Начинаем жить - Кожевникова Марианна Юрьевна

Сева кивнул и продолжал просмотр — собака, карандашный набросок, мужской портрет, тоже карандашом, еще набросочек. Стоп! Стоп! А это что такое? Он взял листок в руки. Поднес к глазам, отстранил от глаз.

— Вот именно, — сказал Саня. — Теперь понял?

Сева смотрел на рисунок довольно долго, потом посмотрел на племянника.

— И что же вы с этим рисунком намереваетесь делать, Виктор? — спросил он.

— Ну-у… — снова начал тот.

— Понимаешь, Сева, в том-то и проблема, — тут же снова вступил в беседу Александр Павлович. — Вернее, не одна, а много проблем. С одной стороны, Виктор — сирота, не устроен, и, как ты сам понимаешь, деньги ему не помешают. А Матисс, я так думаю, стоит бешеных денег. На него можно квартиру купить. И не только.

Виктор опять сидел с полуоткрытым ртом, впившись глазами в Севу, словно спрашивая, можно на Матисса квартиру купить или нельзя.

— Но с другой стороны, — продолжал Саня, — отдать Матисса в частные руки, а не в музей — преступление, так ведь? А с третьей стороны, музеи у нас бедные-пребедные. Вот какая у нас закавыка. Теперь послушаем, что ты скажешь?

По четкому изложению Александром Павловичем всех проблем чувствовалось, что они с Витей уже не раз их обсуждали: слова текли по-готовому, и, судя по всему, решение сирота Витя уже принял. Он хотел Матисса продать. Так что обсуждать было нечего.

Сева разом поскучнел.

— С этим, ребята, не ко мне. Я же не коммерсант, ничего в купле-продаже не смыслю.

— А я бы в придачу к Матиссу и все остальное отдал, — подал голос Виктор. — В квартире в Тамбове дядиных картин — пропасть. Ступить некуда. Жить негде. Я только рисунки взял. А там этого добра навалом.

Сева поскучнел еще больше.

— Но ты-то можешь оценить, какова по масштабу находка? — волновался Александр Павлович, которому вдруг стало почему-то очень обидно. Он предвкушал потрясение, триумф, общий их восторг, а Сева смотрел буднично, и никакого восторга в нем не замечалось.

— Находка, это точно. По-другому не скажешь, находка, — как-то очень вяло согласился он и принялся складывать работы снова в папку.

— И что? Тебе все равно, что у нас появился новый Матисс? — Саня не мог успокоиться, ему нужен был другой, настоящий отклик Севы, а не какая-то отговорка.

— Матисс есть Матисс, про нового ничего знаю, — сдержанно отозвался Сева.

Он продолжал молча складывать рисунки, сложил, завязал тесемочки на папке и вручил ее Виктору.

— Получите свое наследство, молодой человек.

Виктор встал с табуретки, взял в руки папку и стоял в недоумении, не зная, что ему делать. Уходить, что ли?

— Тебе что, Матисс не понравился? Или ты вообще его не любишь? — сердился Саня. — Скажи, с чего вдруг такая реакция?

Он не мог оставить дело вот так, без выяснения, он должен был докопаться до истины. Он так рассчитывал на Севу, на его энтузиазм, на помощь — и на тебе!

— Я не коммерсант, живописью не торгую, — ровно ответил Сева.

— Как это не торгуешь? — рассмеялся Саня. — Торгуешь. Картины свои продаешь? Продаешь.

— Не продаю! — резко ответил Сева.

И тут Саню осенило: его друг, Всеволод Андреевич Лисецкий, завидует! Живой художник завидует мертвому. Вернее, не так. Не художнику Матиссу он завидует, а лопоухому Витьку, который за доставшийся ему дуриком рисунок огребет сейчас кучу денег, а художник Лисецкий, — хороший художник, с искрой Божией, — свои картины продать не может. Не может наскрести денег, чтобы задуманный альбом издать. Работает как вол, а труд его никто не ценит. Живет уроками. С хлеба на квас перебивается, как, впрочем, все они при жизни, в том числе и Матисс. А после смерти пожалуйста — картины нарасхват, один рисуночек миллионы стоит. Справедливо это? Конечно, нет. Можно обидеться? Можно. А с другой стороны, не Виктор же в этом виноват. И вообще, мог бы Матиссу обрадоваться, а не о деньгах думать. Тоже мне художник! По большому счету Сане был непонятен Севин меркантилизм, он ждал от него бескорыстия. И сказал об этом другу совершенно откровенно:

— Не понимаю твоей реакции. Мы пришли к тебе как к профессионалу. Хотели показать рисунки, узнать, стоят они чего-нибудь или нет. А ты ерепенишься.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я же объяснил, что я профессионал по другому профилю и понятия не имею, чего они стоят.

— А тебе они понравились? — не отставал Саня.

— Безусловно, — признал Сева.

— Значит, есть надежда продать?

— Почему же нет? И кошечек с лебедями продают, и натюрморты под малых голландцев, и пейзажи под Шишкина. Продавайте на здоровье.

— Тогда скажи, к кому Виктору обратиться, — настойчиво продолжал Саня.

Он уже понял, что Сева Витю больше к себе не позовет, так что нужно было узнать хотя бы, куда ему двигаться дальше со своей папкой. Точнее, не с папкой, а с Матиссом. А на Севины обиды наплевать, тоже мне, взыграло ретивое, денег ему захотелось! Ладно, альбом, понятно. Но ведь и чердак хочется откупить, крышу сделать в два света. Саня уже видел насквозь все Севины мотивы для недовольства. Свались сейчас Всеволоду Андреевичу такая сумма с неба, он бы тут же стал мастерскую забабахивать. Ладно, это Севины проблемы, но все же нехорошо, когда от чужой удачи тебя корежит.

— Назови какого-нибудь надежного, верного человека, который не обманет и возьмется помочь, — продолжал настаивать Саня. — Сам видишь, Виктор — не москвич, человек молодой, неопытный, в художественном деле не сведущий, обмануть его ничего не стоит.

— Где вы живете, Виктор? — внезапно обратился к молодому человеку Всеволод Андреевич.

— В Посаде живу, у Александра Павловича, — ответил он.

— Это что же, ваш постоянный адрес?

— Да не, постоянный адрес в Тамбове.

— А теперь, значит, в Москве надумали жить?

Виктор пожал плечами — так он и сказал, чего надумал, нашли дурака! С какой это радости?

— Нет, в Тамбов обратно поеду, — сказал он, но было непонятно, то ли он говорит это с издевкой, то ли в самом деле поедет в Тамбов.

— Ну, ясно, — задумчиво сказал Сева и обернулся к Сане. — В том-то и дело, что большой надежности обещать не могу. Профессия жутковатая. Может, не стоит, а?

— Стоит, стоит! — сердито говорил Саня.

— Я же потом буду виноват, если не сложится, — тусклым голосом отнекивался Сева.

— Сложится, сложится, — успокоил его Саня. Потом посмотрел пристально на Севу и прибавил: — И вообще, хватит жадничать, Виктор тебе потом на чердак денег одолжит. Одолжишь, Витек?

— Одолжу? — отозвался тот, и уши у него заполыхали.

К радости Сани, довод сработал: Сева перестал размазывать манную кашу по тарелке и отправился рыться в стопах папок и книг, отыскивая записную книжку.

Саня ободряюще поглядывал на Виктора.

— Не робей, Витя! — подмигнув, сказал он. — Мы своего все-таки добились.

Виктор прижал папку к груди и кивнул.

— Пишите, — сказал Сева, подходя с записной книжкой в руках. — Недоброво Алексей Владимирович. Человек старинной фамилии и очень грамотный, в своем деле дока. — И продиктовал телефон. — Ну, что? Кофейку на дорожку?

Саня не стал отказываться — Сева победил в себе зависть, и за это стоило выпить по чашечке кофе с коньяком.

Глава 11

Геля лежала под пестрым тентом, который смастерил Андрей, и смотрела, как веселятся двое мальчишек: большой и маленький. Они затеяли морское сражение, один был пиратским кораблем, другой — торговым судном. Летели тучи брызг, корабли гонялись друг за другом по мелководью, громко хохоча и взвизгивая. Наконец торговое судно пошло ко дну — Андрей исчез под водой, а пиратское отпраздновало победу салютом брызг. Немного полежав на песочке и отдохнув, корабли отправились учиться плавать. Хорошо им было вместе, этим мальчишкам, весело. Геля внезапно подумала, что и она — до сих пор озорная девчонка — не отказалась бы от подобной компании. Но только ей нужна девочка. Геля представила себе тонкие волосики, круглые глазки. Сначала она с удовольствием возилась бы с живой куклой — кормила бы, наряжала. Сейчас столько аппетитных вещичек для малышей. А игрушки! Такие им в детстве только снились! Вот они и играли бы вместе. В посуду, в Барби. Сказки бы читали. А когда подрастет, гуляли бы по Москве, ходили по театрам, делились секретами, выбирали профессию. В общем, дружили. Может быть, шили что-нибудь, мастерили, вязали. Геля бы научилась. А что? Еще не поздно. Или пьесу ставили в школьном театре. Геля вполне могла бы поставить с ребятами пьесу. Она уже стала прикидывать, какую пьесу выбрать. Стала думать, с какого возраста ребят в студию принимать… Вспомнила про своего великовозрастного ребенка и засмеялась: черт с ним! Пусть женится! У молодых своя жизнь, у нее своя. Она в своей жизни очень даже молодая. Вот родят они ей подружку, и она еще всем покажет. А они будут уже старшие, взрослые, и пусть себе на работе работают. Как-то она слишком занудно к переменам в жизни подошла. Квартира, хозяйство, тупики. Одни выживут. Другие выгонят. Глупости. В жизни у каждого свое место. Она — вечная девчонка, только не сиротка, а озорница. А жизнь — это творчество. И риск. Живя, человек всегда рискует.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})