Хождение по трупам - Оранская Анна

Вспомнились вдруг наши с тобой разговоры — выражаясь высокопарно, о возможности отдельной личности влиять на собственную судьбу. Я всегда была уверена, что быть тому, что будет, — и только от тебя узнала, что это буддистский постулат. Ты же, этот самый постулат признавая, считал все же, что от судьбы уйти можно — и знал, что противоречишь сам себе, но продолжал противоречить, и я понимала, что нелегко гордому и сильному человеку признать, что все в руках случая.

Уже после твоей смерти, когда проводила в Москве операцию “Кронин”, я осознала, что, как и ты, и разделяю это постулат, и отрицаю его, и тоже противоречу сама себе: зная, что все решит случай, одновременно прилагаю максимум усилий к тому, чтобы случай этот был для меня счастливым. И пришла к выводу, что это не противоречие, а гармония — Бог, считай судьба и случай, помогает тому, кто помогает себе сам.

А сейчас с каждым днем боролась я все менее и менее ожесточенно. Начала классно, наняв Ханли, и выяснив все про Ленчика, и дергая и напрягая Ленчика в ходе переговоров, и заманив в бордель и засняв там на пленку спецагента ФБР, и решив переспать с конгрессменом, дабы получить компромат на него. И продолжила классно, убедив Ханли найти киллера и с ним договорившись.

Но потом словно треснуло во мне что-то — и после выхода из тюрьмы вела себя уже пассивней, и пила, и нюхала кокаин, ничего не пытаясь предпринять, выжидая, каким будет следующий удар, не пытаясь вычислить его, определить и опередить. Может, потому, что с каждым моим шагом опасностей становилось все больше? Не потому ли, что каждый новый человек, притянутый мной на мою орбиту, — охранники, Ханли, Джо — одновременно и помогал мне, и представлял собой угрозу, потенциального разоблачителя, свидетеля против меня, шантажиста?

Не могу сказать, что я в тот момент думала, что все за меня решит случай — не верила я в удачу, но и в неудачу тоже не верила. Просто затихла, трепыхаясь, лишь когда меня начинали дергать полиция и ФБР — словно работая на старых, подсевших батарейках, — а так предпочитала уходить из реального мира, зная при этом, что по возвращении в него проблем меньше не станет.

И перед тем, как окончательно отключиться после получения Ленчикова письма, сказала себе, что целиком и полностью вверяю себя судьбе — что больше не считаю себя ни выше нее, ни даже равноценной ей. И коль скоро я признаю, что она сильнее и нет рядом героя, который мог бы меня спасти — так пусть она решает все: либо вытаскивает меня, либо топит к чертовой матери, бесповоротно и навсегда..

Глава 2

…Сон алкоголика короток и тревожен. И в подтверждение этой истины снится мне в коротком дневном забытьи все та же самая карусель, которую часто себе представляю, — безумная карусель, на которую не слишком сложно купить билет и встать в очередь желающих прокатиться с ветерком. А очередь двигается быстро — потому что то один, то другой наездник выбывает из игры.

А лошади — простые и некрашеные для начинающих, золоченые и расписные для более проворных игроков — то тащатся медленно, то несутся вскачь, каждая в своем темпе. Седоку ведь только кажется, что это он ею управляет — на самом деле все наоборот. И даже покорная изначально лошадка может вдруг ожить и выкинуть какой-нибудь трюк — встать на дыбы, к примеру, сбросив седока себе под ноги, или упасть на колени, кинув его через голову под свои копыта и копыта бегущих следом. И все, что может седок, — это быть максимально готовым к неожиданным поворотам и не расслабляться, даже когда лошадь медленно тащится по прямой.

Здесь даже рассчитывать нельзя ни на кого. Вернее, можешь по желанию начинать игру вместе с командой сподвижников, но чья-то лошадь едет быстрее, а чья-то — медленнее, кто-то получает больше очков и призов за победы на промежуточных этапах, а кто-то — меньше, и карусель пробуждает даже в дружественных седоках зависть, и в итоге каждый оказывается сам за себя. И когда погибает один, остальные точно так же движутся дальше — смерть товарища не говорит им, что надо бы спешиться и сойти с дистанции, — просто ему не повезло, вот и все. Да и сойти с дистанции уже нельзя: карусель тебя не отпустит, ты принадлежишь ей, и, даже если продержишься очень долго и соберешь максимальное количество очков и призов, отказаться от продолжения игры все равно не удастся. И будешь скакать дальше, и рано или поздно…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И прогнозы, и теоретические выкладки в этой игре — дело неблагодарное. Можно сколько угодно рассуждать о том, что вот с тем наездником надо бороться так, а этого можно обойти на крутом повороте, а тот должен испугаться борьбы и отстать, а с этим следует потягаться в самом конце — но на деле любой из них может сыграть не по правилам, может подкупить остальных, или просто вытолкнуть тебя из седла, когда поравняешься с ним, или покалечить неожиданным и резким движением твою лошадь. И бесполезно взывать к честности, к английскому джентльменскому понятию “фэйр плэй” — здесь игра идет на деньги и на выживание, и ждать благородства и честного соперничества, рассчитывать на то, что твои коллеги-конкуренты будут вести себя по-джентльменски, как минимум, глупо. С такими мыслями тут долго не протянешь.

А мне снится, что лошадь подо мной — красивая, изящная, вырезанная мастером, как и подобает игроку со стажем, выигравшим не один заезд у опасных соперников, — шла еле-еле и вдруг понесла, и я вцепляюсь судорожно в деревянную гриву, и трещат ломающиеся ногти, и пальцы, побелевшие от напряжения, начинают уставать. И хватка слабеет, и я уже не контролируя ее совсем — я просто жду почти равнодушно, устав от страха, когда же она кончится для меня, эта гонка. И думаю про себя с горечью, что я так рассчитывала все, обдумывала тактику, пыталась проникнуть в психологию соперников, столько боролась, но вот все кончается и для меня. И держусь уже машинально, просто потому, что не могу позволить себе разжать пальцы, проявляя безволие, — но знаю, что хватит меня ненадолго, и вот-вот…

И лошадь моя то сигает через бог знает откуда взявшуюся яму, то перемахивает через секунду назад отсутствовавший на моем пути забор, и вдобавок сама пытается от меня избавиться, и стараются ей помочь мои конкуренты. И эта безумная помесь скачек с родео близка к завершению — и мне почти все равно, когда именно она закончится…

— Доброе утро, Олли…

Медленно открываю глаза, не понимая, откуда этот голос и где я вообще. И обнаруживаю, что лежу в нашей с Корейцем спальне на огромной королевской кровати, и в комнате темно от задернутых плотных штор, за которыми то ли ночь, то ли утро, а в углу сидит, светясь сигарным огоньком, кто-то незнакомый мне, чужой, неизвестно как оказавшийся тут.

Галлюцинация? Может, зеленые черти появились, пришли побеседовать со мной, посоветовать пить побольше, чтобы они почаще составляли мне компанию? Но сигары курить галлюцинациям не идет — слишком материально это для них.

“А может, Кореец? — мелькает спасительная мысль. — Кому еще?” А голос я не разобрала спросонья. Хочу спросить: “Это ты, Юджин?” — но в горле сухо, и ком стоит. А этот молчит, и, видимо, это совсем не тот, о ком я думаю.

А значит, сон был в руку — значит, это откуда-то взявшийся Ленчик, решивший не дожидаться нашей встречи или расслабивший меня специально, намереваясь появиться неожиданно и завершить наше знакомство. Даже не приходит в голову, что ему сначала от меня нужны деньги, а потом уже моя жизнь, — и почему-то уверена, согласно своему сну, видимо, что у него пистолет в кармане, а может, и в руке уже, и сейчас все кончится.

И отмечаю только, что этого я совсем не боюсь. Это странно, и я копаюсь в себе под его молчание, вяло рыщу дрожащими руками в том хламе, который свален сейчас в моей не очень хорошо соображающей голове, в заржавевших от пьянства и кокаина винтиках и колесиках, и пытаюсь понять, что там заело. Но все они в порядке вроде, функционируют исправно, с поправкой на состояние, — по крайней мере знаю, кто я, и где я, и что происходит в моей жизни. Так почему же я не боюсь хоть чуть-чуть? Потому что не протрезвела? Нет ни малейшего сомнения в том, что заснула я, прилично накачавшись, и, хотя сейчас вроде не пьяна, поразительной трезвостью мысли тоже не отличаюсь. Но дело не в этом. В чем же тогда — нечего терять разве? Молодость, красоту, богатство, будущее — не жалко?