А76 (сборник) - Алексей Олексюк

Вторник. Сегодня я облизал все свои пальцы. Особенно мне понравилось обсасывать мизинец левой ноги. Кайф неописуемый! Прекрасно понимаю медведей, которые сосут зимой лапу, пока та совсем не отсохнет.

Среда. Если ты ещё голоден, есть предположение, что тебе не хватает жидкости в организме. Поэтому вторым (после обсасывания немытых пальцев) величайшим наслаждением является глотание собственной слюны. Можно заменить её двумя-тремя литрами вчерашних слёз либо прибегнуть к уринотерапии. Правда, есть вероятность приступа непредвиденных отступов: таких как прыжки с бочка в унитаз или чтение Владимира Набокова. Поэтому непредвиденные отступы устраняются заранее. Бери пример с устрицы. Изолируйся. Выбрось все продукты из холодильника. Когда дома нечего жрать, поневоле начнёшь жрать себя.

Четверг. Если ты проснулся с пустым желудком, значит кто-то нашёл в себе силы поставить тебе клизму этой ночью… Но это лишь отсрочка. Почему? Потому что нельзя питать надежды до бесконечности. Рано или поздно ты начинаешь думать об автофагии…

Пятница. Сегодня я проглотил язык. Тот, которым едят и говорят. Теперь не ем и не говорю. Вот видишь, как просто!..

Суббота. Сегодня доедал своё тело. Вот вам и апофеоз автофагии! Зашибись! Я съеден!.. Что, съели?! А нате-ка, выкусите!..

Воскресенье. Дописываю свои записки в раю, на побережье Карибского моря. Вы никогда не задумывались, как выглядит человек, после того как он съеден? Да никак. Он съеден и переварен. У него нет будущего. Хотя, то, что от него осталось, можно ещё использовать в качестве удобрения. Но у нас этого добра и без того – навалом… Какое же я всё-таки… гм… Простите меня, люди. Я больше не буду.

...

Со всей ответственностью заявляю:

я никогда не шутил, не шучу и шутить не собираюсь.

Сальвадор Дали

Санта-Клаус на Сером Волке

(легенда, услышанная автором от пионеров казахстанских прерий)

Машина заглохла за двадцать километров до ближайшего аула. Ник сник. Он напрасно крутил ключ зажигания: это больше не заводило мотор. Вокруг простирались бескрайние Тургайские леса. На трассе было пусто, как на нудистком пляже зимой, и помощь могла придти лишь свыше. Ник поднял взгляд в небо, надеясь увидеть вертолёт МЧС, но не увидел ничего кроме малого кучевого облачка в беспросветной голубизне.

«А-а-а, к чёртовой бабушке!», – выругался он и, хлопнув дверцей своего старенького «Роллс-ройса», зашагал напрямки через лес к аулу, где жила покойная бабушка его жены.

…Спустя четыре часа Ник всё ещё пробирался сквозь густые заросли карагача и развесистой клюквы. Он давно уже потерял ориентацию, поскольку солнце внезапно зашло на востоке, звёзды почему-то не зажглись, вместо муравейников попадались только термитники, мох не рос в здешнем климате, а новейшая система спутниковой навигации осталась на заднем сидении «Роллс-ройса». Ник материл собственную опрометчивость, жену, её бабушку, всех её родственников до седьмого колена, механика, чинившего машину в аркалыкском автосервисе, ночь, грязь, холод, колючий карагач, правительство Соединённых Штатов, Господа Бога, его (Бога) мать, всех святых и апостолов, евреев и тургайских комаров.

Внезапно за спиной Ника раздался протяжный вой. Сердце нашего героя невольно сжалось от тоскливого желания мгновенно очутиться в тёплом джакузи пятизвёздочного нью-йоркского отеля, с бокалом «мартини» в руке и пышногрудой красоткой под боком. Вой повторился: на сей раз значительно ближе и отчётливее. Ник оглянулся и, убедившись, что никто из знакомых в данный момент его не видит, побежал сломя голову. Однако тоскливый вой раздавался всё чаще, причём уже где-то сбоку и даже впереди. Ник понял, что его окружают. Обдирая об острые камни модные джинсы, он стремглав взобрался на самый высокий утёс в округе. Взглянув вниз, он увидел зловещие жёлтые огоньки, стремительно приближающиеся со всех сторон.

Ник упал в отчаянии на колени:

«Господи!» – воскликнул он осипшим от страха голосом. – «Не дай мне умереть! Я ещё не готов быть съеденным! Господи, прости мне мои прегрешения! Прости, что я был глух к тебе, ни разу не читал Библии и даже не посмотрел рок-оперу „Иисус Христос – суперзвезда“. Прости, что я не ходил в церковь, нюхал кокаин, подделывал счета за телефон, не соблюдал постов, жрал на ночь пиццу с диетической кока-колой, увлекался оккультизмом, отмечал Хеллоуин, играл в казино, посещал порносайты, рассказывал друзьям скабрезные анекдоты, брал взятки, подставлял партнёров по бизнесу, изменял жене с её психоаналитиком, убил его в приступе ревности пультом от телевизора и скормил труп пираньям в аквариуме, не платил налоги, крал жвачку в универмаге и наврал маме, что трёхлитровую банку варенья съел соседский кот…»

В этот момент он почувствовал чьё-то зловонное дыхание за своим левым плечом. Полный ужаса, Ник обернулся и увидел пьяного мента с карманным фонариком.

– Слышь, мужик: эт не твоя «тачка» на дороге?

– Э-э-э…

– Ты, чё, немой? Я ру: твой «Роллс-ройс» там стоит?

Ник нервно кивнул.

– Ну, падло, из-за тебя всю ночь по этим грёбаным зарослям пролазили! Придурки из МЧС всех на уши поставили: интуриста у них волки съели, мать их так-разтак!!!

Летургия

(стихохроника)

Нехилый закос под Бродского

Если бы я умел писать как Иосиф Бродский,

Было бы, пожалуй, не плохо:

Меня стали бы печатать огромными тиражами,

И вскоре дали бы Нобелевскую премию;

Я съездил бы в Швецию,

Произнёс длинную речь

И, напившись на банкете,

Набил морду королю…

Только что-то не хочется мне писать «под Бродского»:

Весь день ужасно болит живот,

И к тому же я не еврей…

Зуб мудрости

Антону Ли Круковскому?

Не пишут никому полковники

И чинят что-то там чиновники

Чин-чинарём, чужие сонники

Не досмотрев в такую рань.

Поп-звёзды и простые сводники

В Усолье сводят с солью сольники,

А тут бегут с уроков школьники

И ловят удочкой тарань.

И падают под подоконники,

Когда таланты и поклонники

Настой столетний льют в отстойники

И пьёт его любая пьянь.

Но мчатся в бой лихие конники:

Будённого зека-разбойники…

Спокойно! Мы ведь все покойники!

Такая, братцы, марцепань.

Солже-ниццын

В умах людей он мыслится как птица,

А в КГБ – как бывший зек-сексот.

Но дух его к высокому стремиться

И мелкого не видно с тех высот.

Он должен был в ГУЛАГе сохраниться

Под бдительной охраной у ворот;

Ему на нарах снилась заграница,

Глядящая подобострастно в рот.

Экибастуз, конечно же, не Ницца

(Хоть не лишён иных степных красот),

Но это всё зачтётся и сгодиться,

Когда мёд слов он выдавит из сот:

Пусть путая названия и лица,

Плутая по-пластунски средь болот

Восточной Пруссии (пророку всё проститься!),

Он явится, как эхо и как Лот.

Неизвестные факты из биографии Чокана Валиханова

Когда Чокан в Кашгарию пробрался,

Чтобы сокрыть свой просвещённый ум,

Он лишь едой кашерною питался —

Желудком маялся, был мрачен и угрюм.

Но хан кашгаров, слывший за нацмена,

Окончил Оксфорд, Гарвард, Шаолинь…

Чокана он спросил: «Какого хрена?»

И тот ответил: «Служба… C'est la vie!»

Восточный люд бывает лют во гневе,

Восточный ум коварством изощрён.

Особенно не любят там евреев,

Чокан же был и в этом уличён.

Хан повелел зачахшему чухонцу:

«Поди в духан и плюнь Чокану в плов,

Чихни в лицо и отползай к оконцу…» —

«Я понял, босс, не нужно лишних слов!»

Чокан погиб от подлых рук наймита.

Но жизнь его пример для могикан!

Налив кумыс, в степной глуши джигиты

Подъемлют тост: «Ты крут, чувак Чокан!»

Чкалов

Чкалов любил постебаться

И часто летал под мостом,

Где ждали его папарацци

И «скорая» с красным крестом.

Ещё он любил «прикольнуться»

И плыть через Волгу, как кроль…

Он жил вопреки резолюций

И даже не пил алкоголь.

Но партия шуток не любит,

Особенно – про Магадан.

Чкалова вывели в люди,

Людьми был приказ ему дан:

«Валера, лети ты отседа,

На Северный полюс лети!»

Он скромно ответил: «Покеда!»

И отбыл. И годы в пути

Его экипаж пребывает:

Закончилось топливо, спирт,

Консервы, терпение… Тает

Надежда. Чкалов не спит.

Он держит штурвал, как святыню,

Он держит намеченный курс.

Века не сотрут его имя,

Но опыт мотают на ус.

Филологическая весна

И с первым запахом весны,

Когда дома так сиротливы,

Аполлинические сны

Ко мне являются курсивом.

Когда курсируют жиды

Между Москвой и Тель-Авивом,

Филологические дивы