Я вернусь в твою жизнь - Маша Малиновская

натягиваю первую попавшуюся футболку, что валяется на спинке стула в коридоре, обуваюсь и сваливаю.

— Так что мне теперь делать, Семён? — она бросается к двери, когда я уже спускаюсь по лестнице.

— Муравью хуй приделать, Зарина.

Сбегаю по ступеням, проигнорировав лифт. Хочется на свежий воздух, пока я не задохнулся в одной квартире рядом с ней.

Выбегаю и шурую к воротам во двор жилкомплекса. Понимаю, что выгляжу странно. Побитый, растрёпанный, воняю как псина подзаборная, рожа перекошена. Люди оглядываются.

Ну как есть, блядь. Зато картинка реальная — не смазанная. Отражение моей настоящей жизни.

Псевдожизни.

Квазисуществования.

Нелюбимая семья, нелюбимая работа, нелюбимая жена.

Годами задыхаюсь. Всем должен, всем чего-то обязан.

С хуя ли, а?

Как я попал в этот стеклянный кокон без воздуха? Где выход из лабиринта?

Я знаю где. Вчера я видел, как зажёгся маяк. Яркой вспышкой ослепило.

Дочь.

Туда пойду. На свет. К ней.

Всё это дерьмо в моей жизни пора сливать в сортир.

* Ярослав Нажинский - главный герой романа "Непреднамеренное отцовство" (в профиле)

24

Семён

Наши дни…

— Неужели ты очнулся, брат? — Вера смотрит хмуро. — Я думала, что всё. Пиздец тебе. Сколько не стучала — без толку. А тут появилась твоя училка и пожалуйста — разморозился.

Я вздыхаю и ерошу пальцами волосы. Хочется сжать башку, пока она сама не лопнула. По швам уже две недели трещит от мыслей.

Что делать?

Что мне, блядь, делать?

За Настю в груди горело перед операцией — чудом не выжгло.

Слава Богу, перенесла нормально.

Себя вспомнил. Как страшно было. А рядом только Вера. Мать тоже была, но она то с книгой сидела, то бесконечно отходила куда-то. А Вера рядом была.

Хромым сморчком называла, но при этом книжки читала, танк мой любимый втихаря из дома притащила, пока я после операции на растяжке лежал.

Хорошо, что сейчас медицина вперёд шагнула, и Насте не придётся несколько недель в постели провести.

— Вера, я не просто Василину встретил, — поднимаю голову, когда сестра ставит передо мной кофе, а сама прислоняется к столу бедром, смотрит на меня, постукивая ногтем по стеклу стакана с водой, что держит в руках. — Она тогда беременной сбежала. Дочка у меня, Вер, Настенька.

Сестра смотрит на меня, как на сумасшедшего, не моргая.

— Повтори, — сводит брови. Сомневается в моей адекватности?

— Дочь у Адамовны моей. Пять лет. Настя. Моя она, племянница твоя, — в груди щекотно становится. Вера молчит, а из меня как потоком слова идут. — Красивая такая! Косички эти, Вер… Только ножка у неё больная, та же фигня, что и у меня. Но прооперировали три дня назад. Успешно. Всё хорошо будет… Но я, знаешь, под операционной там, думал, с ума сойду от страха… Эй!

Вскрикнуть приходится и даже подскочить, когда в лицо мне плещет холодная вода. Стекает по шее, намочив рубашку.

— Ты нормальная, блин?! Вера!

— Какое сегодня число, придурок? — сестра поднимает бровь.

— Двадцать восьмое! Ты чего творишь?!

— Посмотри на меня, — требует.

Зараза подходит и, встав на носочки, хватает меня за подбородок, пытаясь заглянуть в глаза.

— Трезвый. Чистый. То есть, ты сейчас серьёзно?

— А ты думала, брежу? — злюсь на неё. Хочется поднять и на шкаф забросить, как я уже делал сто раз, когда стал физически сильнее неё.

— Да закрались подозрения, — отдёргивает руку. — То есть ты сейчас хочешь сказать, что уже недели две как знаешь, что у меня есть племяшка, что несколько дней назад она перенесла сложную операцию, а я об этом узнаю только сейчас?

Блин.

— Вер… прости… я что-то… потерялся во всей этой заднице в моей жизни.

Ну всё, пиздец мне. Она не только водой окатит, ещё и стакан на башке разобьёт.

— Придурок, — говорит сердито, но как-то мягко и ласково, что ли, а потом встаёт на невысокий стул и обнимает.

Внутри шарашит странный калейдоскоп ощущений. Непонятный клубок подкатывает к горлу, душит. Хочется отстраниться и уйти. Но Вера вцепляется крепко, едва ли не душит, так что приходится расслабиться и позволить ей.

— Так, — отпускает и слезает со своей подставки, которую использует, чтобы что нужно достать из шкафов, а вот теперь и меня обнимать, похоже, — ты сегодня к Насте поедешь в клинику?

— Вера, надо бы тебе ещё кое-что рассказать.

Сестра опускается на стул, кивая мне на второй. Молчит, пока я выкладываю. Про Зарину, про то, что она сделала инсеминацию, и результат пока неизвестен. О том, что я пытался поговорить с Василиной, но она не стала меня слушать. И что теперь не знаю, как отреагирует на мой приезд в клинику.

— Поехали, — говорит Вера, резко поднимаясь. — Я хочу видеть племяшку.

— Вер…

— Ты баран, Сём? Совсем мозги в консерву превратились? Девочка же ждёт тебя, ты не понимаешь? Поднимай булки, братец, давай уже, вылезай снова на свет Божий из этой развалины, в которую ты превратился. А Зарина если всё же и беременна, то ребёнка заберёшь, всё равно этой чокнутой никто родительские права не даст, у неё же кукушка съехавшая.

— Так у тебя всё просто, Вера.

— Сам знаешь, что я своего фи“непросто” по самое не хочу наелась. Так что да — теперь проще.

Через десять минут Вера уже готова. По пути мы заезжаем в большой детский магазин, покупаем подарки. Насилу удаётся её уговорить не покупать огромного розового медведя, который ростом не намного меньше самой Веры.

— Его потом как в багаже в Краснодар везти, ну? Если хочешь, я тебе такого же подарю, только не тащи его в больницу, ладно?

Вера закатывает глаза, но соглашается. Надо же.

Через полчаса мы уже в клинике. На ресепшн я объясняю, кто я и к кому приехал, пропускают без проблем. Мы с Верой поднимаемся на нужный этаж и проходим к палате. Когда, постучав, входим, Василина встревоженно поднимается из кресла у койки и замирает, глядя на нас.

— Привет, Настя, — Вера долго не думает. Машет рукой Адамовне, и тут же направляется к замершей полусидя в кровати девочке. — Я твоя тётя Вера. Твой папка сказал, ты хочешь научиться танцевать?

— Хочу, — тихо отвечает Настя, метнув взгляд сначала на меня, а потом обратно на Веру.

— Ну тогда давай-ка