Жаворонки ночью не поют - Идиллия Дедусенко

— Н-не знаю, — неуверенно протянула Зойка, потому что ей нечего было скрывать от людей.

— Без личного человеку никак нельзя, — продолжал директор. — Не чурбаки же мы, люди. И душа волнуется, и сердце чего-то просит. Как это в романсе поется? «Сердце ласки просит». Это всем нужно. Что, не правда? Ведь правда!

— Не знаю, — опять повторила Зойка, не понимая, к чему он клонит.

— Ну вот, заладила одно: не знаю да не знаю. Всё ты знаешь, только хитришь. Ведь знаешь, что ты мне нравишься.

— Не знаю! — поспешно и испуганно выпалила Зойка.

— Так теперь будешь знать, — спокойно сказал Андрей Андреевич. — А что тут плохого? Ну, нравится человек — и всё. Ничего тут такого нет.

— Да ведь жена у вас!

— А что жена? Она далеко. Я её и сына давно к родным в Сибирь отправил. Что им здесь делать? Здесь неспокойно. Того и гляди, немцы нагрянут. Или какая-нибудь бомбёжка — и нет тебя. И хотел бы тогда взять все радости жизни, а не возьмешь, потому что нет тебя. Вон как твоя подружка… Разве это справедливо, чтобы человек погибал, не познав всех радостей жизни?

Андрей Андреевич сделал ударение на слове «всех» и, остановившись перед входом в беседку, стоявшую в глубине двора, взял Зойку за руку, предложил:

— Давай посидим в беседке.

— Н-нет, — не согласилась Зойка. — Лучше я в палату пойду, поздно уже.

— Давай, давай посидим! Здесь так хорошо. И никто ничего не увидит, не беспокойся. Никто.

Андрей Андреевич перешёл на горячий шёпот, и это было так необычно для человека всегда бесстрастного, подчёркнуто сдержанного, что Зойка в первую минуту опешила. Директор, воспользовавшись её замешательством, почти втолкнул Зойку в беседку. Она рванулась и, толкнув его обеими руками в грудь, крикнула:

— Вы чего это? Вы чего?

— Тише ты, дура! — грубо и зло прошипел директор. — Стой! Куда ты?

Но Зойка бежала, не оглядываясь. Только у входа в палату она перевела дыхание. Потом тихонько скользнула в постель и долго лежала с открытыми глазами. Никак не удавалось уснуть, мешали беспокойные мысли: «Что ему надо? Выгонит теперь».

Однако утром, когда они встретились, лицо директора, как обычно, ничего не выражало, и Зойка уже думала, что всё обошлось. Тут Андрей Андреевич громко, скорее, для остальных, чем для неё, сказал:

— Зоя Дмитриевна, собирайтесь, сейчас поедете с Макаром Захаровичем в краевой центр. Надо получить вещи, которые нам в дороге могут пригодиться. Просите больше одеял и постельного белья. Скажите: нам в дорогу нужны одеяла. Скорее всего, под открытым небом спать придётся — их подстелем, ими и укроемся.

— Значит, всё-таки эвакуация, — грустно сказала медсестра.

— Не немцев же дожидаться! — слегка повысил голос директор.

— А куда же вы девчонку посылаете? — осторожно сказала Ирина Ивановна. — Так тревожно.

— А кого мне послать? Вас? Так медсестра здесь нужнее.

То, что придётся ехать за двести километров по опасной дороге, Зойку не пугало. Сейчас она осознавала только одно: директор оставил её здесь, рядом с детьми, ей никуда не нужно уходить. И обрадованная Зойка сказала:

— Хорошо, Андрей Андреевич, я поеду.

— Но всё-таки… совсем девочка, а немцы так близко, — встревожено сказала Ирина Ивановна.

— Она на работе! — отрезал директор. — Собирайтесь, Зоя Дмитриевна. Сходите за Макаром Захаровичем и поезжайте.

— Хорошо, — ответила Зойка и пошла к Степаниде за дедом Макаром.

В доме у Степаниды опять что-то происходило. Там стоял невероятный гвалт: бабы суетились около стола под вишней, дед Макар путался у них под ногами, а весёлая Тонька кричала:

— Мам, да где вы там? Несите скорее вареники, я уже и сметану достала!

Вареники в доме? Да ещё со сметаной? Значит, какой-то праздник. И только Зойка хотела позвать деда Макара, как на крыльце появилась Степанида и оповестила собравшихся к забору соседок:

— Та радость же у нас! Ночью Тонькин мужик вернулся! Подчистую списали! Всё! Отвоевался!

И тут вышел он сам. Лицо нервное, жёлтое. Он глухо поздоровался и стал спускаться со ступенек, опираясь на костыли. Совсем не таким уходил лейтенант на фронт. Куда девались его молодцеватость, стать. Он горбился и не смотрел на людей, как будто ему было необыкновенно стыдно, что в бою ему сильно повредило ногу, и он теперь не может воевать. Вернулся муж-калека, а счастливая Тонька радостно прижимала руки к груди: теперь он наверняка не погибнет на фронте, он туда больше не попадёт.

Дед Макар взял в дорогу свою неизменную «шубейку» — старую овчину и маленький горшочек с варениками. Зойка успела прихватить только помидоров и огурцов с грядки да кусок хлеба. Бабушка сунула ещё в солому бутылку с компотом. Ехать-то весь день в одну сторону и столько же обратно.

Телега тряско катилась по ухабистой дороге, ударяясь о каждую кочку, ныряя в каждую рытвину. Деду Макару иногда удавалось уговорить Тайку пробежаться рысью, но лошадь быстро уставала и переходила на тяжёлый шаг.

Дед Макар поначалу много говорил, вспоминал войну четырнадцатого года, когда он сильно отличился и получил Георгиевский крест. Потом устал и умолк. Тихо сидел в телеге спиной к Зойке и как будто дремал. Тогда Зойка достала из кармана солдатский треугольник, сложенный вдвое и вложенный в комсомольский билет, который она всегда носила с собой, осторожно развернула письмо и начала читать уже в который раз:

«Здравствуй, дорогая Зоя!

Как я уже тебе сообщал, на передовую нас пока не посылают. Живём в казармах, весь день с утра до вечера проводим на полигоне. Учимся стрелять, ходить в атаку. Хотя пехота — „царица полей“, я прошусь в десантники или в разведку. Говорят, там риска больше, а значит, интереснее. Но ты не волнуйся, потому что риск везде одинаково велик.

Всем нам эти игры на полигоне изрядно надоели, хочется в бой. Уже второй месяц в армии, а настоящего дела пока не видели.

Первое время я сильно уставал, даже снов не видел. Только к подушке прикоснусь. А уже вставать надо. Но вот третью ночь подряд вижу нашу степь, всю в тюльпанах, и слышу, как поют жаворонки.

Ведь я так и не сказал тогда, как люблю тебя. Не знаю, почему, но не мог произнести этих слов. Хочу, чтобы теперь ты это знала.

До свидания, любимая. Жди и помни.

Твой Лёня».

Это было совсем свежее письмо, оно пришло всего день назад, и потому Зойка взяла его с собой, чтобы читать в дороге. Телегу сильно трясло, буквы прыгали перед глазами, и она, скорее, не читала, а вспоминала всё, что писал Лёня, потому что знала уже это наизусть. Она сообщила ему о гибели Риты, но он, конечно, ещё не успел получить её письма, ведь почта идет так долго.

Дед Макар сказал:

— Я вот старый уже, а то бы на фронт убёг.

Зойка засмеялась, представив себе, как дед Макар тайком, кряхтя и проклиная «ридикулит» и больные ноги, пробирается на фронт.

— А ты не скалься! — обиделся дед Макар. — Ежели немцы до нас дойдут, я в партизаны подамся. Вот прямо с лошадью и телегой уйду. Небось, там сгодимся.

— Дедушка, а меня в партизаны возьмут? — оживилась Зойка.

— Не, тебя не возьмут. Стрелять не умеешь. Лошади у тебя нету. На кой ляд ты там сдалася?

— Злой вы, дедушка.

— Не, я ж по справедливости тебе сказал. Не, я не злой. Это вон наш директор — тот злой.

— Почему вы так думаете? — заинтересовалась Зойка. — Он, по-моему, равнодушный какой-то.

— Во! То-то и оно! — подхватил дед Макар. — Морда, как деревяшка обструганная. Вот такие-то самые злые и есть. А добрый бы сам в крайцентр поехал, тебя бы не послал в этакую пору.

В краевой центр приехали в сумерки. Пока нашли базарную площадь, наступила ночь. Последнее, что успела увидеть Зойка, были тяжелые каменные бабы у входа в краеведческий музей, которые по-прежнему стояли незыблемо и прочно. Зойка даже позавидовала этим истуканам — их ни время, ни войны не берут.

На площади пристроились рядом с деревянным шатром, в котором какой-то удалец демонстрировал днём потрясающий (!) аттракцион — «круг смелости», взбираясь на мотоцикле по стенкам шатра.

Утром нашли склад. Он оказался почти рядом, в подвальном помещении крайоно. Грузная женщина в чёрном сатиновом халате посмотрела бумаги, представленные Зойкой, и сказала:

— Берите, сколько хотите, всё равно вывозить не на чем. Побольше берите, не оставлять же немцам.

— А может, их сюда ещё и не пустят, — возразила Зойка, потому что ей было неприятно это постоянное упоминание о немцах.

— Э-э-эх, — вздохнула женщина, — бери уже, пока даю, только распишись вот здесь.

Прав оказался Андрей Андреевич: сейчас можно получить всё, что попросишь. Зойка стала складывать в телегу шерстяные одеяла, постельное белье, полотенца, как он и наказывал. И вдруг она увидела пальтишки, как раз на её ребят.