Я вернусь в твою жизнь - Маша Малиновская

всегда спокойно реагировала, когда другие дети говорили об отцах, а сегодня вдруг резко ответила другой девочке. И даже соврала, сказав, что её отца зовут Семён”

Пишу, а сама чувствую, как пальцы становятся влажными и не попадают по нужным буквам. Хорошо, автозамена срабатывает, а то была бы абракадабра непонятная.

“Она совсем не соврала”

“Но ведь она не знала! Даже не знаю, что стало причиной такого порыва”

“Может то, что каждому ребёнку хочется иметь двоих родителей?”

Жар бросается в лицо — я чувствую в его сообщении укор. Болезненный укол в мою сторону.

“Тебе стоило сказать мне о дочери раньше, Василина. Намного раньше”.

Не тебе меня стыдить, Бамблби! Тебе тоже многое нужно было сказать раньше!

“Как и тебе про Японию!” — в сердцах печатаю.

А когда жму отправить, то случайно цепляю стрелку промотки, и сообщения лентой летят вниз.

Притормаживаю пальцем, а потом в груди всё сжимается.

“Адамовна”

“Струсила?”

“Давай по классике. Что на тебе надето?”

Зажмуриваюсь, запрещая себе читать дальше. Переписке шесть лет, а картинки в голове всплывают яркие, красочные, объёмные и с особенным запахом — его запахом, такие, будто всё это было буквально вчера.

Перед глазами всё расплывается — слёзы туманят. А внизу живота вдруг становится жарко. Хочется сжать колени. За это особенно злюсь на саму себя.

Какой-то непонятный водоворот чувств и эмоций. И всё это отражается в теле, как в кривом зеркале. Я отбрасываю телефон и сворачиваюсь на диване клубком, закрыв глаза. Хочется стать точкой — маленькой, незаметной…

Хочется отмотать всё назад. На много лет назад. До момента, как я познакомилась с Пашей. Тогда бы я не приехала в Москву, не пошла бы работать в МГУ и не встретила бы Радича. Всей этой боли, обиды и разочарования не было бы.

Но тогда… не было бы и моей Насти. Моего ласкового котёночка, моей любимой красавицы-дочки. Не было бы бессонных ночей и щемящей нежности в груди от её первой улыбки. Не было бы нежных пухлых ручек, обнимающих за шею и ласкового “мама”, в котором весь её мир…

И если всё это поставить на чашу весов, то она перевесит на ту сторону, где сейчас идёт моя реальная жизнь. Да, с болью, обидой и разочарованием, но и с Настей. С ней — вот самое важное.

Не знаю, сколько времени я так лежу. Просто дышу, глядя в одну точку. Слёз нет почему-то. Застряли будто где-то по пути. Только горько и как-то жаль себя. И Настю, конечно же. Её в первую очередь.

Но нужно вставать. Завтра у нас важный день, и я должна быть собрана, как бы сложно не было. От того, насколько я буду спокойна, зависит и настрой Насти.

Я беру телефон, чтобы поставить на утро будильник. Считав изображение моего лица, экран автоматически разблокируется. И я сразу вижу нашу с Семёном переписку.

Там непрочитанное сообщение.

“Я не собирался в Японию без тебя, Василина”

Семён вышел из сети через десять минут после отправленного сообщения.

Я моргаю. Одни раз, другой. Перечитываю сообщение раз десять, не меньше. И только тогда вдруг ощущаю в груди болезненный прострел.

Как так?

Я ведь… я ведь слышала собственными ушами. Сначала от его матери, а потом и от самого Семёна.

“А разве он вам не сказал, что по окончании учебного года едет на год на стажировку в Японию?”

“Да, билеты уже куплены”

Эти две фразы пульсируют в голове. Дыхание учащается, когда я понимаю, что… что если это всё ужасное, жестокое стечение обстоятельств?

Это ведь Семён. Мой Бамблби, тот, молодой и непокорный. Что если он и не собирался в Японию? Только пообещал отцу, чтобы от него отстали, а сам… сам не собирался…

“… без тебя, Василина…”

Мне срочно нужна опора. Я хватаюсь рукой за косяк двери и судорожно вдыхаю, с трудом и сипло, будто кто-то мне горло перекрыл, сдавил.

А что если… я тогда сама всё испортила? Если все эти пять лет — моя вина? Если дочь без отца — моя вина?

20

Руки дрожат, когда я пытаюсь разделить резинки на бахилах. В коридоре клиники красиво, тихо и совсем не по-больничному. Даже пахнет кофе.

Но тем не менее, я сильно нервничаю. Настя по большей части молчит, разглядывая всё по сторонам.

Уснула я вчера уже под утро, наплакавшись вдоволь. Сердце трепетало и стучало так гулко, что его тревожный бой колоколом отдавался в голове.

Конечно, не выспалась. Голова как валун, в горле першат невыплаканные слёзы. Но мне нужно быть собранной и внимательной, нельзя пропустить мимо ушей ни единого слова профессора.

— Вас пригласят, — говорит девушка за стойкой на этаже. — Присядьте пока, пожалуйста.

Пока ожидаем, играем с Настей тихо в города, но я то и дело называю невпопад.

— Может, просто дашь мне телефон, и я шарики полопаю? — поднимает брови домиком дочь. — Ты что-то слишком напряжена.

Всё-то она видит.

— Нет, лисичка, — качаю головой. — Ты вчера и так мультики два часа смотрела, а потом играла в своего “Кота” час. Глазки надо поберечь.

Настя поджимает губы, а потом взгляд её вспыхивает, личико вытягивается и каменеет. Она резко встаёт, неотрывно глядя в другой конец коридора.

Когда перевожу глаза, у самой в животе всё поджимается, начинает сосать под ложечкой.

Потому что в конце коридора я вижу Семёна.

Он идёт к нам с Настей спокойной размеренной поступью. Уравновешен и сосредоточен. Настя же замирает, как сурикат на пригорке, глядя на него безотрывно.

— Привет, — говорит приветливо и спокойно, когда подходит. — Не опоздал?

— Нет, ещё ждём, — чуть откашлявшись отвечаю, внезапно ощущая сильную жажду.

— Можете проходить, доктор вас ждёт, — кивает на дверь нам девушка у стойки, будто она специально ждала Семёна, чтобы пригласить нас к профессору.

Я отираю взмокшие ладони о джинсы и встаю с диванчика. Семён опускает ручку и толкает дверь в кабинет.

— Можно? — осведомляется он.

— Проходите, — отвечает профессор.

Я делаю вдох, а по телу пробегает дрожь, когда Настя берёт меня за руку.

И Семёна тоже.

Будто проводок соединяет нас. Молча, ничего не говорит и даже не смотрит на Семёна. Будто интуитивно.

Будто она делала это всю свою жизнь, тысячи раз.

Семён сжимает её ладошку в ответ. Тоже без взгляда и акцента. Так естественно и так… правильно.

И больно для меня.