Тело черное, белое, красное - Наталия Вико

Ирина с ужасом смотрела на происходящее. От желудка начала подниматься отвратительная волна тошноты. Поезд медленно, со стоном, оторвался от перрона, оставляя позади страшную картину, но она все никак не могла отвести глаз от окна, будто какой-то незнакомый и жесткий голос внутри приказывал: "Смотри и запоминай!"

Попутчики угрюмо молчали. По лицу чернобородого снова пробежала усмешка.

Ирина полными слез глазами посмотрела на мужа.

– Это, мой милый львеныш, – в самое ухо шепнул ей Ники, – называется пе-ре-во-рот.

– Что?! – Она вздрогнула.

– Да, милая… – продолжил Ники, обняв ее за плечи. – Я не хотел говорить тебе в Москве. Временное правительство рухнуло. Партия Ленина – Троцкого взяла власть. Все правительственные посты заняты комиссарами-евреями, замаскированными под русскими фамилиями. Говорят, в Петрограде беспорядки, погромы – банды солдат и матросов врываются в дома, грабят, убивают. Все – в руках черни, и, похоже, никто не знает, как все это остановить.

Поезд набрал ход. Холодный, продуваемый осенним ветром и пропахший паровозным дымом вагон, казалось, перемещается в безвременье. Ирине, прижавшейся к плечу мужа, почему-то захотелось рвануть ручку стоп-крана и остановить состав. Она, готова была поклясться, что слышит в ночной темноте еле различаемый стон поезда, мчавшегося в неведомое, словно по узкому лезвию, рассекавшему время и людей надвое…

* * *

В купе было холодно, сквозь разбитое окно, прикрытое намокшей холстиной, прорывались струйки дождя. Ракелову не спалось, хотя монотонный перестук колес уже убаюкал попутчиков. Ирина беспокойно дремала на его плече. Вероятно, ей что-то снилось – тело ее время от времени вздрагивало, а губы шевелились, выговаривая неразличимые слова. Только чернобородый, откинув голову, сидел с полуприкрытыми глазами,так что было непонятно, спит он или нет.

Итак, скоро они с Ириной вернутся домой. Что дальше?.. Поручения Александра Федоровича, в том числе и секретные, выполнены, да только самого Керенского у власти уже нет. Неужели нужно было брать еще левее? Туда, где Троцкий и Ленин, бросающие в толпу безответственные, но простые и оттого безмерно привлекательные лозунги, проповедующие, в отличие от эсеров, уже не индивидуальный, а массовый террор, использующие самые низменные инстинкты толпы, которую они стали называть народными массами? Как же это Александр Федорович упустил ситуацию?

О предстоящем выступлении большевиков было известно заранее. С середины октября многие газеты даже ввели на своих страницах постоянную рубрику "К выступлению большевиков". Все с удовольствием, не воспринимая всерьез, обсуждали эту щекочущую нервы тему, одновременно ругали правительство за неспособность наладить, обеспечить, организовать… На самом деле, и – это Ракелов знал точно – у Временного правительства была только одна действительно неразрешимая проблема – невозможность выиграть войну либо достойно выйти из нее. Международные интересы Братства – выше национальных и уж тем более личных.

Жалел ли он, что связал себя масонской клятвой, превосходящей все прочие клятвы? Пройдя ритуал посвящения, поставить себя выше законов, а порой и интересов страны, в которой родился и которой служишь, без тени сомнения и скепсиса, всегда быть готовым к тому, что не только человек, которого ты недолюбливаешь или вовсе не уважаешь, но порой и политический враг может, подав тайный знак, оказаться твоим братом, – все это было непросто. Но он не сожалел и не сомневался. До сегодняшнего дня…

Неужели он все-таки ошибся и его мозг просчитал неверную комбинацию? В бурное время перемен, находясь рядом с главой правительства, вполне можно было рассчитывать на пост товарища министра юстиции, а там, глядишь, и… Нет, конечно, Ракелов не считал себя вождем, но был человеком организованным, образованным и исполнительным, готовым при определенных условиях ставить интересы дела выше личных, а такие люди нужны всегда, при любой власти. Так что без дела он скорее всего не останется. Однако ж не пришлось бы просить рекомендации к Ленину у Александра Федоровича – они, по слухам, оба из Симбирска и даже учились в одной школе.

" Да-а… – вздохнул он, – не самое полезное и приятное дело – во время политических катаклизмов оказаться в пути… Впрочем, скорее бы уж доехать, а там видно будет".

* * *

Заскрежетали тормоза. Поезд начал замедлять ход. Все проснулись и зашевелились, тихо переговариваясь. Ирина открыла глаза:

– Что, уже приехали?

– Замерзла? – Ракелов провел рукой по ее щеке.

Сидевший у окна солдат отодвинул холстину. За окном, в тусклом свете фонарей, выплыла надпись – "Бологое". Последний толчок, металлический лязг, прокатившийся по всей длине состава. Поезд остановился.

Хотелось выйти на перрон, размяться, однако сделать это было невозможно – никто из пассажиров, с трудом прорвавшихся в вагон, не хотел покидать своих с боем завоеванных мест.

– Поезд остановлен для революционного досмотру! – раздался с улицы резкий мужской голос. Вскоре показался и его обладатель – коренастый человек в кожаной тужурке, с револьвером в руке – в сопровождении нескольких матросов, вооруженных винтовками. – Па-а-апрошу всех с вещичками на выход!

Пожилой солдат озабоченно покачал головой:

– Да-а, видать, сурьезные дела. Раньше– то в заградительном отряде, что мешочников потрошил, по большей части студенты состояли, а теперь вишь солдат да братков понагнали.

По крыше вагона прогромыхали чьи-то поспешные шаги. С улицы послышались окрики: "Стой! Стой, твою мать! Стрелять буду!" Раздались резкие хлопки винтовочных выстрелов. В вагоне началась суета. Все, похватав вещи, ринулись к выходу.

– Ироды! Тише вы! Дитё раздавите! – истошно кричала взлохмаченная рыжеволосая женщина с цветным свертком на руках, которая прямо напротив их купе в толчее никак не могла развернуться по ходу движения.

– Ники… Мне нехорошо… – шепнула побледневшая Ирина, вцепившись в руку мужа.

Ракелов, памятуя о том, что после случая около бакалейной лавки у нее появилась боязнь толпы, растерянно взглянув по сторонам, обратился к попутчикам:

– Простите, вы не поможете нам… жене плохо… давка… она не переносит… я выпрыгну в окно, а вы мне ее передадите.

– И то правда. Как вошли, так и выйдем! – бросив взгляд в окно, неожиданно весело откликнулся чернобородый и, решительно отодвинув плечом стоящих рядом людей, помог Ракелову спрыгнуть на землю.

– Ириша, девочка, иди ко мне! О стекло не порежься… – Только и успел проговорить Ракелов, как ощутил, что ему в спину уперся штык винтовки.

– Тикать вздумал, вражина? От нас не убегешь, гнида буржуйская!

– Не-е, Степа, на рожу его побачь, да! То ж – шпиён германьский! Я ихного брата нутром чую. – Солдат шумно втянул носом воздух и сплюнул. – С мешочниками, паскуда, затеял в Питер просклизнуть…

– Это недоразумение… – Пробормотал ошарашенный Ракелов, поворачиваясь к ним. – Я документы покажу… – Он полез в нагрудный карман и тут же охнул, согнувшись от неожиданного тычка прикладом в пах. Задыхаясь от жгучей боли, почувствовал еще один жестокий удар по спине. Мокрая, грязная земля качнулась под ногами и встала на дыбы. Уже теряя сознание, он услышал свое имя в истошном женском крике…

…Ирина не помнила, как очутилась на перроне, как, расталкивая людей, не обращая внимания на окрики и ругань солдат, прорвалась сквозь оцепление, пытаясь найти тех двоих, которые волоком, через пути, куда-то утащили тело мужа. Их нигде не было – ни на перроне, ни в станционной постройке. Она снова метнулась к поезду, на четвереньках, пачкая одежду и обдирая ладони, пробралась под вагоном на другую сторону, огляделась, не зная, куда бежать дальше. И вдруг из-за аккуратно сложенных штабелями шпал услышала голоса. Найдя узкий проход, подобралась поближе и, осторожно выглянув из-за угла, в трех шагах от себя в неярком свете болтающейся на столбе лампочки увидела мужа. Ники, в перемазанном грязью пальто с разорванным рукавом, без головного убора, стоял, привалившись спиной к штабелю. Перед ним были двое с винтовками в солдатской форме – один молодой, другой, показалось, постарше. Сбоку еще один, с одутловатым лицом под сдвинутой набок бескозыркой, в матросском бушлате. И чуть поодаль – Ирина не поверила своим глазам – чернобородый с родимым пятном на щеке. Матрос, нетвердо стоявший на ногах, обшаривал карманы Ники.

– О, братва, глянь, у него кошелек имеется. А в кошельке-то что у нас? – Раскрыв портмоне, вытряхнул содержимое в снятую бескозырку, которую дал подержать одному из солдат. – Де-неж-ки… – Его лицо исказила пьяная улыбка, – что вы, буржуи, – ткнул Ракелова револьвером в лицо, – из трудового народа вместе с кровью сосали. – Та-ак, – он вынул из бескозырки документы, повернул их к свету, – бумажки всякие ненужные, – скомкав, отбросил в сторону.