, в вашем возрасте уже руководил очень большой фирмой, имел свой собственный бизнес и большое влияние в определенных кругах… Нет, вы ничего такого не думайте, я вас нисколько не осуждаю, мне просто интересно, и все…

— Да я понимаю ваше удивление, Ольга Андреевна, и интерес тоже понимаю. Не извиняйтесь. Давайте сойдемся на том, что я живу так, как мне хочется, и все. Как мне нравится. Просто у меня нет тяги к самоутверждению извне, она у меня вся вовнутрь дифференцировалась, понимаете? Вот я и живу изнутри самого себя, и работаю там же, и самоутверждаюсь там же…

— Но это же плохо, Саша, это же неправильно! Так не должно быть!

— А почему, Ольга Андреевна? То же самое будет, если я скажу вам, что быть брюнеткой, например, плохо и неправильно. Надо непременно быть блондинкой…

— Ну, в чем-то вы и правы, конечно. А только как можно работать внутри себя, например? Работа, она ж предполагает сообщество какое-то, совместную цель, так сказать, достижение результатов… Ну, если не брать в расчет ваших хождений в народ для ремонта всякой бытовухи, конечно.

— Хм… А чем вам, собственно, не нравится ремонт бытовухи? Очень даже общественно-полезная деятельность, между прочим. Тут вам и сообщество, и совместные цели, и результаты — все в одном флаконе собрано! — сверкая сквозь стекла очков умными и добрыми глазами, весело парировал Саша, чем немного разозлил ее, конечно. Совсем другого разговора хотела Ольга Андреевна — разговора старшего, умудренного тонкостями жизни поколения с глупым, заблудившимся в жизни поколением младшим… Прочувствовав в следующий миг эту ее легкую маленькую злость, он проговорил уже более душевно-примирительно: — В моей жизни и в самом деле все в порядке, Ольга Андреевна. На свой хлеб я зарабатываю сам, а в свободное время романы пишу в свое удовольствие. Мне нравится…

— Ну, это мы уже поняли. И что, напечатанные есть? — с интересом спросила Василиса.

— Нет. Напечатанных нет. Но это мне и неважно. Я сам придумываю другую жизнь, понимаете? И в процессе этого счастлив…

— А почитать можно?

— Что?

— Ну, роман какой-нибудь. Жизнь эту твою придуманную…

Саша отложил ложку, снял очки, задумчиво стал протирать их салфеткой. Снова надев, уставился на Василису внимательно через дымчатые их стекла, будто оценивая. Потом, улыбнувшись, тихо проговорил:

— Тебе можно. Тебе дам. Ты декабристами в школе не увлекалась?

— Декабристами? — удивленно заморгала Василиса. — Нет, не увлекалась…

— А я тебе дам роман про любовь. Ты же девушка молодая у нас, тебе положено про любовь читать… Знаешь, была такая трогательная история любви дочери гувернантки Камиллы Ледантю и юного декабриста Ивашева. Он уже в ссылке был, когда она его родителям призналась, что любила его с детских лет, и поехала к нему в Сибирь. Другие декабристки ехали к женихам да к мужьям, и это героически-романтически давно и красиво уже описано, а она, Камилла, в полную ведь неизвестность ехала вместе со своей любовью… Ты знаешь, я эту историю увидел воочию прямо, откуда-то она извне ко мне пришла и запросилась настойчиво в текст. Я буквально устоять не смог…

Саша вдруг резко поднялся из-за стола, вышел из кухни. Вернувшись через минуту, положил перед Василисой толстую синюю пластиковую папку с распечатанным на принтере текстом.

— На. Читай.

— А мне? — обиженно спросила Ольга Андреевна. — А я тоже хочу… И тоже про любовь…

— Хорошо, Ольга Андреевна, будет и вам роман про любовь, — весело переглянувшись с Василисой, улыбнулся ей Саша. — Я подумаю, что вам дать…

В этот момент из прихожей донеслись короткие прерывистые звонки, словно кто-то из последних сил давил на кнопку с той стороны двери. Тревожно взглянув на Ольгу Андреевну и пожав плечами, Василиса бросилась в прихожую, на ходу приговаривая:

— Кто это… У Пети шесть уроков, для него еще рано…

Вскоре из прихожей послышались ее тревожные восклицания, и в кухню ввалился Петька, рухнул на свободный стул, поднял на Ольгу Андреевну странные, затянувшиеся будто серой пленкой глаза:

— Бабуль, я заболел… Меня с пятого урока домой отправили. Голова так кружится, и дышать больно…

— Петечка, что? Что, Петечка? И горло болит, да? Ой, а лоб какой горячий, господи… — суетилась вокруг него, словно испуганная наседка, Василиса. — Ты что, без шапки ходил? Или ноги промочил?

— Нет, Вась… Я мороженое ел… Много… — безвольно опустил он голову в ее ладони. — Ой, Вась, я сейчас упаду…

Он и впрямь начал слегка заваливаться на нее со стула, болезненно и медленно двигая красными веками, как маленькая птица. Саша, поймав на лету будто сломавшееся вмиг худое тельце и подняв на руки, бережно перенес мальчишку в комнату, уложил на диван. Вместе с Василисой и под жалостные причитания Ольги Андреевны они суетливо, то и дело сталкиваясь лбами, раздели его, уложили под одеяло, потом долго по Сашиному мобильнику дозванивались до «Скорой помощи», потом Саша долго встречал ее внизу у подъезда, потом бежал подобострастно по ступенькам лестницы впереди толстой одышливой врачихи, извиняясь от имени ЖЭКа за неработающий уже вторую неделю лифт. Успокоились они только к вечеру, когда пылающий Петькин лоб после жаропонижающего укола покрылся спасительной испариной и мальчишка уснул, хрипло и тяжело втягивая воздух через воспаленные бронхи.