Как живется вам без СССР? - Лариса Бабиенко

Однако код романтиков был внезапно взломан.

Социализм привык заботиться обо всех, а негодяев не мог углядеть, его программы напрочь мелочевку не ущупывали. Социализм о людях хорошо думал, а негодяй, напротив, глядел на него сквозь щелочки глаз, будто через бруствер, прикидывая, как бы его растоптать? Социализм — программа без двойного дна, а угадай-ка мерзавца, что ему, с точки зрения алчности, в этой жизни еще не хватает?

Тесноваты просторы социализма для хапуги — ведь он тут весь на виду. Мелкую, очень мелкую дичь можно, конечно, незаметно переварить. Однако завод при социализме, будто кошель, в карман не упрячешь. За уворованные детали с предприятия большой срок прежде давали, а уж к крупной поживе никто и не тянулся.

Но прощелыга — палач любого порядка… Социализм не научился еще защищаться так ловко, чтоб негодяй никогда не мог считать себя вечно невинным. Прощелыга и социализм не уживаются, не глядятся рядом, будто цветок и гадюка. Даже в один век им трудно ужиться.

При социализме гнусность втихую на мир из подворотни глядит, чтоб отметить, что с борта упало, что еще тайком бы утащить из института, стройки, с завода, у другой жизни.

Карьерист поначалу тоже много раз вокруг оглядится, чтоб не раскрыться раньше времени.

И наглецы при социализме не в полную меру живут. Прикинув, как бы сломать шею другому, поганцы все же боятся, что процент раскрываемости преступлений коснется и их.

У невежественного тоже при социализме не все ладится. Его глупость за версту видна. Кто-то фыркает, кто-то над нею открыто смеется, иной вежливо отводит глаза. Вот и стыдно век в недоумках ходить, глядь, в педагогический, да поступил.

Однако наступил день, когда вору надоело не воровать. Карьеристу совсем плохо стало без того, чтобы не подставить подножку миллионам. Невежественный возомнил, что видит наперед весь ход истории, и надо бы всех в такую сторону повернуть, чтоб ему, добычливому, лучше всех жилось.

Что после этого случилось, весь мир увидел, но не вздрогнул, а обрадовался тому, что ни страны, ни миллионов людей на земле уже нет.

Странный, однако, этот остальной мир. Он открыто, будто жалкое мелкое злобное племя, радовался слому жизни других, считал беды и несчастья миллионов — своей удачей, победой столетия. Выходит, что людская цивилизация — просто гнусная помойка?

— Купила мешок макарон, — радостно сообщила пассажирка подруге в автобусе. — Перепродам. Это мои золотые сережки.

— Молодец, — охотно поддержала ее другая. — Я вчера в магазине прихватила две меховые шапки.

— Одновременно будете носить? — съязвила третья пассажирка, не обладающая синдромом жадности.

— Почему на наших казначейских билетах до сих пор Ленин? — заорала вдруг на всю страну поэтесса Иванова. — Почему в школах кормят всех детей, а надо кормить их адресно? Выборочно. Зачем всем котлеты? — И сделала категоричный вывод: — Прежние уйдут, все помирятся!

После этого народная дрянь с удовольствием улетела в Америку, на казначейских билетах которой уже много лет нарисован… масонский знак.

— Это лучше? — хотелось бы ее спросить, но поэтесса уже вместе с сыном обживала чужие просторы. Какие-то очень странные, абсолютно не обжитые людской совестью просторы. Как человек в эти прерии попадет, так, будто джинн в сказке, переворачивается и ненавидит в ту же минуту собственную страну. Будто в аэропорту ему темечко желтым елеем мажут, а тот проникает в черепную коробку, выедает мозги, оставляя лишь мелкие незначащие ростки от прошлого.

В американской печати появилось вдруг сообщение, что в Израиле создано несколько управлений по разрушению Советского Союза.

— Этим-то что нужно? Им это зачем? — удивилась Анна, потому что люди уехали сами, их никто не гнал, напротив, удерживали. Однако уехали. Уехали за еврейской мечтой, и о них давно забыли. Как и они мгновенно забыли о прежней стране «пребывания», как величают свою родину те, кто вечно бежит из какого-нибудь Египта.

— Какой хороший пинок дал матушке-России Егор Гайдар! — с восторгом изрек на Брайтоне в защиту неудачного внучка сказочника Бажова американский иждивенец Василий Аксенов, которому великодушно позволили прижиться около чужих унитазов.

— Почему вы, Леонид, бегаете по Москве и собираете подписи на выборах за Ельцина? В будущем — это же платное лечение… Вы — врач, понимаете, где люди найдут деньги на лечение? Да и сами на пенсии, как… лечиться будете?

Леонид распрямил листочки, бережно положил их в папку.

— Нам сказали в синагоге: если не изберем Ельцина, в августе в Москве будет еврейский погром.

— Какой? Как это может быть в большом городе?

Погром 20 августа все-таки был. Однако не в Москве, а в Нью-Йорке. Хасид-водитель в бруклинском районе Краун-Хайтс по неосторожности задавил черного ребенка, не нашел нужным остановиться, чтобы отвезти мальчика в больницу. Тогда афроамериканцы начали громить еврейские лавки и магазины, зарезали студента-еврея, мальчишку 16 лет, который только что прилетел из Австралии в Нью-Йорк. Комиссар полиции и мэр Бруклина палец об палец не ударили, чтобы остановить это безобразие.

А люди, которые в столичной синагоге верещали насчет погрома в Москве, видимо, жили в каком-то своем мирке, советскую страну не любили, потому перепутали психологию тех и наших, вот и врали напропалую… лишь бы наврать, ввести в заблуждение людей и спровоцировать конфликт.

Но в тот день погром все же был и в Москве. Целый день у Дома Верховного Совета болтались Леонид и его жена. В подвале гуляли будущие нувориши. Совсем как бомж, дремал на стуле в коридоре Дома Верховного Совета музыкант Ростропович, в футляре которого, сказывают, в тот день пряталась не только скрипка… Композитор со своим оркестром, то есть с сотней таких же загадочных футляров, напичканных, говорят, отнюдь не скрипками, был, словно цэрэушник, и в Германии при падении Берлинской стены. Зачем Растроповичу это было нужно, он что — не каждый день музыкант, а совмещал заодно еще какие-то тайные профессии?..

В этот день был разгромлен Советский Союз. И миллионы людей мгновенно стали безгосударными, ничейными, без политической и национальной крыши над головой.

Но почему? В стране почти не падали самолеты, исправно работали заводы и фабрики, на Кубани вызревала пшеница, на поле, порой, без единого сорняка, однако, недовольных теперь было столько, будто каждый умножился в кубе.

Люди утром спешили на работу, но в метро, отложив в сторону газеты, жаловались друг другу на то, что вот уже два смотровых ордера на бесплатную квартиру получено, а все, видите ли, не то: лифт не имеет права громыхать за дверью, а метро не имеет права далеко отъезжать от подъезда.

— Теперь колбасу у нас только мухи нюхают. Совсем нечего есть, — жаловались во дворах бабушки и целыми пакетами сбрасывали с балконов воронам хлеб, гречку, пшено и просо, очень жалея воробьев, но абсолютно не жалея людей, подоконники которых они закидывали мусором.

Потом кучи колбасы находили отчего-то не в магазинах, а в лесах, куда ее сбрасывали, как мусор, желая вызвать в стране недовольство пустыми прилавками. Какая-то неправильная и нечестная сила начала повально распоряжаться сознанием людей.

Вегето-сосудистая неустойчивость и подлость ворвались в их души, и вот уже узбеки крушат дома турков, сжигают в этих стенах живых людей лишь за то, что у них лучшей марки холодильник или на ковер — два в комнатах больше. На стенах домов по ночам рождались звериные лозунги: «русским — Рязань, татарам — Казань».

Потом поднялись на дыбешки армяне, искренне считая, что Армения — только для армян, забыв, правда, что царство армянское и в древности было кочующим, то на одной территории, то на другой, где удавалось меж другими народами после боев втиснуться. Лихие ребята от Арцаха, вооружившись древней воинственностью, решили нынче изгнать из своих селений лишних жителей, в итоге по холодным горным перевалам потянулись несчастные беженцы с голодными детьми и стариками. Боль и страдания выброшенных из квартир азербайджанцев в Ереване не заметили, но какой громкий стон раздался на весь мир, когда армяне из Баку столкнулись с крепко сжатым мусульманским кулаком, лупцевавшим уже кого ни попадя, по всем южным окраинам страны.

В Баку во время погрома на улице что-то жарили на огромном вертеле.

— Я это увидел из окна гостиницы и не понял, в чем дело? — рассказывал позднее однокурсникам журналист Всесоюзного радио Леонид Лазаревич. — Спустился, подошел к группе смеющихся людей. И услышал вдруг хвастливое, что они жарят армянина. Мне дурно стало. Я едва добрел до крыльца гостиницы.

Вскоре Леонид погиб в Карабахе во время боя.

На камнях за городом несколько дней лежали убитые армянские дети. Бандиты врывались в квартиры, грабили, убивали жильцов. Но когда на улицы азербайджанских городов вошли солдаты для усмирения убийц любой национальности, истеричный вопль, выдаваемый за святое возмущение, переполошил весь мир, дескать, советская армия убивает невинных… азербайджанских граждан.