Дочь - Джессика Дюрлахер

И все-таки мне ее не хватало. Наверное, я очень привязчивый человек, как мой отец и все мои еврейские предки, и гораздо преданнее, чем хотелось бы.

— Надо же, я была уверена, что ты женат и у тебя дети, — сказала Сабина.

— Ты часто думаешь обо мне?

— Я говорю, что подумала так, когда снова тебя увидела. Господи, Макс.

— Я не против того, чтобы ты обо мне думала. Я даже надеюсь, что ты думаешь обо мне очень часто, что ты меня никогда не сможешь забыть. А теперь ты это сказала: я тоже думаю о тебе.

Она посмотрела на меня испуганно, как будто не ожидала, что я так скоро начну над ней подшучивать.

Мы не сразу услышали, что ее зовут. Сэм остановил такси и нетерпеливо махал ей рукою. Честно говоря, я обрадовался, что мне не придется их везти. Теперь, когда я познакомился с Сэмом, не так страшно было позволить Сабине уйти. Через него я всегда смогу ее разыскать.

Но Сабина подняла сжатую в кулачок руку к моему лицу и, испуганно оглядываясь на Сэма, прошептала:

— Позвони мне по этому номеру, не позже десяти утра. — Она опустила кулак и детским, неловким движением положила что-то мне на ладонь. — Иду-у-у! — крикнула она Сэму.

На моей ладони лежала записка, и я зажал ее в кулаке. Сабина рассеянно смотрела в сторону.

Я поклонился ей, Сэму, и в голове у меня вдруг стало ясно, как от глотка хорошего коньяку. Ладонь горела от прикосновения к ее руке, такой же теплой и маленькой, как когда-то. Она помахала мне на прощанье из черного «мерседеса», который я проводил лихорадочным взглядом; все случившееся казалось сказкой, приснившейся мне, — началом, к которому я вернулся.

22

Наступило утро — холодное и темное. В девять часов за тюлевыми шторами моего номера все еще царил полумрак.

В комнате странно пахло.

Я открыл окно, и ледяной воздух ворвался внутрь. В туманной мгле город выглядел нереальным, как кадр из черно-белого фильма.

Только записка, лежавшая возле телефона, была настоящей. Торопливый, но разборчивый почерк Сабины. Я знал, что позвоню, я помнил об этом всю ночь. Постепенно я вспомнил и то, что сегодня воскресенье и что вчера я крепко выпил.

Остальное возвращалось медленно, в обратном порядке. Наконец я вспомнил все.

Сперва Нора проводила меня до дверей номера. Я опустился на кровать, сжав голову руками, и вдруг обнаружил, что Нора тоже оказалась внутри. Она подошла и села рядом.

— Я хочу о тебе написать, ты идеальный персонаж для романа, Макс. Почему бы тебе не рассказать мне все это? — сказала Нора и, кажется, сама испугалась своей дерзости.

Я изумленно обернулся, не понимая, что она имеет в виду. Этого не надо было делать.

— Что? — спросил я. — Что я должен рассказать?

Я увидел ее веснушки, ее зеленые глаза. Вблизи она выглядела женственней, чем на расстоянии. Мы глядели друг на друга, она улыбнулась. Я сказал:

— Слушай, я твой издатель…

Это прозвучало не так, как мне хотелось, — слишком многозначительно.

Но тут все смешалось и произошло как бы само собой — из-за сладостных воспоминаний о прошлом, которыми были заняты мои мысли. Я поцеловал ее в нежную шею, и она запрокинула голову. Наверное, это меня подтолкнуло.

И я все забыл, ощутив под собой ее, такую реальную и живую; я забыл, чего хотел и что я чувствовал; как голодный зверь, искал я ее рот, ее груди. Она не сопротивлялась, сама расстегивала на мне штаны и шептала что-то, подбадривая. И тут словно черт в меня вселился. Это была битва, и чувство освобождения в конце нее оказалось грандиознее первого прикосновения.

Ко мне вернулся покой, почти безразличие. Мы полежали рядом еще с четверть часа — она прижалась к моему животу попкой. Я ощущал силу и уверенность: казалось, сейчас я мог бы остановить вращение мира, и я сказал ей это.

И тишина — только шум в ушах, начавшийся во время нашей битвы.

Потом мы отползли друг от друга, как тюлени; остававшаяся на нас одежда прилипла к телу. Нора погладила меня по щеке и сказала, что пойдет к себе.

Я не протестовал. Может быть, сказал какую-то глупость, не помню.

23

— Это я.

— Я знаю.

— С добрым утром.

— Мне давно уже этого не говорили.

— А Сэм что говорит?

— О чем ты?

— Ни о чем.

— Хорошее начало.

— Я все тот же, о’кей?

Молчание.

— О’кей, я изменился, — сказал я.

— Я изменилась тоже.

— Что ты собираешься делать?

— Когда?

— В полдень?

— Сэм.

— О, Сэм.

— Что — о, Сэм?

— Ничего. Отмени.

— Не могу. Он уезжает.

— А ты когда летишь? Тоже сегодня?

— Сэм летит сегодня. А я — завтра. У меня деловая встреча в три часа.

Радость мгновенно охватила меня. Весь вечер, вся ночь… Того, что случилось с Норой, словно бы и не было.

— Пообедаем вместе?

— Снова? Уже успел проголодаться?

Голос ее звучал радостно.

— Во сколько?

— В семь часов. Ты должен за мной заехать. Но пойдем до ресторана пешком, ладно? Мне так больше нравится. Тогда и вернуться можно пешком.

Специфическая логика Сабины.

Марафон. Я мог бы сейчас пробежать марафон. Всю дистанцию, без остановок. И может быть, на одном дыхании.

24

Сэм поздоровался со мной, как со старым другом. Стиснул мою ладонь обеими руками и дружелюбно поглядел в глаза.

— Мало спал? — Он засмеялся, нос его, казалось, стал тоньше и еще сильнее загнулся вниз, едва не доставая до верхней губы. Была ли игрой небрежность, с которой он задал вопрос? Не знаю.

— Макс, обещай мне одну вещь. Сабина ничего не должна знать о моей книге.

Ну вот, начинается. Неужели по моему лицу заметно, что я только что с ней говорил?

Его номер был пуст и убран, даже кровать застелена. У стены — черный чемоданчик на колесах. Запах мужского одеколона. Сэм Зайденвебер, чисто выбритый, в белой рубашке-поло и отглаженных вельветовых брюках, был в хорошем настроении, отчего властность его только увеличилась. Он чем-то напомнил мне папу. Того тоже иногда охватывает необъяснимый оптимизм. Должно быть, это происходит, когда время становится дороже и его следует распределять с пользой.

— А Сабина не придет? — спросил я.

— Сюда? Вы же с ней договорились о встрече?

Я кивнул в замешательстве. Ни при каком раскладе я не мог доверять Сэму.

— Почему ей нельзя ничего знать? — спросил я. — Она же знает, что вы работаете над книгой?

Ноздри его затрепетали от удовольствия.

— О да, но, во-первых, она не верит, что я ее напишу, потому что я болтаю об этом уже много лет. А во-вторых, она думает, что я пишу совсем другую книгу. Она даже не знает, как далеко я продвинулся. На самом деле, Макс, это должно стать для нее сюрпризом.

Старый Зайденвебер, не написал ли он на старости лет роман? Не то чтобы я не смог продать его книгу, но куда тогда девать мемуары остальных голландских эмигрантов?

Сэм предложил мне выпивку из мини-бара. А сам закурил маленькую сигару.

— Сабина когда-то уже расспрашивала меня. Она хотела знать все о моем прошлом и до сих пор хочет, постоянно этим интересуется. Однажды она брала у меня интервью, расспрашивала очень подробно. Но я не хотел говорить. Я не мог, я буквально заболевал от этого. А после того, как рассказывал, месяцами не мог спать. Я ей тогда так и сказал. Я никогда не напишу об этом, сказал я, и никогда этого не опубликую. Это слишком страшно, слишком мне близко, я становлюсь больным, когда вспоминаю. Это она поняла. Думаю, ты знаешь почему. Хорошо, сказала она, но люди хотят знать о фильмах, о твоих встречах с Евой Гарднер, Мэри Пикфорд, Билли Уайлдером. Попробуй, Сэм, ты сможешь. Ты — писатель, ты настоящий писатель. Это сказала она. Никто никогда так не верил в мою способность писать, как Сабина; даже моя жена Анна не верила. Ей бы агентом стать! — Сэм коротко рассмеялся. — По-видимому, она была абсолютно уверена, что я этого никогда не сделаю, слишком долго я находился по другую сторону творческого процесса. Мне постоянно приходилось скандалить с писателями, продюсерами, режиссерами и актерами. Я так много бранился — всю жизнь!

Он снова засмеялся, немного принужденно.

К счастью, он не заметил, с каким напряжением я его слушал. А может — заметил, но именно потому продолжал говорить, Бог его знает. Несомненно, для Сэма окружающие его люди были слушателями, которым он с легкостью мог непрерывно о себе рассказывать.

— У меня никогда не было возможности спокойно писать. Не случалось обстоятельств, которые я мог «обернуть себе на пользу» — так, кажется, говорят у вас в Голландии? Я всегда делал только то, что подворачивалось, стоило появиться возможности, и я использовал ее со всей энергией и напором, которые ощущал в себе. Правда, это принесло мне пятнадцать Оскаров, но ощущения, что я делал именно то, что хотел… этого у меня никогда не было. Невозможно поверить, правда? Зато денег у меня хватает, и на хлеб, и на квартплату! Это точно!