Я вернусь в твою жизнь - Маша Малиновская

и некому было.

— Всё будет хорошо, вот увидишь! Ты же сама понимаешь, что без этого никак? Она терпит боль. Постоянную, Вась. И у неё есть мечта. Что может быть лучше, чем когда детские мечты сбываются?

— Знаю, — шепчу и прижимаюсь щекой к его руке, скользнувшей по моей скуле.

Понимаю, что это просто эмоциональный момент, что между нами пропасть. Но сейчас, сию секунду мне это нужно. Его невинная ласка, его твёрдое плечо рядом. Нужно внезапно так сильно, так остро, что я отчётливо понимаю, что без него не справлюсь просто.

— Вставай, давай, — он поднимается первым и тянет меня за руку. — Пойдём кофе выпьем.

— Я хотела дождаться, пока в операционную войдёт профессор, — говорю, поднимаясь на деревянных ногах.

— Он уже там. Зашёл ещё до того, как Настю привезли. Ближайшие часа полтора к нам точно никто не выйдет, Вась. Пойдём. Иначе, когда дочь проснётся, она увидит перепуганную бледную мать, а ей нужна будет поддержка. Сама это всё знаешь, что я рассказываю.

— Да, ты прав, — киваю. — Идём.

Мы спускаемся в кафетерий в клинике, берём по стакану и садимся за небольшой столик. Рядом обедают две медсестры, за другим столиком санитарка, у окна какой-то мужчина пьёт кофе, наблюдая за поливом газона прибольничной территории.

Мы же с Семёном садимся и пьём молча. Слова никакие сейчас не идут. Он смотрит на меня, а я на свои руки. Но… напряжения нет. Не между нами. Общее — за дочь, но оно как шар окутывает нас, а не разделяет.

— В Сочи есть классный реабилитационный центр для детей с нарушениями опорно-двигательного аппарата. Мне кажется, вам стоит туда поехать, — говорит спустя несколько минут молчания. — О стоимости не беспокойся, я всё беру на себя.

— Спасибо, Семён, твоя забота очень ценна для меня и для Насти, — улыбаюсь. — Она с первой секунды от тебя без ума.

— Я от неё тоже, — усмехается. — Это так… так неожиданно было — узнать, что ты уже пять лет как отец. Мне кажется, я никогда не смогу даже описать всё то, что в душе творилось, пока я пытался осознать. Это ведь так невероятно — ребёнок! Дочка!

Он такой искренний. Такой эмоционально открытый. Как когда-то. Он ведь ещё тогда, будучи совсем молодым, когда о детях обычно с содроганием думают, как о проблеме, скорее, ещё тогда отзывался о них с восторгом. Помню, как спрашивал, родила ли Карина, как рассказывал о брате-младенце своего друга.

Снова чувствую болезненный укол совести. Не исправить уже сделанного, не воротить, но ведь можно выстроить будущее. У Насти есть отец, с которым ей повезло — и это замечательно.

Мы допиваем кофе и возвращаемся в холл перед оперблоком. Здесь полнейшая тишина, и у меня снова поднимается дрожь внутри. Опять никакие слова не идут, поэтому молчим.

А потом вдруг слышится стук колёс, я вздрагиваю всем телом, когда двери распахиваются, и медсёстры вывозят каталку. Бросаюсь к ней, но Семён удерживает меня за руку по знаку одной из них.

— Она спит, — сообщает профессор, вышедший вслед за каталкой. — Операция прошла успешно, девчуля ваша молодец — крепенькая. Сделали всё, как планировали. Из наркоза вывели, но дали снотворное, пусть ребёнок отдохнёт. Сейчас её отвезут в реанимацию, через пару часов сможете к ней зайти.

— Спасибо, — могу лишь сдавленно прошептать и не могу себе отказать сжать маленькую ручку осторожно.

Настю увозят, а я выдыхаю и, наконец, позволяю себе заплакать. Облегчение выходит солёной влагой, жжётся на щеках, но я не обращаю внимания. И едва Семён делает мне шаг навстречу, сама на эмоциях бросаюсь ему на шею.

Прижимает меня крепко, по спине гладит. Мягко так, нежно, по-родному.

Боже, как мне его не хватало! Как же я скучала!

Всё нутро к нему тянется. Взрывается каждая клетка и вновь склеивается, правильно на этот раз, без боли, к нему стремится.

— Всё хорошо, — шепчет мне в волосы. — Она жива, скоро будет совсем здорова, слышишь?

Слышу. Только слёзы не остановить.

— Скоро на концерты ходить будем, — продолжает негромко. — Все конкурсы её будут.

Киваю ему в грудь, зарываюсь лицом в рубашку, наверное, всю испачкала тушью уже.

— И велик купим, да?

— Да, — наконец голос поддаётся для ответа. — Да.

А потом наши губы встречаются. Как-то сами по себе, как естественное продолжение разговора о нашей дочке.

Поцелуй выходит сладко-солёный. И такой нежный…

Такой нужный.

Мы припаиваемся друг к другу, позабыв, что вообще-то стоим под операционной. Без страсти, но с нежностью и трепетом напитываемся друг другом.

Зверёк, который прятался по углам, но в клетку обратно идти отказывался, распушивает шерсть и ласково сверачивается у ног.

Мы размыкаем губы и прижимаемся друг к другу лбами. Я прикрываю глаза. Дышу. Не больно — хорошо мне. Как же хорошо…

— Василина, однажды мы с тобой уже не поговорили вовремя, — говорит глухо. — Поэтому я… должен сказать.

Я отстраняюсь и смотрю ему в глаза. Сердце сжимается. Хочется крикнуть — молчи! Ещё несколько секунд молчи. Дай насладится тобой, побыть в грёзах, ощутить себя счастливой.

— Я всё ещё женат.

Конечно же…

Пощёчина набатом отдаётся в голове. Потому что эти слова — удар. Болезненный. Такой несвоевременный.

— Мы давно не вместе, но официально пока не разведены, — продолжает говорить так, будто ему и самому больно. — Потому что, возможно, она ждёт ребёнка.

— Возможно? — голос садится.

— Пока не подтверждено.

— Если беременность ждёт подтверждения, то это не “давно не вместе”, Семён, — рот наполняется горечью и я делаю шаг назад. Потом ещё один и ещё. Мне нужно расстояние, воздух. Не дышать им.

— Всё не совсем просто, Василина. Позволь мне объяснить, — делает шаг в мою сторону, но я останавливаю его ладонью. Губы всё ещё горят от его поцелуя, сердце трепещет.

— Не надо, пожалуйста, Семён. Я не хочу знать. Уходи.

Отворачиваюсь, но он ловит меня за руку.

— Вась…

— Уходи! — повторяю жёстче. — Мне нужно к Насте.

Вырвав руку, я ухожу не оборачиваясь. Пинаю попискивающего зверька ногой, и тот, скуля, снова забивается в угол.

— Я не люблю её! — слышу в спину. — Я люблю… — затыкаю с болезненным хлопком уши, чтобы ничего не слышать.

Лучше бы он никогда в