Завтра в тот же час - Эмма Страуб

Сэм разговаривает по телефону-автомату у школы; снимки ее самой, сделанные в зеркало; черная дыра там, где не сработала вспышка; Томми в комнате отдыха в Бельведере прикрывает лицо руками. Она решила, что это Томми. Многие мальчишки в Бельведере одевались совершенно одинаково: огромные джинсы, футболки, которые могли запросто сойти за детские, будь они на три размера меньше. Элис услышала, как на кухне отец включил радио и начал мыть посуду.

– Я только в душ схожу, пап! – крикнула она.

На протяжении всех своих юных лет Элис считала себя обычной. Обычная внешность, обычные способности, обычное тело. Она рисовала лучше большинства людей, но ни черта не смыслила в математике. Когда на физкультуре их заставляли бегать, она периодически останавливалась и хваталась за бок. Конечно, Элис жаловалась на то, что стареет: отпускала самоуничижительные комментарии на днях рождения Эмили и тому подобное, ощущала возраст в пояснице и коленях, в морщинках у глаз, но в целом она чувствовала, что осталась такой же, какой была в юности. Но как же она ошибалась.

Элис встала перед зеркалом и поприветствовала себя поднятым вверх пальцем. Ее волосы, разделенные на прямой пробор, свисали ниже плеч. На подбородке зрел небольшой прыщик, грозивший прорваться на поверхность, но в остальном лицо Элис как будто сошло с полотна эпохи Возрождения: кожа гладкая и бархатистая, глаза огромные и сияющие. Карикатурно розовые яблочки щек.

– Да я просто, блин, ангелочек, – прошептала сама себе Элис. Она перевела взгляд на свой плоский живот. – Что со мной было не так?

У Элис перехватило дыхание. У изножья кровати валялся ее розовый кассетный плеер с торчащей антенной. Красная полоска на шкале показывала чуть за 100, если точнее – 100.3, жуткая радиостанция, которую она в детстве слушала чуть ли не каждый день. Она записала столько кассет с песнями для мальчишек, которые ей нравились, для мальчишек, о которых она не вспоминала десятилетиями; и для Томми Джоффи, и для Сэм, и еще для сотен других людей. В каждой песне был свой намек, и, учитывая, что половину составляли треки Мэрайи Кэри, намек совершенно непрозрачный. Потом плеер на какое-то время переехал жить в ванную, где его иногда любил послушать Леонард, но за последние лет десять он ни разу не попадался ей на глаза. Элис прижала устройство к груди, словно одного этого было достаточно, чтобы услышать каждую песню, которую когда-то любила.

Братья времени носились туда-сюда в пространстве и времени на своей машине. У Марти Макфлая был конденсатор потока, а у Билла и Теда – телефонная будка и Джордж Карлин. Красотке из «Чужестранки» нужно было просто забрести в какие-то развалины. У Дженны Ринк была какая-то волшебная пыль из родительского подвала. В «Родне» и «Жене путешественника во времени» перемещения просто происходили, внезапно и сами по себе. Элис перечисляла в уме все возможные сценарии. Что было в «Доме у озера»? Волшебный почтовый ящик? А Элис напилась и отключилась. Она сделала несколько глубоких вдохов, наблюдая, как надуваются и сдуваются ее щеки.

Под ногами она обнаружила еще один знакомый предмет: телефон в прозрачном пластмассовом корпусе с длинным витым проводом, который дотягивался до любого угла комнаты. Она получила его на свой пятнадцатый день рождения, его и собственную выделенную линию. Элис сползла на пол и пристроила аппарат у себя на коленях. Звуки гудков были такими знакомыми и успокаивающими, как кошачье мурчание. Ее пальцы бессознательно пробежали по кнопкам с номером Сэм. Номером ее розового телефона из ее розовой спальни в доме ее родителей. Было еще очень рано, и, если взрослая Сэм в это время уже кормит детей завтраком, подкупая мультиками, девчонка Сэм, скорее всего, еще спит лицом в подушку как убитая. Элис все равно набрала номер.

Сэм сняла трубку после пары гудков и простонала: «Чего?»

– Это Элис.

– Привет, Элис! Ну и зачем ты мне звонишь в такую срань? Что-то случилось? Ой, черт, у тебя же день рождения! – Сэм откашлялась. – С днем рожде-нья те-бя-я…

– Да-да, спасибо. Петь не обязательно. – Разговаривая, Элис наблюдала за своим отражением в зеркале. – Я просто хотела кое-что проверить. Ты можешь прийти? Когда ты встанешь? Или я могу прийти сама. Позвони мне, как встанешь, ладно? – Ее подбородок казался таким острым, что об него можно было порезаться. Почему Элис никогда не сочиняла оды своему подбородку, не фотографировала его и не писала маслом?

– Окей, старушка. Как скажешь. Люблю тебя.

Сэм положила трубку, и тогда Элис сделала то же самое. За стенкой ее гардеробной была ванная, и Элис услышала, как туда вошел Леонард и включил свет, вместе с которым загудела и вытяжка. Пошла вода, Леонард чистил зубы. Она не слышала, чтобы он закрывал за собой дверь, ту, с дешевым замком, – это был их единственный способ обозначить, что кому-то из них нужно побыть в одиночестве. Элис слушала, как отец почистил зубы, прополоскал рот, сплюнул и постучал щеткой о край раковины, прежде чем вернуть ее в стеклянный стакан, где она стукнулась о ее собственную щетку. Как давно она не слышала этих звуков: кофемолки, шебаршения в коридоре. Элис порылась в кучах вещей на полу и в гардеробной и в конце концов отыскала то, что, по крайней мере, нормально пахло.

Глава 18

Леонард снова сидел на своем месте и читал книгу. Элис прошла на кухню, опасливо, словно в любой момент могла провалиться в незамеченный под ногами люк. Отец перевернул страницу и поднял подбородок, чтобы Урсула могла о него потереться. Открывая холодильник и доставая оттуда молоко, Элис краем глаза наблюдала за отцом. Хлопья обитали в шкафчике рядом с тарелками и бокалами, целая коллекция коробок, выстроившаяся рядом с банками арахисовой пасты, консервированных супов и томатного соуса. Элис достала коробку с мелко перемолотыми хлопьями, отец любил их больше всех.

– Ты как, пап? Хорошо себя чувствуешь? – Она всматривалась в лицо Леонарда, стараясь углядеть хоть какой-то признак того, что он уже знает; знает, что с ним происходит; заметил что-то необычное. Но необычным было только его лицо – вокруг глаз собрались мелкие морщинки, но борода все еще роскошная и роскошная улыбка. Он молодой, молодой, молодой. Элис подсчитала: если ей сейчас шестнадцать, то Леонарду сорок девять. Сейчас он меньше чем на десять лет старше ее. Элис привыкла думать о жизни как о череде восходящих ступеней: от старшей школы к колледжу, от колледжа ко взрослости, от двадцати к тридцати. Они казались ей отрезками марафона, который она проходила вполне неплохо, но сейчас