Я вернусь в твою жизнь - Маша Малиновская

весь ваш, парни.

* * *

— Скажи мне, дружище, ты вообще с головой дружишь? — качает головой Дима, когда выходим за ворота БСМП.

Я притормаживаю и, придавив разбитыми губами сигарету, жмурюсь. Больно, блять.

— Ты со мной даже разговариваешь? — подкалываю друга. После позавчерашней ссоры в офисе он отказывался отвечать на мои звонки, переадресовав их и почту своей секретарше. Просьбу забрать меня из отделения больницы скорой помощи тоже пришлось через Татьяну отправлять.

— Блин, ты реально дебил, Сём. Их было двое. Бухие. Отмороженные.

— Я тоже был бухой и отмороженный.

— Двое. Разницу сечёшь?

Пожимаю плечами, прикуривая, и морщусь. Придурки отбуцали меня знатно. Ничего серьёзного не повреждено, так, ссадины, лёгкий сотряс да накол в ребре. Почки да хребет целы — главное.

— Ну ладно, Дим. Они ж девчонку это… хотели.

— Она на помощь звала? Сопротивлялась?

— Нет.

— Тогда какого хрена ты полез?

— Потому что малолетка она. Дочка чья-то, понимаешь? — наверное, вслух этот довод выглядит странным. Любая девчонка или женщина — чья-то дочка.

— Тебе точно башку отбили.

— Меня понесло, Дим. А вдруг бы так и мою… мою дочку когда-нибудь.

— У тебя нет детей, Семён, — Димка смотрит как на дурака. Точнее, как на того, кто не в себе.

— Есть, Димка.

Друг зависает. То удивлённо смотрит, то хмурится. Не поймёт, правду я говорю или бред несу после травмы в драке.

— Помнишь, я тебе рассказывал о женщине, которую любил до безумия? — подсказываю. Я как-то, хорошо накидавшись, размазался в сопли перед ним. Потом мы оба сделали вид, что не помним подробности того вечера.

— Училку?

— Да. Из универа. Так вот…

Пока идём, курим, рассказываю другу, как узнал про Настю, про то, что уже пять лет как являюсь отцом. Что видел её, но пока не познакомился. Да и знакомство-то придётся пока отложить, а то как я теперь такой красивый весь перед дочерью впервые предстану?

— Ну и что теперь будешь делать, Сём? — спрашивает Димка, когда я заканчиваю говорить. — Только давай без твоего любимого про муравья и хуй*.

Ржу. Кашляю от боли в рёбрах, но ржу. Димон терпеть не может эту фразу. Говорит, что она не конструктивна.

Но зато секретарша моя, Наташа, больше не спрашивает «что делать?»

— А то и делать, Димон, — качаю головой и тут же жалею об этом движении, что отдаёт болью тут же в висках. — То и делать.

Дима отвозит меня домой, прощается и уходит. Я, закрыв за ним дверь и кое-как содрав с себя шмотки, падаю в кровать. Дико хочется пить, но встать и налить себе стакан воды, сил просто нет.

В пьяном, сотрясённом пинками грязных кроссовок, мозгу начинает кружиться мысль, что теперь-то в старости мне есть кому подать этот долбанный стакан воды. Ну или мне скажут: «Вали, папаша, туда, где был все пять первых лет моей жизни».

Мда. Что только не вспыхивает в воспаленном сознании…

Так меня в сон и затягивает. Вязко, шатко, с лёгкой тошнотой.

И утро тоже не радует. К похмелью и сотрясению на кухне я обнаруживаю ещё одну свою головную боль.

*Для тех, кто не читал предысторию. Семён однажды на панический вопрос Василины «И что же теперь делать?!», спокойно ответил «Муравью х*й приделать, Адамовна». Стало мемом местного масштаба))

16

Василина

— Мам, а доктор этот в Москве отремонтирует мою ножку и я смогу танцевать, да? — в десятый раз уже спрашивает Настя, пока после контроля проходим на посадку.

— Дочь, мы же обсуждали, — отвечаю, а сама понимаю, что она задаёт этот вопрос раз за разом просто потому, что ей страшно и надо как-то саму себя мотивировать. Она ведь ребёнок, и как и любой ребёнок, боится врачей. — Доктор посмотрит и тогда уже скажет, но я уверена, что он что-нибудь придумает, солнышко.

Обещать ей я не могу, не имею морального права. Шанс, что она сможет жить без снижения качества жизни, высок, но что встанет к танцевальному станку — ни один врач такого не пообещает с её заболеванием. Уже только по факту прогресса лечения.

Дать ребёнку надежду, уверенность, а потом сказать ну извини, не вышло — слишком жестоко. Это может сильно поломать её.

Поэтому я не обещаю. Но говорю, что мы сделаем всё что сможем, что будем выполнять все рекомендации доктора, как бы сложно ни было. И что я ей помогу, буду с ней, как бы это всё не обернулось.

Мы проходим по рукаву и входим в самолёт, под руководством стюарда находим свои места и располагаемся. Настя пролезает к окошку, а я убираю ручную кладь в багажник над сиденьем. Усаживаюсь рядом, а она достаёт из рюкзачка свою куклу и любимую книжку.

— Мам, почитаем?

— Да, зайка, конечно, сейчас только телефон отключу.

Я достаю смартфон, чтобы переключить сеть на режим полёта, и вдруг вижу сообщение из банка. На карту вернулись деньги за билеты на самолёт.

Хм. Странно. Наверное, какая-то ошибка, будем разбираться по возвращению тогда.

И едва я убираю телефон обратно в карман, как к нам подходит стюардесса.

— Я прошу прощения, у нас вышла небольшая накладка, — говорит она. — Эти места заняты.

Смотрю на неё, ошарашенно моргая. Не может быть. Нам с Настей нужно в Москву сегодня! Это важно. У профессора окно завтра и потом аж через четыре месяца. Мы не можем ждать, время идёт, Насте становится всё хуже.

— Вот это точно ошибка, — отвечаю. — Я выкупила билеты ещё две недели назад. У меня чеки есть, это в вашей системе сбой какой-то.

— Да, возможно, в компании обязательно разберутся и компенсируют вам.

— Мне не нужна компенсация, мне нужно с дочерью в Москву. Сегодня!

— Приношу… — она замолкает и прижимает плотнее наушник, а потом снова смотрит на меня, улыбнувшись. — Простите, я неверно донесла до вас информацию. Заняты именно эти места, а за вами закреплены другие. В салоне бизнес класса.

— Ничего не имею против, но для меня бизнес класс — слишком дорого.

— Они уже оплачены, прошу вас перейти. Я проведу.

Делать нечего. Сейчас главное — попасть в Москву вовремя. Разбираться с авиакомпанией буду позже, пусть только попробуют деньги за бизнес класс списать.

Забираю свою сумочку и рюкзачок сдвинувшей