Выжженный край - Нгуен Тяу

— Однако кое-что им удалось сделать, — заметил Хьен.

— Мы очень тяжело это переживали, — ответил Зунг, — хотя большинство студентов сплотилось вокруг нашего движения…

— Я знаю, — сказал Хьен, — что все эти годы вы вносили посильный вклад в борьбу…

Зунг и Тху Лан провели Хьена по клубу, показали рабочие комнаты. Хьен был удивлен и растроган, ему невольно вспомнилась картина, изображавшая рабочих Петрограда перед штурмом Зимнего: вход в большой зал, заполненный народом, охраняли стоявшие с автоматами парень и девушка, на стволах автоматов были привязаны красные бантики. Другие комнаты были заставлены столами — председателя студкома, его заместителей, ответственных за пропаганду, культмассовую работу и так далее, а над этими столами, заваленными бумагами, виднелись прилежно склоненные головы юношей и девушек. Кто-то беспрестанно входил и выходил, беспрерывно стучали пишущие машинки, кругом царил деловой пастрой.

Они поднялись на второй этаж. Большая группа девушек разучивала революционную песню, которую сочинили сами студенты. Хьен вместе с Зунгом и Тху Лан вышел на балкон, нависавший над водой, и залюбовался красивым пейзажем — над Ароматной опускалась ночь. Вдоль берегов, освещенных неоновыми огнями лампионов, плавно покачивался стройный тонкий бамбук, нависали над водой купы деревьев фыонгви, тут и там теснились сампаны и лодки, стоящие на приколе, поражал непривычностью форм Новый мост, а на плавных линиях моста Чангтиен причудливо перемежались полосы света и тьмы. На том берегу, над улочками, примыкавшими к шумному рынку, поднималось, задрав кверху изогнутые углы крыши, очень высокое здание.

Но и вся эта красота, и вся кипучая жизнь моментально забылись, едва Хьен повернулся и глянул влево, на самую темную часть противоположного берега Ароматной, именно там ему приходилось бывать ежедневно с первых дней пребывания в этом городе. Все эти несчастные, обездоленные люди, кого он привык встречать там, разом отчетливо вспомнились так, будто встали перед глазами среди сваленных прямо под открытым небом груд чемоданов, коробок, узлов и самой разной домашней утвари — женщины с озабоченными осунувшимися лицами, с детьми на руках, за нехитрой стряпней в солдатских котелках, подобранных по дороге, скорбные, морщинистые старики, дети с грязными ногами, растрескавшимися пятками. Вспомнились разговоры этих людей, полные тревоги — ведь у многих пропали или погибли близкие. Вот уже почти месяц, как изо дня в день на том берегу Ароматной разыгрывались эти сцепы — беженцы из Куангчи группа за группой возвращались в родные края из своих странствий.

Еще днем, готовясь к выступлению, Хьен решил, что непременно начнет его с рассказа об этих людях. Река Хьенлыонг словно проложила свое русло по карте истории. Скудные земли, места извечных тяжелых схваток с природой пли с захватчиками, земли Куангчи стали оплотом революции, здешний бедный люд издавна был ей беспредельно предан. Однако ныне край этот напоминал эпицентр промчавшегося только что урагана: слишком большие перемещения среди населения, как к северу, так и к югу, вызвали здесь непрерывные артобстрелы и бомбардировки последних десяти лет, а также упорная борьба за людей, которую вели обе стороны, то есть и мы, и наши враги.

Эти земли также стали местом суровых сражений, плацдармом, где в течение долгих лет многие и многие вчерашние школьники проходили школу жизни — учились мужеству, изничтожали трусость и познавала, как, какими усилиями и сколькими безвестными жертвами многих поколений, какой кровью, потом, слезами оплачиваются завоевания революции…

* * *

В перерыве к Хьену подошла Тху Лап, отвела его в сторону, туда, где свет был не так ярок.

— Когда все кончится, задержитесь, пожалуйста, это очень важно…

— Что-нибудь случилось?

— Да, но об этом я могу сказать вам только наедине.

Выйдя из клуба, все еще под впечатлением только что закончившейся встречи, Хьен направился к месту, где они с Тху Лан договорились встретиться. Интересно, думал Хьен, о чем она собирается с ним говорить? Он вспомнил, как она сказала «очень важно».

Тху Лан ждала его под невысоким деревом банга в углу двора, рядом с ней стояла незнакомая женщина, несколько странно, как показалось Хьену, одетая, — он никак не мог понять, горожанка она или крестьянка. Лица обеих были серьезными.

— Подождите минуточку, — тихонько сказала Тху Лан женщине и подошла к Хьену.

— Я ведь тоже несу ответственность за охрану революции, — начала она тихо, повторяя слова, сказанные Хье-ном у нее дома. — Речь идет о бывшем офицере, он откуда-то бежал и сейчас прячется в одном из местных кафе. Впрочем, эта женщина сама вам все расскажет.

— Спасибо, — сказал Хьен, — только почему вы мне сразу об этом не сказали?

— Не хотела отвлекать, к тому же и сейчас еще не поздно. Пу, на этом моя миссия закончена, давайте я вас познакомлю…

Хьен поздоровался с женщиной легким кивком головы.

— Вы могли бы рассказать обо всем поподробнее? — попросил он.

— Да, конечно, только лучше бы нам найти более подходящее место…

Через полчаса женщина уже сидела перед Хьеном в здании, которое занимала его рота. Хьен, налив в чашку чай, поставил ее на блюдце и придвинул к гостье.

— Прошу!

Женщина подняла глаза. Она была очень худа и к тому же выглядела удрученной, казалось, ее терзала какая-то затаенная боль. Узенький белый шарфик кольцом охватывал ее шею и двумя длинными концами падал на темно-вишневое, как монашеская ряса, аозай. Если б не траурный шарфик[16], ее можно было бы принять за монахиню.

— Эта девушка посоветовала мне обратиться к вам, я послушалась и пришла в клуб, — монотонным, бесцветным голосом начала она, доверчиво глядя на Хьена. — Прежде всего я хочу сказать вам вот что: сбежавший офицер, он, но-видимому, что-то замышляет, — мой бывший муж, у меня от него было двое детей. Но не заставляйте меня вспоминать прошлое. Я недавно вернулась из Нячанга и зашла к одним старым знакомым и там, через шесть или семь лет, снова столкнулась с ним лицом к лицу. Я знаю, что он удрал из вашего лагеря. Он не задерживается подолгу на одном месте, но мне стало известно, где он будет сегодня ночью и куда двинется дальше. Он человек опасный. Не думайте, что я говорю так, чтобы свести личные счеты. И прошу вас, ни сейчас, ни потом не расспрашивайте меня о моей жизни. Подозревать меня тоже ни в чем не надо. Я просто очень несчастна, а сегодня пришла к вам с единственной целью, как и сказала вам эта студентка, — помочь революции. Я расскажу вам все, что знаю, но только вам одному, без свидетелей, писать я тоже ничего не буду.

— Вы приняли постриг в одной из пагод?

— Будет лучше, если вы вообще не станете меня ни о чем спрашивать. Я просила вас отнестись ко мне с доверием, не надо меня ни в чем подозревать. Считайте, что это мое условие.

Женщина помолчала.

— Вы все еще не доверяете мне? — продолжала она, — Хорошо, отвечу вам: да, я приняла постриг. Но то, что заставило меня приехать сюда из Нячанга, относится к мирской жизни. Я тревожилась, хотела узнать, что стало с моими двумя дочерьми. В пагоде я уже целых семь лет… Нет, не могу, извините…

Потом, успокоившись, она рассказала Хьену все, что ей было известно о планах бывшего мужа, где его искать, написала точный адрес, даже объяснила расположение улиц.

* * *

На чердаке дома помер сто двенадцать-бис, в тупичке, примыкавшем к одной из многолюдных улиц, в углу тесной деревянной надстройки, служившей хозяину кафе местом хранения алтаря предков, сидел уже известный нам майор, шарф по-прежнему окутывал его шею.

Снизу донеслось шлепанье деревянных сандалий по кирпичному полу, и вслед за тем заскрипели ступеньки лестницы. Майор носом потянул воздух — запахло кофе. Лысый толстяк с заплывшими глазками внес дымящуюся чашку, под мышкой у него был зажат какой-то сверток.

— Вот все, что вы просили. — Толстяк поставил чашку и положил сверток.

Майор не торопясь ложечкой размешал кофе, отхлебнул немного.

— Когда можно идти?

— Ближе к комендантскому часу. Лучше всего в двадцать два тридцать.

— А помер лодки?

— 9033-икс. Запомнили?

— 9033-икс.

— План прежний. Напоминаю: сверток держите в левой руке, шарф завяжете так, чтобы походило на девятку то есть чтоб на грудь падал длинный конец. Встретит вас молодой человек на небольшой джонке. Он возьмет вас на борт. Ночь проведете на джонке, утром будете на месте.

Майор продолжал смаковать кофе. Потом закурил дорогую сигарету, поднял сверток и, взвесив его на руке, заметил, что он слишком легкий.

— Мой кольт здесь? — сразу же спросил он.

— Вам нельзя иметь при себе оружие, пока вы не доберетесь до реки. Это опасно, да и вообще ни к чему.