Как живется вам без СССР? - Лариса Бабиенко

Устав от безысходности, она махнула на все рукой и назло, как ей казалось, всем, из глубоко затаенной вредности, никогда уже не отрицала, что да, мальчик жив, он — есть, просто пока что не рядом с нею.

А сама она не хотела этого же? Примирилась ли с потерей хоть на минуту? Миф, коли он самый дорогой в твоей жизни, может в таком случае казаться реальностью. Притом надолго.

Это была величайшая трагедия, однако нет худа и без добра. Благодаря этому мифу она узнала, кто в этой жизни порядочен, а кто подлец, горячо заинтересованный лишь в том, чтобы под любым предлогом сбить с ног коллегу по перу, придавить к полу того, кто невзначай вдруг возвысится. А уж эти циничные редакционные поговорки: «уважаем только тех, кто не пишет», «это написано хорошо, но у вас нет имени», «не читали, и в принципе не подойдет»…

Вот и пойми, о каком принципе идет речь? Оставалось одно: работать так, чтобы ничья беспринципность не могла уже подцепить тебя ногой, будто орех на обочине. Портативных носилок в жизни, оказывается, не бывает. И плавать ежедневно приходится не только в лягушатнике.

Но благодаря этому еще таившемуся в недрах ее души мифу Анна отчасти не чувствовала себя одинокой: ей было с кем разговаривать. Ее мальчик был всегда рядом, всегда внимательный и добрый. И как-то незримо, даже несуществующий, таинственно связывал ее с Хади.

Конечно, она уже понимала, насколько бесцеремонной и неосуществимой была их мечта, которой предстояло воплотиться в жизнь, как-то магически перелетев через хребты и континенты, сквозь десятки чужих жизней и обстоятельств, одолев при этом расизм с двух сторон. Но им это оказалось не под силу, впереди все же была такая стена, которую никоим образом не пробить и ничего в жизни не изменить.

Потому Анна и уехала в далекий райцентр, чтобы там, в лесах, на лужайках, у незнакомой реки хоть немного отойти душой. И там даже с этим трудным, созданным ею же мифом, жить было легче. Она и на новом месте подсмеивалась вместе со своим собеседником над несуразностями будней, сетовала на холод или простуду, радовалась удаче на грибной полянке. Но чем дальше, будто по лесным чудным тропкам, уходила она в новую жизнь, ее дружок, хоть и очень дорогой, как-то незаметно и тихо из ее жизни ушел.

Но вот нынче спустя даже много лет как тяжело говорить правду! Притом обоим. И мужчине. И женщине. Которых когда-то и зачем-то объединила судьба. До чего же трудно до конца выговаривать истину.

— Значит, твои слова о том, что ребенок живой, — обман? — вскричал гневно Хади. — Что ты натворила, хоть понимаешь? Меня за душу тряс Рахман и требовал, чтобы я срочно ехал к тебе, а я не мог тебя найти. Он хотел меня избить. О, аллах, ты моя ошибка! Главная ошибка в моей жизни.

— А ты не моя ошибка? — взъярилась Анна. — Зачем ты вступал в отношения с девушкой, если знал, что женат? Почему сам не пожалел свою молодую жену? И меня тоже. Или девушки других национальностей для вас — расходный материал, чтобы скрасить жизнь в вашем временном одиночестве? Халим наврал, что ты в своей арабской компании худо обо мне говорил?

Хади вскочил со скамейки, потом как-то странно обмяк.

— Было, — признался вдруг он. — Говорил. Был дураком, во всем разобрался позднее. Уже когда улетел. Когда понял, что жена по сватовству, лишь потому, что она родственница, и жена по любви — это как между небом и землей.

— Значит, все-таки говорил? — упорно лезла на рожон Анна, спрашивая при этом: — Халим не врал? Ты хоть понял, что в основании любого женского вранья всегда лежит мужская подлость?

Они зло глядели друг на друга, готовые, как самые яростные враги, схватиться в жестокой битве и, пожалуй, даже оторвать друг другу головы.

— Я два года назад прилетал в Москву, везде тебя искал: ездил на твой факультет, приезжал к поезду, на котором работает твоя мама, просил проводников передать твоей маме, что я ищу тебя, везде оставлял записки…

Хади обеими руками взволнованно гладил свою густую шапочку волос.

— Зачем я это делал? — поднял голову он, тоскливо обвел взглядом деревья. — Зачем?

— Ты приехал за мной, потому что развелся с женой? — задала ему перекрестный вопрос Анна.

— Нет, — мотнув отрицательно головой, сказал он и по-прежнему глядел на Анну то ли наивным, то ли лукавым взглядом, теперь уж и не поймешь, чего же в нем от этих качеств больше.

— Тогда зачем ты меня искал? Чтобы еще поиздеваться? Ты сказал «жди», а сам ни одного дня не ждал. Зачем я тебе хоть когда-нибудь была нужна?

В ответ он молча развел руками, опустил голову, шаркнул ногой по асфальту.

— Ну, вот что, товарищ дорогой, — поднялась мгновенно женщина и резко махнула рукой. — Вон из моей жизни! Чтоб я тебя больше не видела. Еще появишься в моей стране, я тебя уже в воздухе пристрелю! Ни тяти, ни мамы в России больше сказать не сможешь!

Как чепуху, как глупость, смущенно теребит она в руках ненужные розы и швыряет их на лавочку.

— А если ты появишься в моей стране, я тебя крокодилам скормлю! — выкрикнул в ответ Хади. — Я тоже устрою тебе… Прямо сейчас… Чтоб и не дышала больше.

— Ты мне?..

— Дура, я же тебя любил! Мне нужно было время, чтоб во всем разобраться. Меня, мальчишку, женили на родственнице. Вскоре я улетел в Москву. Как можно сразу отказаться от всех родственников, от мамы, которая мечтала видеть меня мужем своей племянницы, девочки, которая росла со мной в одном дворе?

— Разобрался? Только почему все осталось по-прежнему, а наши отношения раздавили лишь меня?

Они одновременно соскочили со скамейки, будто их в центрифуге прокрутило, будто каждого ударило башкой об асфальт, потом подкинуло к облаку. Но вот Анна махнула рукой, провались, мол, все пропадом, и как бешеная понеслась домой… На север. Хади размеренно и тяжело шел к гостинице «Пекин». На юг.

— Что ж ты творишь, я же с тобой всю жизнь разговариваю… — крикнул он ей на прощанье.

— Мне что с этого? — также громко, на всю улицу ответила она.

Как видим, звезды не только сводят, но и разводят. И они иногда так устают от людей, что тоже машут на все рукой. Да, Венера когда-то пообещала великую радость этим двоим, но жизнь, дерзкая и самовольная, отчего-то не исполнила ее обещаний. Хорошо хоть, что по-прежнему сияет на ночном небе эта заманчивая планета, заговаривая с каждым мужчиной и женщиной, не считаясь вовсе ни с их разноплеменностью, ни с разнотой воззрений. Только ее красота да игра, вероятно, еще и спасают от безнадежности мир.

Может, высота, которую задает Венера, нужна хотя бы для того, чтобы человек изо всех сил карабкался ввысь, а не копошился бы годами под гниющей листвой и черными корнями в злобе, мелочности и пустоте?

Жизнь отчего-то мало кому позволяет достичь обещанного… Впрочем, может, эта абсурдная недосягаемость и есть главная ее задача? Может быть, код, ухороненный плутовкой на дубах, секвойях и семи баобабах, рассчитан для Анны и Хади на более длительную разгадку во времени? Зачем же тогда она, женщина, поторопилась?

«А сон? К чему эта просьба ночной тени в белых платках, коли главный персонаж истории и не собирался что-то менять?».

— Ничего не хочу больше о нем знать! — еще раз твердо сказала себе Анна, взяла командировку и улетела из Москвы.

Машина из аэропорта мчится и мчится. Вдоль дороги — виноградники, дувалы, сберкассы, аллеи роз, планшеты с наглядной агитацией, школы, кинотеатры.

— Наконец-то приехали, — сказал водитель и показал рукой на вышедшего из конторы мужчину.

— Это Абиддин, агроном. Он тут хозяин и во всем поможет. Вам надо отдохнуть, вид у вас усталый.

В конторе совхоза никого. Все в поле, бухгалтерия — на обеде. Абиддин подошел к телефону, долго с кем-то разговаривал:

— Ключ у оконной рамы? Спасибо… Гостья у тебя только одну ночь будет. Не волнуйся, плов я приготовлю…

Лучи, падающие косячками сквозь плотные занавески, высветили жилище небольшое, метра три на четыре, скромное — стол, деревянная кровать и трюмо, но такое обжитое, понятное — шелковые платья под марлевой занавеской на стене, книги на тумбочке, будто обладательница их давно знакома, будто не раз тут пришлось бывать, говорить, волноваться.

— О, Мухтасар купила палас! — восхитился агроном, заметив под ногами мягкий светло-желтый ковер. — Хозяйственная девушка, ничего не скажешь.

Абиддин подошел к трюмо, на котором манила темным лаком пудреница, мерцал флакон с розовой водой, а из небольшого рога торчали женские заколки.

— Вот и похвалил, а тут столько всего уходит на ветер…

В доказательство своего агроном уже громко и насмешливо читал надпись на флаконе:

— Желе. Для ухода за кожей. Лицо и руки становятся мягкими, гладкими. Сделано в ГДР.

— Вай, что я говорил? — торжествующе поднял брови он. — Глядеть не хочется…