Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Идея снабдить нас прозорливыми автоматическими лоцманами в повседневной жизни берет начало на заре 2010-х годов с появлением персональных цифровых помощников – и первым из них стала Siri компании Apple. Она должна была нас просвещать и выручать в любых обстоятельствах, оправдывая слова: «Как я могу помочь?» – звучавшие при каждом запуске. В системе применялся как текстовый, так и голосовой режимы, но тогда еще технология была в зачаточном состоянии, и ответ мог прозвучать невпопад; кроме того, нужно было достать смартфон и активировать помощника, что добавляло сложностей, и в качестве замены попытались сделать нечто квазипостоянное, легкое и почти не требующее действий – умные очки Google Glass. На одном из стекол, выполняющем функцию экрана, они должны были показывать всплывающее окно с различной информацией – в основном о том, что нас окружает: исторический памятник, подходящий маршрут, а заодно, скажем, кафе или магазин, отвечающие нашим сиюминутным желаниям. Исключительное своеобразие гаджета было в том, что он накладывал на наше привычное субъективное восприятие вещей реальность, ставшую персонализированной. Принцип дал начало долгой истории – мы пока проживаем только первые ее эпизоды. Как футуристический вид, так и чрезмерная «проникающая» способность тотчас вызвали всеобщее беспокойство. Едва товар вышел на рынок, его тут же отозвали. Панацея появится позже, и это будет более тонкое решение: теплота и забота, выраженные в слове, – залог доверительных и прочных связей.
Речь идет об отношениях, претендующих на полное отсутствие негатива, – в отличие от отношений с себе подобными, в которых не избежать недоразумений, разногласий и конфликтов. Индустрия данных сумеет разработать крайне сложные системы с единственной целью – чтобы лучше управлять огромной частью нашего бытия. Тут мы никоим образом не имеем дело с «надзорным капитализмом», как ошибочно полагает Шошана Зубофф[74], – об этом можно говорить, когда средства мониторинга используются для дисциплинарного контроля и только на уровне государств, однако экономическая система и не думает за нами шпионить, ей надо отслеживать наше поведение, – в большинстве случаев с нашего согласия, – претендуя только на одно: она хочет разметить вехами всю нашу повседневную жизнь.
Перед нами технолиберальная и робото-ориентированная версия этики «care»[75], морально-политической философии, которая утверждает ценность заботы о людях, в первую очередь – самых уязвимых, и призвана устанавливать межчеловеческие связи, в которых должно быть больше отзывчивости и солидарности. К концу нулевых ей посвятили немало книг и статей по всему миру, но в дальнейшем она так и не стала общепринятой поведенческой нормой: реализовать это поспешила цифровая индустрия. В действительности стадия «общества потребления», – когда игра с предметами происходит на заданном расстоянии, чтобы стимулировать желание, – быстро сменилась другой: мы постоянно обнаруживаем то, что нам наверняка идеально подойдет. Сомнения, почти всегда присущие намерению что-либо купить, отметаются в пользу так называемых соответствующих признаков, и в каком-то смысле нам не остается права голоса. Мы наблюдаем смерть желания, понимаемого как свидетельство, что нам чего-то не хватает: вместо него – примат идеального соответствия, обеспеченного системами, которые должны предугадать наши чаяния и сделать так, чтобы они осуществлялись прежде, чем мы сами успеем почувствовать их первые сигналы.
В таком положении мы заведомо воспринимаем себя как объект беспрестанных – и эксклюзивных – забот, полагая, что заслужили жизнь, в которой почти нет трудностей и куда больше удовольствий. К тому же из этого вытекает так называемая сферизация жизни, когда каждому отведено существование внутри пузыря, созданного благодаря привилегированной связи с системами, обращенными лично к нему. Отсюда три важнейших следствия. Во-первых, тот факт, что постоянно поддерживаются личные привычки, стимулируется выбор поведения, соответствующего единственной предполагаемой личности, и это более широкое явление, чем «пузырь фильтров» в теории Эли Паризера[76], когда во время навигации по интернету и социальным сетям мы встречаем информацию, в основном подкрепляющую наше мнение по разным вопросам. Этот принцип задает более широкий спектр действий, относимых к различным сторонам жизни, в которых видится прямое нам соответствие. Например, занятия каким-либо спортом с той или иной интенсивностью, выбор ресторана, встреча с определенным человеком в определенном месте.
Во-вторых, всякий вклад другого в разных обстоятельствах обречен оставаться маргинальным из-за наших упущений, сомнений, глубинных несовершенств и уступает единственной истине, принятой в качестве неопровержимой. Таким образом, теряется целый аспект социальной жизни, до сих пор складывавшийся благодаря обмену, взаимодействию, неожиданным открытиям, которые теперь вытеснил голос, как будто ниспосланный свыше и исполненный благих намерений. В-третьих, такое положение неизбежно отобьет у нас желание вмешиваться в ход событий, ведь в границах частной жизни мы сможем испытывать чувство, будто реальность такова, что лучше не придумаешь, и это по-своему станет сдерживать нашу готовность действовать: мы будем только рады идти рука об руку с верным и надежным спутником.
Мы проживаем начальную стадию повсеместного распространения способов существования при поддержке различных систем. В этом решающее отличие гражданина от индивида, чей образ первым вывел Монтескье, а Ханна Арендт перенесла в книгу «Истоки тоталитаризма», – теперь его вновь пора пересмотреть. Гражданин свободен действовать, как ему заблагорассудится, но в рамках «установленного общественного порядка»[77]; индивид полагается прежде всего на себя – настолько, что может жить с полным безразличием к другим. Теперь от текущего исторического этапа, – став свидетелями стремления граждан утвердить свою индивидуальность, защитить интересы, соблюдая при этом обязанность так или иначе сверяться с общим кодексом, – мы переходим к стадии расширения круга индивидов, не изолированных друг от друга, но тяготеющих к автаркизму. Это результат негласного соглашения с экономической системой, предполагающего, что каждому доступны формы самодостаточности в отношении расширяющихся граней повседневной жизни. И тогда демократический индивидуализм, – основанный на свободе субъективного выражения и необходимости для решения различных задач вести общественную жизнь, сотканную из случайных (в разной степени) встреч, приятных открытий, но и разочарований, – растворяется, и вместо него возникает среда, в которой люди живут словно параллельно друг другу и соседствуют, только
- Масонский след Путина - Эрик Форд - Публицистика
- Олимпийские игры Путина - Борис Немцов - Публицистика
- На 100 лет вперед. Искусство долгосрочного мышления, или Как человечество разучилось думать о будущем - Роман Кржнарик - Прочая научная литература / Обществознание / Публицистика
- Так был ли в действительности холокост? - Алексей Игнатьев - Публицистика
- Финал в Преисподней - Станислав Фреронов - Военная документалистика / Военная история / Прочее / Политика / Публицистика / Периодические издания
- Круги компенсации. Экономический рост и глобализация Японии - Кент Колдер - Публицистика / Экономика
- Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции - Дмитрий Калюжный - Публицистика
- Сталин без лжи. Противоядие от «либеральной» заразы - Пыхалов Игорь Васильевич - Публицистика
- Рок: истоки и развитие - Алексей Козлов - Публицистика
- Тайные братства «хозяев мира». История и современность - Эрик Форд - Политика / Публицистика