Хождение по трупам - Оранская Анна

Так что же мне делать с этим Мэттьюзом?

Я посмотрела на него внимательно — до этого момента, должна признать, и не видела его толком, точнее, видела, но не пыталась всмотреться. Чуть помоложе покойного Ханли, лет тридцать семь — тридцать восемь, среднего роста, сто семьдесят — сто семьдесят три максимум, достаточно крепкий на вид. Коротко стриженные светлые волосы, серые глаза, лицо приятное, хотя, конечно, голливудским не назовешь. В отличие от чистенького и ухоженного Ханли партнер его небрит или намеренно носит на лице такую щетину и солидным выглядеть не старается, никакого пиджака с галстуком — этакий герой вестернов в достаточно поношенных джинсах, остроносых сапогах, мешковатый синий свитер, а потертая кожаная куртка небрежно брошена в угол. Впрочем, вряд ли бы он стал выряжаться перед тем, как вторгаться ко мне в дом, хотя, с другой стороны, мог бы постараться произвести благоприятное впечатление, прикинуться преуспевающим частным детективом.

Может, он, конечно, и частный детектив — я-то, в общем, не сомневаюсь, — но не выглядит он как человек, способный справиться с Ленчиком и его командой. Внешность, конечно, обманчива, но мне почему-то кажется, что передо мной подававший большие надежды, но немногого добившийся в жизни человек, усталый, и разочарованный, и циничный, наверняка неженатый, любитель выпить и снять в баре девицу на ночь, не слишком богатый. Единственное, что показывает, что он не так убог и прост, — его жуткая самоуверенность и наглость. Качества, может, и не лучшие и зачастую не свидетельствующие об уме, но он ими пользуется умело, по крайней мере, со мной повел себя так, что я даже не особо долго возмущалась по поводу его незаконного проникновения в мой дом, а сейчас вот сижу тут с ним. С другой стороны, я — это особый случай. У меня, как говорят в Москве, рыльце в пушку — и, возможно, в другой ситуации наглость бы его не спасла от праведного моего гнева.

Невидяще тянусь за зажигалкой, потому что сигара потухла — и прямо перед глазами вспыхивает огонек, заставляющий вздрогнуть и дернуться назад. Дал мне прикурить, молодец, — и киваю ему машинально, снова уходя в свои мысли, а он опять застывает, делаясь почти невидимым, не отвлекая меня ни единым движением.

Он ведет себя как… как Брюс Уиллис в “Последнем бойскауте” — и, кстати, похож на него немного внешне. Вот что значит работать в кино — сравниваю живого человека с экранными персонажами. Нет, правда, Уиллис в том фильме был примерно такой же в меру нагловатый, в меру развязный и ничего из себя не представляющий внешне, но жестокий и смертельно опасный в ходе конфликта. Только вот боюсь, что этот совсем не такой. И что не сможет он действовать так, как последний бойскаут, для которого расправиться с Ленчиком и его людьми было бы так же легко, как почистить зубы утром.

А мне сейчас нужен именно такой человек. Нечто вроде Кевина Костнера в “Телохранителе”, или Уиллиса в “Бойскауте” и в “Герое-одиночке” — классный фильм, жалко, Кореец его не видел, ему бы понравился Уиллис, проезжающий через городок на мексиканской границе и мимоходом истребляющий местную мафию, и все смотрится естественно и жизненно. А Мэттьюз мне, боюсь, не нужен — не подойдет, несмотря на внешнее сходство с мужем Деми Мур, и тем, что у того в “Бойскауте” тоже убили напарника, и тем, что Уиллис в том фильме был неудачником, когда-то знавшим лучшую жизнь, опускающимся неудачником, которого не любят его собственные жена с ребенком и который ненавидит сам себя.

Да, внешнего сходства мне маловато, и хотя не скрою, мелькала мысль, что это и есть посланный мне судьбой и случаем герой — посланный именно в тот момент, когда я так просила об этом судьбу, будучи в безвыходном положении и не в состоянии сопротивляться дальше, — я усмехнулась только, внимательно его изучив и все обдумав, и напомнила себе слова из “Интернационала”: ни Бог, ни царь и не герой избавления не дадут, и добиваться всего придется собственной рукой.

А он сидел напротив, видя что я рассматриваю его, и молчал, может быть давая мне шанс все оценить и обдумать — и принять решение. Понятно, что заставить меня что-то ему сообщить он не мог, — но и не знал, что решение мое могло быть только одно, а именно: рассказать ему то, что ему надо, и рассказать так, как это надо мне, и взять с него слово, что мой рассказ останется между нами. Потому что, если он захочет обратиться в полицию, я от своих слов тут же откажусь — к тому же никаких документов о том, что я нанимала Ханли, не существует. А тот листок с посланием Ленчика, который он увидел, — это дело поправимое.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Протягиваю руку, беру выложенный им на стол листок и щелкаю зажигалкой, гадая, попробует ли он меня остановить — все же это какое-никакое, а вещественное доказательство, которое можно предъявить полиции. Но он не двигается, и бумага горит, чернеет, легко рассыпаясь, превращаясь в нечто отжившее, в то, что выносят из крематория в урне, и жаль, что нельзя тем же образом отправить в небытие связанную с этой бумагой проблему.

— Это для начала, мистер Мэттьюз. А теперь — допустим, я вам все расскажу. И что вы собираетесь делать с полученной информацией?

— Это мое дело, Олли.

— И мое тоже — ситуация такова, что вмешательство полиции может мне повредить.

— Вот как? — Несмотря на вопросительную интонацию, выражение лица его не меняется. — Я, в общем, и не собирался ее подключать, какой смысл — даже если мне удастся собрать доказательства, что Джима убил конкретный человек или люди, нет гарантии, что их не отпустят под залог или вообще не отмажут. У них ведь, наверно, есть деньги, а значит, суд им не страшен. У нас тут, знаете ли, демократия — так что я обойдусь без полиции, тем более что отношения со здешними копами у меня сложные. У Джима были друзья в полиции — у меня нет.

Ну вот, герой-одиночка. Но не исключено, что он изменит свои взгляды, когда кое-что от меня узнает, хотя я, естественно, постараюсь рассказать как можно меньше.

— Хорошо, мистер Мэттьюз…

— Рэй.

— Хорошо, Рэй, и еще одно: мне нужны гарантии, что то, что я вам расскажу, останется между нами.

Глупое заявление — какие тут могут быть гарантии? Ханли, правда, оказался честен — никому ни слова и даже с партнером не поделился, точнее, не успел поделиться. И тут вспоминаю, что он же выяснял через свои полицейские завязки про Ленчика, и в Нью-Йорк когда летал, тоже ведь явно через полицию выведал все имена людей из Ленчиковой банды. А значит, те, к кому он обращался, знают, за кем он следил? Господи, вот еще сюрприз!

— Да, Рэй, а что говорит полиция по поводу смерти Джима?

— Ничего она не говорит — и ничем заниматься не будет. Он же частный детектив, конкурент, в общем. Человек, ушедший из полиции из-за низкой зарплаты и организовавший свое дело. Таких копы не любят. А насчет гарантий — вам ведь не нужна моя расписка, правда? И если вас устроит мое слово…

Немного. Но другого варианта все равно нет, и я начинаю рассказывать ему, как в Нью-Йорке погиб мой бизнес-партнер — не близкий знакомый, но хороший знакомый, крупный бизнесмен, вкладывавший деньги в мой бизнес здесь. Как потом со мной связались люди, назначившие мне встречу, — послали сообщение по факсу, в котором дали понять, что если я не приду, могут быть серьезные последствия для других, очень близких мне людей. Как я наняла охрану и поехала на встречу и услышала, что эти люди требуют от меня фантастически огромную сумму денег, угрожая в случае моего отказа убить моих родителей, и я не сказала ни “да” ни “нет” — потому что мои родители живут в другой стране, где американская полиция их защищать не сможет. И я позвонила Джиму, просто отыскав телефон агентства в “Желтых страницах”, — и он заснял этих людей на пленку, и следил за ними, и узнал, где они живут. А потом, пользуясь своими связями в полиции и вдобавок съездив в Нью-Йорк, узнал, кто они такие — русские мафиози.

— Как вы думаете, Рэй, почему полиция заявляет, что у нее нет версий смерти Ханли, в то время как он пользовался полицейскими каналами, а значит, они должны быть в курсе? — задаю беспокоящий меня вопрос.