Завтра в тот же час - Эмма Страуб

но на западном побережье было еще раннее утро, да и кто знает, чем сейчас занята Луна или другие планеты. Планеты вообще во многом определяли порядок взаимодействия Серены с миром. На улице было прохладно. Со всеми глобальными изменениями климата Элис привыкла носить в октябре футболки, но сейчас было все еще свежо. А та жуткая метель уже была? Элис не помнила точно, в голове мелькали только снежные заносы: толстое белое покрывало, на несколько дней парализовавшее весь город.

– Да везде хожу, – ответил Леонард. – На север, на юг. Один раз вообще обошел по кругу весь Манхэттен. Ты знала? А почему ты спрашиваешь?

Элис неловко пожала плечами.

– Ну… Просто интересно.

Ей вспомнился Саймон Раш и остальные друзья Леонарда – задроты-буквоеды, все, даже самые богатые и знаменитые. У нее было очень мало воспоминаний об отце при свете дня и за пределами Помандера. Стерны никогда не ходили в походы, не жаловали пляжи, национальные парки и вообще не занимались ничем из того, что делали нормальные семьи. Они проводили время вместе только так – за разговорами. Сидели в своем районе, в своем маленьком королевстве. Именно это Элис и хотела вобрать в себя, впитать, насколько возможно. То, как совпадают их шаги, пока они оба торопятся навстречу приближающемуся такси. То, что отец рядом с ней, бурчит и напевает что-то себе под нос, издает загадочные внеязыковые звуки. То, что она может смотреть на него и не бояться, что это в последний раз.

Леонард положил руку ей на плечо.

– Это очень мило.

До этого она еще не прикасалась к нему – она хотела его обнять, когда в первый раз вошла в кухню, но объятия у них в семье не пользовались популярностью, к тому же она была почти уверена, что от нее в лучшем случае воняет землей, а в худшем – землей и перегаром, поэтому она тут же умчалась в свою комнату, боясь, что один из них в любую секунду может испариться или превратиться в горстку праха. Элис накрыла руку отца своей. В ее памяти он никогда не был моложе, чем сейчас.

– В каком возрасте я была лучше всего? – Элис убрала руку и уставилась в землю. – Ну, типа если бы тебе пришлось выбирать возраст, в котором я осталась бы навсегда, какой бы ты выбрал?

Леонард хмыкнул.

– Надо подумать. Ты была ужасным младенцем. Орала сто процентов времени. Мы с твоей мамой боялись, что соседи вызовут полицию. Потом ты вроде как это компенсировала и была милашкой, где-то с трех до пяти. Это было хорошее время. Но я бы все-таки выбрал тебя сейчас. Я могу сквернословить сколько хочу, и за тобой больше не нужно постоянно присматривать. И плюс ко всему мне с тобой весело.

В каждом квартале, который они проходили, было какое-нибудь местечко, которое ей нравилось и о котором она совершенно забыла: магазин вечерних платьев из лайкры, пекарня «Хот энд Красти», где на яркоосвещенном прилавке лежали халы, бутик для богатых богемных дам «Либерти Хауз», в котором Элис спускала свои карманные деньги на топы с индийскими принтами и длинные серьги. «Тейсти Ди-лайт»[9], ее тогдашняя большая любовь. Они вообще еще где-то остались? Однажды, лет в двадцать, Элис видела в «Тейсти» Лу Рида и Лори Андерсон, оба взяли маленькие стаканчики, без посыпки. Она хотела было рассказать об этом отцу, но остановилась на полуслове. У нее была только одна песня Лу Рида, из саундтрека «На игле», и она не была уверена, что он уже вышел. А без интернета и не проверишь. У нее в голове всплыл роботизированный голос «Мувифона»[10], о котором она не вспоминала лет десять, и Элис рассмеялась. Это был другой век. Тогда это так не ощущалось, но так и было. Нью-Йорк проделывал этот фокус постоянно, потихоньку сбрасывал старую кожу, как змея, – так медленно, что к тому моменту, когда змея обновлялась до неузнаваемости, никто этого не замечал.

– Спасибо, – сказала Элис.

Может, в этом и был ответ? Может, Леонард прав, и это действительно были ее лучшие годы? И хотя в этом воплощении ее отец еще не видел, как она с грехом пополам окончила художественную школу, меняла одного парня-кретина на другого, так и не занялась живописью, а вместо этого осталась работать в Бельведере, он уже понимал, что это был ее потолок.

Леонард схватил Элис за локоть и оттащил назад на тротуар. Мимо, быстро и круто войдя в поворот, пронесся угловатый серый седан. «Не под моим присмотром», – сказал отец. Они шли, пока не добрались до круглосуточной французской кофейни, и там свернули налево, в сторону парка.

Глава 21

На улице у Бельведера стояло несколько человек. Элис настолько хорошо знала этот маршрут и этот квартал, который не сильно-то и изменился, не считая парикмахерской, превратившейся в груминг-салон, и балетного зала, ставшего студией пилатеса, что даже особенно не нервничала, до тех пор пока они с отцом не подошли достаточно близко, чтобы разглядеть лица собравшихся на тротуаре. Элис представляла, как увидит Сэм, которая просто будет Сэм Вуд, еще без своей двойной фамилии, но Элис даже не подумала о том, что увидит кого-то еще. Бельведера в ее жизни было так много, что она даже не подумала обо всех тех, кто оттуда исчез. Леонард бросил окурок на землю и притоптал.

– Что такое? – спросил отец, хотя ему самому никогда не требовалось особых причин, чтобы избегать людей.

На тротуаре стоял Гарт Эллис, футболист с самой кругленькой и очаровательной задницей. В старшей школе Элис как-то раз его поцеловала и все оставшееся время делала вид, что ничего не было. Там же была Джессика Янкер, которая каждое утро завивала челку в безупречную трубочку – Элис и Сэм частенько разыгрывали ее по телефону, изображая представителей бренда лака для волос, но потом появились определители номера, и рисковать как-то не захотелось. И Джордан Эпштейн-Рот, у которого изо рта постоянно торчал кончик языка; и Рэйчел Целковиц, чья фамилия не оставляла ей ни единого шанса спокойно пережить школьные годы. Они все были такими потрясающими, долговязыми и как будто немного сыроватыми, словно их слишком рано вытащили из духовки, – даже те, к кому она в свое время не приглядывалась, как Кенджи Моррис, который весь год таскался на подготовительные к экзаменам, точно какой-нибудь Дуги Хаузер[11]. У кого-то были слишком длинные руки и ноги, у других – уже взрослые носы. Она не вспоминала о них